— Как вышло, — спросил он, похохатывая, — что дырка в жопе у тебя начинается сразу же под носом?
— Что? — У Тидди отвисла челюсть.
— Он спрашивает, ты кто — гермик с сиськами? — хихикнул Джонни.
Тидди резко повернулась в его сторону:
— Эй, глядите-ка сюда оба! Разве не видите...
Внезапно Фрэнки врезал ей в живот. Тидди побледнела, позеленела, потом медленно склонилась пополам и рухнула на пол лицом вниз. Ее будто парализовало — даже застонать не было сил. Тидди все еще не произнесла ни звука, когда Джонни угостил ее энергичным пинком в задницу.
— Смотри, — загоготал он. — Зад-то сверху, так что мы оба не внакладе.
— Да она вся состоит из одной задницы, — отозвался Фрэнки. — Как тут отличить перед от зада? — Он схватил ее за волосы, приподнял голову и, приблизившись лицом почти вплотную к ее лицу, потребовал отвечать ему с полной откровенностью: — Скажи, ты ведь не баба в полном смысле этого слова? Признайся, ты одна из этих сучьих гермофродиток, не так ли?
— Нет, она точно баба, — хихикнул Фрэнки. — Видишь, сиськи висят.
Джонни заспорил, что это еще ничего не значит — гермики всегда покупают себе резиновые сиськи, чтобы сойти за баб.
— Смотри! — упорствовал он. — Видишь, что я имею в виду? — Он начал злобно мять в руке грудь Тидди, сжимая ее со страшной силой.
Наконец-то у нее вырвался стон — от крика Тидди удерживало только отсутствие воздуха в легких. Но Джонни, казалось, его не услышал.
— Видишь, она же ничего не ощущает. Это потому, что сиськи не настоящие. Она гермик, работающий под бабу.
— Ты так думаешь? Ну, может быть... — Фрэнки внезапно ухватил Тидди за другую грудь и с силой вывернул ее.
Она попыталась вскрикнуть, но опять не смогла, так как получила удар в солнечное сплетение. Тидди потеряла сознание, а когда пришла в себя, то обнаружила, что сидит на конфорке кухонной плиты. Придерживая ее, парни заламывали ей пальцы и говорили почему-то тихо, словно какие-то конспираторы.
— Сейчас мы малость постряпаем, — бормотал Джонни. — Ты догадываешься, о чем я, дорогуша? Поэтому, если ты не гермик, то будешь вопить во всю глотку, а мы наконец узнаем, кто ты на самом деле.
— Сейчас ей лучше не выть, — так же тихо возразил Фрэнки. — Вот когда начнет поджариваться, сама все скажет.
В конфорке раздался звук, означающий, что пламя охватило горелку. Это была не та конфорка, на которой сидела Тидди, но она подумала, что именно та. Послышались еще два щелчка, и Тидди почувствовала, как пламя охватило ее ягодицы. Она ощутила, как жар проникает ей вовнутрь, уловила запах поджариваемого мяса и все-таки по-прежнему не могла закричать. Ее пальцы были выгнуты так, что еще немного и они будут сломаны, кроме того, она боялась нового удара в грудь. Тидди оставалось только терпеть. Слезы градом катились по лицу, мышцы судорожно подергивались, в самой сокровенной части тела все горело, пылало, жгло...
— Итак, ты не дама, верно? Дама же не станет выжимать из мужа последние соки и осложнять жизнь своему собственному ребенку? Так?
— Ох нет! Нет, нет, нет!
— Ты ведь будешь хорошо себя вести, верно? Быстро, тихо разведешься и больше никогда не причинишь Митчу ни малейшей неприятности?
— Ох да! Да, да, да!
— Ты постараешься быть женщиной или останешься стервой?
— Женщиной, женщиной, женщиной...
Еще несколько подобных вопросов и столь же коротких ответов, однако содержащих правду, и только правду, которая до конца выявляется лишь тогда, когда приходится выторговывать у смерти право на жизнь.
Ведь где кроется правда! В пространстве, отделяющем падающее вниз бренное тело от булыжной мостовой, в мгновении между принятым ядом и последним вздохом, в триллионной доле дюйма, оставшейся между пулей и мозгом, словом, тогда, когда человек делает последний шаг из жизни в смерть.
Поэтому Тидди, еще не совсем мертвая, узнала счастье и мир, которых до сих пор не ведала. Это выглядело так, словно вместе с горячей мочой, которую заставило вскипеть чувство страха, из нее вышла и вся грязь — ее аномалии, заскоки, дикая извращенность и связанная с этим деградация. Она ощутила себя чистой, будто заново рожденной.
Заботливо укутанная простынями, Тидди лежала в постели и с любовью смотрела на Фрэнки и Джонни, а те лучезарно поглядывали на нее сверху. Они были в своей тарелке и чувствовали себя отлично, словно только что сделали доброе дело и радовались тому, как хорошо справились с работой. Оставалось только уточнить детали.
