Постепенно повышая голос, Омер дошел до крика. Маджиде стояла, полузакрыв глаза, в голове у нее была только одна мысль, только одно желание: «Скорей бы кончилась эта сцена! Скорей бы кончилась!»
Бедри вначале был спокоен и даже улыбался. «Что с ним?» - думал он, с жалостью глядя на Омера.' Но постепенно он стал терять самообладание. Что бы ни случилось, как он смеет так непростительно забываться? Ведь все это уже трудно, почти невозможно исправить. Как смеет он бросать такие необоснованные, такие оскорбительные обвинения в лицо Маджи-де? Это выведет из себя любого. Бедри насупил брови - возмущение его нарастало.
Помолчав немного, Омер снова принялся кричать:
- Я не обвиняю вас, потому что у меня нет фактов. Но я не верю больше в людей! Особенно в их дружбу. Навсегда утратил веру! А теперь, Бедри, убирайся вон! Немедленно убирайся, не то я дам тебе в ухо!..
Он двинулся прямо на Бедри. Тот невольно поднял' руки, чтобы защититься. Омер попытался схватить его за плечи, но неудачно, так как руки плохо повиновались ему. Тогда он с неожиданной силой толкнул Бедри к двери. Маджиде, которая все это время стояла молча, как каменная, громко вскрикнула. Бедри, пытаясь удержаться на ногах, прислонился к стене и рукой нащупал ручку двери. Но тут Омер, весь содрогаясь, опустился на стул, голова его упала на грудь, и он заплакал. Бедри захлестнула волна жалости, его глаза тоже наполнились слезами. Он не знал, кого ему больше жаль - Омера, себя или Маджиде? Бедри секунду поколебался, уходить ли ему, потом, глядя на Маджиде, обронил:
- Вы видите, я ничем не могу помочь. Надо, чтобы вы поговорили наедине. Прощайте!
Некоторое время Маджиде не двигалась с места. Затихли шаги Бедри на лестнице. Были слышны лишь частые, тихие всхлипывания Омера. Она долго смотрела не мужа. И впервые в ее душу закрался гнев. Ей хотелось ударить Омера. Ее одолевали вопросы, на которые никто бы не смог дать ответ: «По какому праву? Какое он имеет право так поступать? Что я сделала? Неужели для всех я только игрушка? Кто дал ему право?» А поскольку ответа она не находила, то гнев ее все возрастал. Наконец, не выдержав, она взяла Омера за плечи и потрясла.
- Встань! - крикнула она так же, как в тот момент, когда Омер толкнул Бедри. - Встань и беги за ним! Как ты посмел оскорбить человека, который тебе, дураку, не сделал ничего, кроме добра? Ступай!.. Только после этого я смогу говорить с тобой! Не смей смотреть мне в лицо, пока не найдешь Бедри и не извинишься перед ним. О боже, вот уж не думала, что ты можешь быть таким! Кто угодно, мать, отец - только не ты… Понимаешь ли, что ты наделал, что ты сказал? Хуже оскорбить меня ты не мог. Я просто слов не нахожу. Ты поступил отвратительно, Омер… И нечего теперь плакать!
Омер поднял голову, покрасневшими глазами долго смотрел на жену, потом встал, положил ей руки на плечи:
- Наверное, ты права! Как дальше жить, если не верить тебе, вернее вам. Кого-нибудь другого - не меня - твои слова взбесили бы еще больше… Но я убежден в твоей правоте. Ты просишь, чтобы я извинился перед Бедри. Ведь вам нечего стыдиться и бояться! Хорошо, я пойду… Надо доверять, надо верить..
Вдруг он снова переменился. Глаза его потемнели, затуманились.
- Но как верить другим, если я не верю самому себе?! - воскликнул он с болью в голосе. - Разве могу я кому-нибудь верить, кто бы он ни был, после того как увидел, словно на ладони, всю мерзость своей души, после того, как открылось то, что я скрывал двадцать шесть лет?! Как смеешь ты требовать от меня… И все же, раз ты так хочешь, я пойду и буду умолять Бедри о прощении. Не все же такие гнусные, как я? Наверное, есть и другие. Сомневаться в человеке без всяких к тому оснований! Бывает ли что-нибудь ужаснее? Лучше уж быть излишне доверчивым. Я иду!
Он подбежал к двери. Вернулся. Взял Маджиде за руки и хотел было их поцеловать. Но она отстранилась легким, решительным движением. Тогда он заглянул ей в глаза.
- Горе мне! Впервые ты отшатнулась от меня. И самое страшное - непроизвольно… Маджиде… Я боюсь потерять тебя… Может быть, это мне поделом, но я хочу сохранить тебя! Впрочем, за что меня любить? За хороший характер? За несуществующие достоинства? Мы совсем разные люди… И все же я люблю тебя, как безумный. Только и всего. Смею ли я сейчас говорить об этом? Ты права! Я еще мог чего-то ждать от тебя, пока любил, ни в чем не сомневаясь. Но теперь ты так далека от меня… Я не перенесу этого. Скажи, что я должен делать, - Маджиде, женушка моя, спрашиваю тебя, как друга… Что мне сделать, чтобы вновь вернуть тебя? Я исполню все, что ты скажешь. Но ведь я и сам знаю, чего ты хочешь. Иду. Если нужно, я паду ему в ноги. И скажу, что делаю это ради тебя. Ты права, Бедри такой хороший человек, что в нем нельзя сомневаться… Иду.
Он выскочил из комнаты и бегом спустился по лестнице.
