не представлял себе, как выпутается. Остальные ели молча. Матильда вся подобралась, в любую минуту готовая взорваться.
— Понимаешь, детка, лучше сразу договориться обо всем. Вот попривыкнешь к морю и…
— Будь любезен, помолчи. Ты глуп!
— Благодарю.
— Не за что.
Радист прятал глаза, Муанар приличия ради ел вдвое больше обычного.
— Кампуа! Поди-ка сюда.
Ланнек еще не знал, что он сделает, но молчать дольше стало невтерпеж.
— Покажи руки!.. В Гамбурге возьмешь у меня пятьдесят сантимов, купишь пилочку для ногтей.
Матильда резко поднялась, ушла к себе в каюту и захлопнула за собой дверь.
— Ну вот — вздохнул Ланнек.
Он был взбешен и в то же время испытывал облегчение. Он любил жену, ему не хотелось ее огорчать, но видеть ее в кают-компании вот такою, настоящей Питар!..
Да, она настоящая Питар — все делает на свой лад: садится, накладывает себе горчицу, режет мясо, смотрит с отсутствующим видом в пространство.
— Мне что-то расхотелось есть, — проворчал Ланнек, отодвинув тарелку и набивая трубку. — Что скажешь, Жорж?
Зная, что жена подслушивает за дверью, он умышленно повысил голос. Муанар лишь пожал плечами.
— Разве я что-нибудь сказал? У меня хорошее настроение, я шучу, а она…
Ланнек встал и, тяжело ступая, словно для того, чтобы продемонстрировать свою силу, вышел на палубу.
Если уже сейчас ему отравляют радость обладания собственным кораблем…
Небо затягивалось тучами, приобретая тот же серый оттенок, что и море; в полумиле от судна прошел пакетбот линии Дьеп — Ньюхейвен, палубу которого запрудили пассажиры. Обычно в это время Ланнек ложился часа на два отдохнуть. Тем не менее он выждал, пока офицеры кончат есть и покинут кают-компанию.
Когда он вернулся туда, Кампуа убирал со стола, и Ланнек, встав у иллюминатора, молча забарабанил пальцами по стеклу. Буфетчик понял и так заторопился, что разбил стакан.
— Шутник, — буркнул Ланнек.
Каюта его находилась справа, но он в нее не вошел.
Дождался, когда наконец уберется феканец, запер — чего никогда не бывало — кают-компанию на ключ и подошел к жениной двери.
— Матильда!
Ни слова в ответ. Однако она не спала: в каюте слышался шорох.
— Открой. Надо поговорить.
— Слушаю.
— Нет, не так. Открой на минутку.
Ланнек уже почти улыбался: верхняя губа у него изогнулась от игривых мыслей. А ведь верно! Они еще ни разу не поцеловались на борту собственного судна.
— Открой, Матильда!
Он старался говорить как можно ласковее. Пригнулся, услышал за дверью приближающиеся шаги.
— Хватит злиться! Я объясню тебе…
Ланнек больше не вспоминал об их пустячной размолвке в полдень. С этим покончено! Он готов заключить жену в объятия.
— Открой скорее!
Защелка отодвинулась. Дверь приоткрылась, Матильда выглянула, но лицо ее осталось все таким же суровым.
— Что случилось? — осведомилась она.
Ланнек почувствовал, как улыбка застывает у него на губах, но все-таки потянулся к двери.
— Да перестань же злиться! — промямлил он. — Уверяю тебя, я…
Дверь захлопнулась, защелка встала на место, и раздались два шлепка — обувь сбросили на пол. Ланнек занес кулак. Было мгновение, когда он чуть не грохнул в дверь, но затем рука поднялась еще выше и наткнулась на переносной фонарь, который держали в кают-компании на случай, если откажет электричество. Абажур у него был зеленый.
Ланнек ухватился за днище, секунду поколебался, потом пожал плечами и рванул изо всех сил. Жест пришлось повторить: фонарь был закреплен надежно.
Кают-компания наполнилась грохотом. За дверьми кто-то заметался. Это, конечно, Кампуа. Наверняка ломает себе голову: уж не стряслось ли что-нибудь с судном?
Ланнек ушел к себе, захлопнул дверь и, не раздеваясь, бросился на койку.
Несколько минут он пролежал, даже не прислушиваясь к тому, что происходит за переборкой. А когда все поуспокоилось, различил голос жены и понял, что Матильда с феканцем наводит порядок или просто подсчитывает убытки.
Он проспал два часа, а в пять уже сидел в кают-компании под переносным фонарем без абажура — его успели водворить на место. Молча — так уж было заведено — феканец поставил перед Ланнеком на зеленое сукно стола чашку с кофе.
Подобно тому как факиры приводят себя в гипнотическое состояние, созерцая хрустальный шар, Ланнек обладал способностью служанок и домохозяек отвлекаться от действительности за чашкой кофе с молоком.
Чашка была огромная, из фаянса, толщиной чуть ли не в сантиметр. Сгущенку Ланнек подливал сам из продырявленной в двух местах банки.
В эту минуту он еще качался на полпути между сном и явью: зевал, расправлял затекшие члены. И аромат горячей сладкой жидкости лишь постоянно вытеснял другой запах, тоже занимавший определенное место в монотонном течении дней, — запах только что покинутой койки. Ланнек никогда не осмелился бы признаться, что, ложась вздремнуть после обеда, он втягивает воздух ноздрями с тем же наслаждением, что и лошадь, вернувшаяся в родную конюшню. А когда он проводил несколько дней на берегу, ему было не по себе в любой другой постели — даже в постели собственной жены.
— Кампуа!
Ланнек не повысил голос: он знал, что феканец где-то поблизости.
— Ветер переменился?
Даже подремывая за чашкой кофе с молоком, он мысленно следил за ходом судна. Точно так же, отдыхая, он сквозь сон отметил, что часа в четыре бриз ослаб и уступил место дождю, время от времени принимавшемуся хлестать по иллюминаторам каюты.
Теперь он слышал, как волны бьют о корпус парохода, и удары их подсказывали ему, что подул встречный ветер.
— Норд-вест, — подтвердил Кампуа.
Только что стемнело. Две электрические лампочки, сочтенные Матильдой слишком тусклыми, освещали кают-компанию, где в чашке дымился кофе, за которым, упершись локтями в стол, Ланнек оцепенело просиживал десять минут, отведенные на то, чтобы стряхнуть сон.
Когда идешь через Фламандские банки, норд-вест означает, что погода будет скверная, может быть и туман вдобавок. Ну, об этом еще хватит времени поразмыслить.
На зеленом покрывале валялась газета — в нее что-то заворачивали, и Ланнек машинально, не собираясь читать, пододвинул ее к себе. Газета, оказавшаяся маленьким провинциальным листком из департамента Нижней Сены, была раскрыта на колонке с объявлениями:
«Пивная-ресторан Шандивера.
Самое современное и веселое заведение в городе.
Каждый день играет оркестр».
Ланнек посмотрел на дверь жениной каюты, потом на иллюминатор, дочиста обмытый дождем, лившим все сильней.
Кан… Пивная Шандивера… Дождь… Матильда… Их помолвка…
Дождь, непрерывный дождь, особенно по вечерам…
В такой вот дождливый вечер Ланнек и забрел к Шандиверу. Он командовал тогда пароходом, разгружавшимся в Кане.
По еле освещенному тротуару скользили тени, но в громадной