— Так как же насчет развода, дорогуша?
— О, я займусь этим прямо сейчас. Дождаться не могу, так не терпится.
— Никто и не сомневается в твоем желании. Но вот как у тебя насчет денег? Их хватит, чтобы оформить развод?
Тидди счастливо пролепетала, что денег у нее много, и даже сказала сколько. Улыбки на лицах Фрэнки и Джонни исчезли, они обменялись взглядами. Не могло быть и речи, чтобы поживиться. Даунинг непременно об этом проведает — у него просто невероятный талант узнать про все грешки своих подчиненных, как бы те ни старались их скрыть. Он не поручал им грабить Тидди, а значит, вполне мог обвинить в ослушании и дурном поведении. Тогда как же поступить?
Даунинг велел им нагнать на женщину такого страха, чтобы впредь она и думать не могла причинить Митчу хоть малейшую неприятность. Вот и все, что, кстати сказать, они уже и сделали. Однако возникло непредвиденное обстоятельство. Надо же, эта чертова свинья лежит на матрасе, битком набитом деньгами, и они...
Обождите-ка минутку! Всего лишь одну минутку! Если нельзя отнять деньги, то это еще не означает, что они не вправе совершить акт справедливости. Разве допустимо, что эта свинья купается в зелени, в то время как они, прекрасные молодые люди, постоянно испытывают некоторый недостаток в средствах?
Фрэнки и Джонни вновь обменялись взглядами, в их глазах появилась злоба. Когда они вновь повернулись к Тидди, ее улыбка тут же угасла, она опять задрожала от ужаса.
— Это не твои деньги, — холодно сказал Фрэнки. — Ты вытянула их с кровью Митча.
— Н-но...
— Ты стерва, — объявил Джонни. — Никакая шлюха не станет обворовывать собственного мужа.
— Н-но... но...
— И ты вернешь их ему обратно, — распорядился Фрэнки. — Деньги его, и они должны быть у него.
— И сделаешь это как можно быстрее, — добавил Джонни.
Тидди пошевелила губами, пытаясь выразить вслух диаметрально-противоположные приказы, которые ей давали ее сознание и подсознание. Один требовал больше никоим образом не причинять Митчу неприятностей, и это она теперь прочно усвоила, другой же сулил ему новые беды...
«Сделай это!», «Не делай этого!», «Держись подальше от Митча!» «Держись к нему ближе!».
Ребята угрожающе склонились над ней. Она хотела им все объяснить, но от страха речь была бессвязной, а мысли путались.
Фрэнки и Джонни остались глухи к ее словам.
— Ты что тут вякаешь, свинья? Какие еще хлопоты ты можешь добавить Митчу? Что за бред. Как могут возвращенные деньги обернуться для него неприятностями?
— Я... Я... Я...
«Это неверно. В корне неверно, что бы они ни говорили...»
— Ей понравилось поджариваться, — предположил Фрэнки. — Все стервы это любят.
Он высек пламя из зажигалки и поднес его к ней. Тидди закричала, Джонни ударил ее в грудь.
— А это нравится, свинья? — поинтересовался Фрэнки. — Пришлось по душе? Так ты собираешься вернуть нахапанное законному владельцу или нет?
У нее вырвалось:
— О да! Да, да!
После полудня Тидди прибыла в Хьюстон. Митча в городе не оказалось, поэтому она отдала деньги Рыжей.
Биг-Спринг.
Ничейная метрополия. Начало западного Техаса.
Биг-Спринг — это нефтяные скважины, продажа комплектов для них и запчастей, очистительные заводы, инструменты, похоронные принадлежности, механические мастерские, большие отели, крупные банки, огромные магазины и видные люди. Ведите себя здесь потише, пришелец! Будьте обходительны. На то, чтобы познакомиться, нужно время. То, что выглядит как бесцеремонность, на самом деле не более чем откровенность и нежелание тратить слова попусту.
Торгаш, возможно, велит вам катиться куда подальше, если вас не устроят его цены. Но это будет скорее дружеское пожелание, нежели оскорбление. Обыватель будет долго пялить на вас глаза, прежде чем ответить на ваш вопрос, а то и просто покачает головой, не сказав ни слова. Но это вовсе не означает, что он невежлив. Дело в том, что прежде ему надо хорошенько обдумать свой ответ, а при этом, естественно, глупо не проявить к вам никакого интереса, но если он наконец решит, что сказать ему нечего, так ничего и не скажет.
Такое отношение характерно для людей, рожденных в прериях, привыкших к одиночеству и крайне редко вообще разговаривающих по причине того, что вокруг мало тех, с кем можно общаться. Такие повадки — отсутствие поблизости других ранчо, настоятельная необходимость делать, а не говорить, и настороженность ко всем незнакомцам прямое следствие занятия скотоводством.
