Unknown Unknown - Краткое содержание произведений русской литературы I половины XX века

Венедикт Васильевич Ерофеев 1938-1990

Веничка Ерофеев едет из Москвы в подмосковный районный центр под названием Петушки. Там живет зазноба героя, восхитительная и неповторимая, к которой он ездит по пятницам, купив кулек конфет «Васильки» в качестве гостинца.

Веничка Ерофеев уже начал свое странствие. Накануне он принял стакан зубровки, а потом – на Каляевской – другой стакан, только уже не зубровки, а кориандровой, за этим последовали еще две круж­ки жигулевского пива и из горлышка – альб-де-десерт. «Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше, что ты пил?» Герой не замед­лит с ответом, правда, с некоторым трудом восстанавливая последова­тельность своих действий: на улице Чехова два стакана охотничьей. А потом он пошел в Центр, чтобы хоть раз на Кремль посмотреть, хотя знал, что все равно попадет на Курский вокзал. Но он и на Курский не попал, а попал в некий неведомый подъезд, из которого вышел – с мутной тяжестью в сердце, – когда рассвело. С патетическим над­рывом он вопрошает: чего же больше в этой ноше – паралича или тошноты? «О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа – время от рассвета до открытия магазинов!» Веничка, как он сам говорит, не идет, а влечется, преодолевая похмельную тошноту, на Курский вокзал, откуда отправляется электрич­ка в желанные Петушки. На вокзале он заходит в ресторан, и душа его содрогается в отчаянии, когда вышибала сообщает, что спиртного нет. Ею душа жаждет самую малость – всего-то восемьсот граммов хереса. А его за эту самую жажду – при всем его похмельном мало­душии и кротости – под белы руки подхватывают и выталкивают на воздух, а следом и чемоданчик с гостинцами («О звериный оскал бытия!»). Пройдут еще два «смертных» часа до отправления, которые Веничка предпочитает обойти молчанием, и вот он уже на некотором подъеме: чемоданчик его приобрел некоторую увесистость. В нем – две бутылки кубанской, две четвертинки российской и розовое креп­кое. И еще два бутерброда, потому что первую дозу Веничка без за­куски не может. Это потом вплоть до девятой он уже спокойно без нее обходится, а вот после девятой опять нужен бутерброд. Веничка откровенно делится с читателем тончайшими нюансами своего спосо­ба жизни, то бишь пития, плевал он на иронию воображаемых собе­седников, в число которых попадают то Бог, то ангелы, то люди. Больше всего в его душе, по его признанию, «скорби» и «страха» и еще немоты, каждый день с утра его сердце источает этот настой и купается в нем до вечера. И как же, зная, что «мировая скорбь» вовсе не фикция, не пить кубанскую?

Так вот, осмотрев свои сокровища, Веничка затомился. Разве это ему нужно? Разве по этому тоскует его душа? Нет, не это ему нужно, но – желанно. Он берет четвертинку и бутерброд, выходит в тамбур и выпускает наконец погулять свой истомившийся в заключе­нии дух. Он выпивает, пока электричка проходит отрезки пути между станциями Серп и Молот – Карачарово, затем Карачарово – Чухлинка и т. д. Он уже способен воспринимать впечатления бытия, он способен вспоминать разные истории своей жизни, раскрывая перед читателем свою тонкую и трепетную душу.

Одна из этих, полных черного юмора историй – как Веничку скинули с бригадирства. Производственный процесс работяг состоял из игры в сику, питья вермута и разматывания кабеля. Веничка про­цесс упростил: кабель вообще перестали трогать, день играли в сику, день пили вермут или одеколон «Свежесть». Но сгубило его другое. Романтик в душе, Веничка, заботясь о подчиненных, ввел индивиду­альные графики и ежемесячную отчетность: кто сколько выпил, что и отражал в диаграммах. Они-то и попали случайно вместе с очередны­ми соцобязательствами бригады в управление.

С тех пор Веничка, скатившись с общественной лестницы, на ко­торую теперь плюет, загулял. Он ждет не дождется Петушков, где на перроне рыжие ресницы, опущенные ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы, а за Петушками – младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев, знающий букву «ю» и ждущий за это от Венички орехов. Царица небесная, как далеко еще до Петуш­ков! Разве ж можно так просто это вытерпеть? Веничка выходит в тамбур и там пьет кубанскую прямо из горлышка, без бутерброда, за­прокинув голову, как пианист. Выпив же, он продолжает мысленную беседу то с небесами, на которых волнуются, что он опять не доедет, то с младенцем, без которого чувствует себя одиноким.

