— Что он говорит? — спросил Уильям.
— Объявил об отмене воскресений и призывает добровольцев перейти на десятидневную, десятичасовую рабочую неделю. Не могу сказать, что он выбрал для этого подходящий момент.
Швед, горя мщением, протиснулся вперед. Уильям и мистер Болдуин стояли позади толпы. Люди были настроены вяло. Им нравилось, что дворец ярко освещен. Они благосклонно относились к риторике во всех ее видах, будь то церковные проповеди, просветительские лекции, политические программы, панегирики мертвым или живым, благотворительные воззвания, — все их убаюкивало одинаково. Звуки человеческого голоса им тоже нравились — особенно когда их издавали громко и долго. За свою жизнь эсмаильцы выслушали с этого балкона слишком много невыполненных обещаний, а потому угрозы нового режима оставляли их равнодушными. Вдруг, посреди одного из пассажей Бенито, по толпе пробежал возбужденный шум. Шеи стали вытягиваться. В окне первого этажа появился швед. Бенито, чувствуя неожиданно пробудившийся интерес, повысил голос, закатил глаза и засверкал белыми зубами. Толпа затихла в предвкушении необычного спектакля. Она видела то, чего не видел Бенито, — как швед летаргически, но эффективно разносил внизу холл. Он сорвал портьеры, смахнул с каминной доски четырнадцать декоративных ваз и с грохотом выбросил из окна горшок с папоротником. Публика одобрительно захлопала. Молодые эсмаильцы позади Бенито зашептались, но он, глухой ко всему, кроме собственного красноречия, продолжал будоражить ночь марксистскими заклинаниями.
Для зрителей из задних рядов, которым не были слышны второстепенные звуки, действие разворачивалось с беспечной непоследовательностью первых кинокомедий. Революционный комитет бросил своего лидера и скрылся из виду, но почти тотчас же вновь очутился на балконе, в панике отходя перед наступавшим на них, освещенным огнями шведом, который вращал над головой маленьким золоченым стульчиком.
От балкона до земли было каких-нибудь десять футов. Традиционный неискоренимый страх перед белым человеком в соединении с очевидной и неотвратимой опасностью в виде золоченых ножек решили дело. Единым прыжком соратники перемахнули через балконную решетку и спрыгнули вниз на курчавые макушки слушателей. Последним, призывая к классовой борьбе до последнего вздоха, прыгнул Бенито.
Швед обратился к счастливой толпе по-эсмаильски.
— Он говорит, что ищет своего друга президента Джексона, — пояснил мистер Болдуин.
Речь шведа была встречена радостным ревом. «Джексон» было неувядаемо бодрящим словом эсмаильского лексикона, именем, которое у слушателей с детства было связано с любым волнующим событием эсмаильской жизни. Утром все были приятно удивлены, узнав, что Джексоны оказались в тюрьме. Тем веселее будет увидеть их на свободе! Когда что-нибудь происходило с Джексонами — не важно, хорошее или плохое, — эсмаильцы испытывали цивилизованный интерес к политике. Вскоре все они кричали: «Джек-сон! Джексон! Джек-сон!»
— Джек-сон! Джек-сон! — кричал, стоя рядом с Уильямом, мистер Болдуин. — Что ж, дело идет на лад. Контрреволюция победила.
Через час Уильям сидел в своей комнате и пансионе Дресслер и писал сообщение для «Свиста».
С главной улицы, проходящей неподалеку, доносились звуки ликования. Президент Джексон был найден запертым в сарае, и теперь его, ошеломленного и одеревеневшего, носили на плечах по городу. Других членов освобожденной семьи разобрали другие процессии. Порой они сталкивались где-нибудь и между ними происходили бои. Мистер Попотакис забаррикадировал свое кафе, но индийские винные магазины удалось разграбить, и начался настоящий праздник.
СРОЧНО ПРЕССА СВИСТ СТРАНУ КУПИЛ ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ МИСТЕР БОЛДУИН,
— начал Уильям.
— Нет, — произнес за его плечом тихий голос. — Если вы не возражаете против моей помощи, то мне кажется, я могу составить телеграмму, которая доставит большее удовольствие моему старому другу Копперу.
Мистер Болдуин сел к столу Уильяма, придвинул к себе машинку, вставил чистый лист бумаги, закатал рукава сорочки и принялся печатать с бешеной скоростью.