Маджиде прилегла на кровать и несколько минут не двигалась, ни о чем не думала. Вдруг горло ее сжалось, на глаза навернулись слезы. Она не рыдала, нет. Просто скопившиеся слезы нашли себе выход и спокойно, даже ласково, полились по щекам на подушку. Эти слезы щекотали ей виски и мочки ушей. Маджиде ощущала странное успокоение. По всему ее телу разливалась слабость. Так, должно быть, чувствует себя человек, перерезавший себе вены, по мере того как кровь покидает его тело. Дышала она ровно и глубоко, при каждом вздохе воздух слегка дрожал у нее в горле, но это были не всхлипывания, а скорее вздохи облегчения.
Красный абажур в ее глазах то уменьшался, то увеличивался, свет лампы, мешаясь со слезами, сверкал всеми цветами радуги, расплывался по потолку большими и маленькими разноцветными кругами. Тишина звенела в ушах, и одиночество тяжелым камнем вдавливало ее голову в подушку.
Маджиде не замечала, как идет время. Наконец она очнулась и приподнялась на кровати. Первое, что она увидела, это свои ноги. Платье задралось, голые бедра и телесного цвета чулки на резинках показались ей чужими. Соскочив на пол, она подошла к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. В это время раздался стук в дверь, и Маджиде сразу поняла, что заставило ее очнуться. Кто бы это мог быть? Она медленно подошла к двери, приоткрыла ее и отступила назад.
Перед ней, не решаясь войти, стояла худая, довольно опрятно одетая женщина лет тридцати пяти - сорока, с болезненным, желтым лицом. В первый момент Маджиде показалось, что она где-то ее видела. Недоброе предчувствие шевельнулось в ней.
- Вы к кому?
Быстро оглядев комнату, женщина решительно и резко произнесла:
- К вам.
- Пожалуйста.
Женщина вошла в комнату. Даже в полутьме было видно, как бедно она одета. Черное шелковое платье было вытерто, как сиденье стула, и блестело. Туфли с узким ремешком были поношены, но тщательно вычищены. Она часто дышала и морщилась, словно от боли. Маджиде, не находя слов, вопросительно смотрела на нее. Потом, не выдержав ее настойчивого молчания, отвела взгляд.
- Я сестра Бедри.
Маджиде встрепенулась.
- Давно уж я собиралась прийти сюда, - снова заговорила женщина. - Мне нужно было только посмотреть на вас. Чего скрывать? Я не думала, что вы серьезный и разумный человек. Поэтому долго крепилась. Боялась скандала, не хотела расстраивать брата… Но всему есть предел. Что вы за люди? Сейчас я вижу - вы вовсе не похожи на дурную женщину. Но неужели вам нравится то, что вы делаете?
Маджиде удивленно слушала ее, ничего не понимая. Женщина взяла стул, хотела было сесть, но передумала и осталась стоять.
- Дочь моя, - продолжала она, - я не хочу вмешиваться в чужие дела. Живите, как хотите. Но не мешайте другим. Вы, конечно, знаете, что мой брат должен кормить семью. А раз знаете, как же у вас хватает совести забирать весь его заработок, все, на что мы живем. Неужели вы думаете, что без конца можно пользоваться его добротой?
Маджиде была потрясена. Пытаясь овладеть собой, она произнесла, покраснев от гнева:
- Не лучше ли было бы вам поговорить обо всем этом со своим братом?
Лицо женщины задергалось, казалось, у нее вот-вот начнется истерика.
- Поговорить с Бедри? Да разве с ним можно говорить? Он вечно витает в небесах. Стоит сказать ему слово, как он отвечает: «Вы голодаете? Ходите голыми? А нет, так оставьте меня в покое». Но ведь не единым же хлебом сыт человек. И потом, какое вы имеете право? Он наш брат, наш сын, какое же право вы имеете садиться ему на шею? Нашли себе с мужем простофилю и хотите обобрать его, как липку. А я-то считала вас порядочной… Два года только и слышала от него: «Ох, мама, ох, сестричка, у меня в Балыкесире была ученица, такая красивая, такая благородная! Другой такой на свете нет. Просто чудо!» Тогда мы боялись, уж не влюбился ли он, захочет еще, чего доброго, жениться. Прошло время, он вернулся из Балыкесира, постепенно и говорить о вас перестал. С глаз долой, из сердца вон, - решили мы. Оказывается, ошибались… Вдруг он снова заговорил о вас, но уж, конечно, без прежнего восторга. «Мама, - говорит, - эта девушка вышла замуж. И знаешь, за кого? За нашего Омера. Дай бог им счастья». Но видно было, что он по вас сохнет. Тут опять началось. «Наверное, - говорит, - им трудно живется. И как это Омер женился, ,когда у него совсем нет денег? Жалко ведь ее, правда? Но они хорошие люди. Пусть будут счастливы». А как-то раз проболтался, что дает вам деньги. «Хоть я и помогаю им, как могу, - говорит, - но поправить их дела невозможно». Он у нас прямодушный, ничего не скрывает. Ах! Нам прямо кровь в голову ударила. Но мы промолчали, чтобы не сердить его. Долго ли до греха? Вот и наш Бедри совсем переменился. Раньше он выкладывал все, что имел в кошельке, а теперь стал считать каждый куруш. Попросишь у него денег, а он спрашивает: зачем? Несколько раз утром, когда он спал, я проверяла его кошелек. Если и бывало там три-четыре лиры, посмотришь вечером - пусто, одна мелочь. Хвала Аллаху, брат мой не пьяница, не гуляка. Если бы даже женился, и то было бы лучше. Жена не смогли бы отнять его у нас так, как вы. Да что ж это такое?! Мы ведь среди людей живем все-таки, а нас прямо-таки грабят, как на большой дороге!