Нет, Веничка не жалуется. Прожив на свете тридцать лет, он счи­тает, что жизнь прекрасна, и, проезжая разные станции, делится об­ретенной за не столь уж долгий срок мудростью: то занимается исследованием пьяной икоты в ее математическом аспекте, то развер­тывает перед читателем рецепты восхитительных коктейлей, состоя­щих из спиртного, разных видов парфюмерии и политуры. Посте­пенно, все более и более набираясь, он разговаривается с попутчика­ми, блещет философским складом ума и эрудицией. Затем Веничка рас­сказывает очередную байку контролеру Семенычу, берущему штрафы за безбилетный проезд граммами спиртного и большому охотнику до разного рода альковных историй, «Шахразада» Веничка – единствен­ный безбилетник, кому удалось ни разу не поднести Семенычу, каж­дый раз заслушивающемуся его рассказами.

Так продолжается до тех пор, пока Веничке вдруг не начинают грезиться революция в отдельно взятом «Петушинском» районе, пле­нумы, избрание его, Венички, в президенты, потом отречение от влас­ти и обиженное возвращение в Петушки, которых он никак не может найти. Веничка вроде приходит в себя, но и пассажиры чему-то грязно ухмыляются, на него глядя, то обращаются к нему: «това­рищ лейтенант», то вообще непотребно: «сестрица». А за окном тьма, хотя вроде бы должно быть утро и светло. И поезд идет скорее всего не в Петушки, а почему-то в Москву.

Выходит Веничка, к своему искреннему изумлению, и впрямь в Москве, где на перроне сразу подвергается нападению четверых мо­лодчиков. Они бьют его, он пытается убежать. Начинается преследо­вание. И вот он – Кремль, который он так мечтал увидеть, вот она – брусчатка Красной площади, вот памятник Минину и Пожар­скому, мимо которого пробегает спасающийся от преследователей герой. И все трагически кончается в неведомом подъезде, где бедного Веничку настигают те четверо и вонзают ему шило в самое горло...

Герой учится в специальной школе для слабоумных детей. Но его бо­лезнь отличается от того состояния, в котором пребывает большинст­во его одноклассников. В отличие от них, он не вешает кошек на пожарной лестнице, не ведет себя глупо и дико, не плюет никому в лицо на больших переменках и не мочится в карман. Герой обладает, по словам учительницы литературы по прозвищу Водокачка, избира­тельной памятью: он запоминает только то, что поражает его вообра­жение, и поэтому живет так, как хочет сам, а не так, как хотят от него другие. Его представления о реальности и реальность как таковая постоянно смешиваются, переливаются друг в друга.

Герой считает, что его болезнь – наследственная, доставшаяся ему от покойной бабушки. Та часто теряла память, когда смотрела на что-нибудь красивое. Герой подолгу живет на даче вместе с родителя­ми, и красота природы окружает его постоянно. Лечащий врач, док­тор Заузе, даже советует ему не ездить за город, чтобы не обострять болезнь, но герой не может жить без красоты.

Самое тяжелое проявление его болезни – раздвоение личности, постоянный диалог с «другим собой». Он чувствует относительность времени, не может разложить жизнь на «вчера», «сегодня», «за­втра» – как и вообще не может разлагать жизнь на элементы, унич­тожать ее, анализируя. Иногда он чувствует свое полное растворение в окружающем, и доктор Заузе объясняет, что это тоже проявление его болезни.

Директор спецшколы Перилло вводит унизительную «тапочную систему»: каждый ученик должен приносить тапочки в мешке, на ко­тором крупными буквами должно быть указано, что он учится в школе для слабоумных. А любимый учитель героя, географ Павел Петрович Норвегов, чаще всего ходит вовсе без обуви – во всяком случае, на даче, где он живет неподалеку от героя. Норвегова сковы­вает солидная, привычная для нормальных людей одежда. Когда он стоит босиком на платформе электрички, кажется, что он парит над щербатыми досками и плевками разных достоинств.

Герой хочет стать таким же честным, как Норвегов – «Павел, он же Савл». Норвегов называет его молодым другом, учеником и това­рищем, рассказывает о Насылающем ветер и смеется над книгой ка­кого-то советского классика, которую дал герою его отец-прокурор. Вместо этой Норвегов дает ему другую книгу, и герой сразу запоми­нает слова из нее: «И нам то любо – Христа ради, нашего света, пострадать». Норвегов говорит, что во всем: в горьких ли кладезях народной мудрости, в сладких ли речениях и речах, в прахе отвер­женных и в страхе приближенных, в скитальческих сумах и в иудиных суммах, в войне и мире, в мареве и в мураве, в стыде и страданиях, во тьме и свете, в ненависти и жалости, в жизни и вне ее – во всем этом что-то есть, может быть, немного, но есть. Отец-прокурор приходит в бешенство от этой дурацкой галиматьи.