ЗАГАДОЧНЫЙ ФИНАНСИСТ ВОСКРЕШАЮЩИЙ ПОДВИГИ РОДСА[33] ЛОУРЕНСА[34] ВЫРВАЛ СЕГОДНЯ ВООРУЖЕННОЙ ЗУБОВ БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ОППОЗИЦИИ ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМЫЕ БРИТАНИИ ВОСТОЧНОАФРИКАНСКИЕ КОНЦЕССИИ…
— Тут хватит на пять колонок, — сказал он, закончив. — И газетный опыт подсказывает мне, что все будет напечатано без сокращений. В утренний выпуск это, к сожалению, не попадет, но, с другой стороны, нам не приходится опасаться конкуренции. Льщу себя надеждой, что в обратный путь мы отправимся вместе.
Звуки ликования приблизились к окну и перешли в истошный вопль.
— Боже мой, — сказал мистер Болдуин. — Как неловко. Кажется, меня обнаружили.
Но это был всего лишь генерал Голанц Джексон, которого носили по городу в автомобиле. Топот босых ног смолк в темноте.
Крики восторга утихли.
В дверь постучали.
Кутберт сообщил, что, ввиду нестабильного положения в городе, он взял на себя смелость перенести постельное белье хозяина из бунгало мсье Жиро в пансион Дресслер и готовит ему ночлег здесь.
— Вы поступили правильно, Кутберт… А теперь, если позволите, я пожелаю вам спокойной ночи. У меня был на редкость напряженный день.
Колокола церкви Сент-Брайд пробили, но никто не слышал их в обычном полуденном шуме Мегалополитан-билдинг. Дневной выпуск ушел в типографию. Там, в гротово-морской подвальной синеве, через машины миля за милей бежали газетные листы. Наверху, где из уличной копоти к ясному небу поднимался этаж за этажом, открывались двери прессованного стекла, из них в коридоры выскакивали фигуры в выцветших подтяжках, сотни телефонов принимали взаимоисключающие сообщения, и младшие редакторы дружно сводили к полной чепухе дезинформацию, заключенную в тысячах листов бумаги, которые клали перед ними насвистывающие подростки. Возле сотен пишущих машинок лежали в блюдцах с остывшим чаем сотни разбухших печений. В центре этой суматохи один только лорд Коппер пребывал в состоянии царственного покоя. Его массивная, не обремененная мыслями голова скульптурно покоилась на левом кулаке. Он начал рисовать на листе бумаги маленькую корову.
Четыре ноги в копытах, крепкий, как канат, хвост, пышное вымя и благопристойно уменьшенные соски — с этим было просто. Затем перед ним встал вопрос: что выше — рога или уши? Он нарисовал так, нарисовал эдак — оба варианта выглядели неубедительно. Он попробовал разные уши — изящные кошачьи треугольники, хрящеватые ослиные пики, поросшие пучками волос, и даже — в полном отчаянии — мягкие опахала морской свинки, которую помнил по первому в своей жизни дому. Он перепробовал разные рога: величественные, крутые изгибы, элегантные антенны ибисов, боевое снаряжение лосей и буйволов. Все выглядело не так. Вскоре бумага перед ним покрылась разнообразнейшими головами, как стены в доме охотника. Он придирчиво изучил их и остался недоволен.
В этом состоянии его и застал мистер Солтер.
Мистер Солтер не хотел идти к лорду Копперу и не хотел разговаривать с ним. Сказать ему было в общем-то нечего.
Лорд Коппер не звал его. Но мистер Солтер обладал правом являться к нему без вызова и полагал, что только при таком неослабном, терпеливом и крайне рискованном напоминании о себе он сможет получить другой пост.
— Я хотел бы проконсультироваться с вами по поводу Бухареста, — сказал он.
— М-м.
— Джилсон прислал большой репортаж о погроме. Бухарест имеет к нам отношение?
Лорд Коппер вышел из задумчивости.
— В какой-нибудь редакции должны знать о коровах, — раздраженно произнес он.
— О коровах, лорд Коппер?
— У нас ведь есть человек, который дает деревенский материал.
— Да, это был Таппок, сэр.
— Пришлите его ко мне.
— Мы отправили его в Африку.
— Тогда верните его. Что он там делает? Кто его посылал?
— Он сейчас возвращается обратно. Тот самый Таппок, автор эсмаильской сенсации. Который обскакал Хитчкока, — прибавил мистер Солтер, увидав, что лорд Коппер начал грозно хмуриться.
Постепенно благородное лицо разгладилось.
— A-а, да, Таппок… Большой молодец. Хорошо поработал.
— Это вы его открыли, лорд Коппер.
— Конечно, естественно… давно за ним следил. Рад, что он не подкачал. Настоящий талант всегда найдет себе место в «Свисте», а, Солтер?
— Совершенно верно, лорд Коппер.
— Подготовка к его встрече ведется?
