Или: «Год до него погиб…» (стр. 11). Нет, не погибал! За год до него он погиб! (Речь идет о бароне Унгерне фон Штернберг.)
Здесь уместно (барон… паша) вернуться к Энверу: никто не поверит Альберту Сыркину, что Энвер ходил в серой барашковой ш а п к е с э с к о р т о м подобострастных адъютантов.
Какой ты подобострастный ни будь, нет такой шапки на земном шаре!
А если бы и была, то находилась бы она не на Энвер-Паше, а в Кремле, рядом с царь-колоколом и пушкой. Царь-шапка.
Альберт открыл миллионы «малярийных бацилл» на стр. 13-й. Нету малярийной бациллы в природе, и нечего на нее клеветать. Никакая бацилла малярии не вызывает.
Но не бывает там разных выражений — как-то: «…Флаги их гордо ежедневно полоскались над унылыми стенами» (стр. 21) и «…помогающем созидаться и строиться пробуждающемуся Востоку» (стр. 19), и «…скоро затем опять шатался со мной по Закавказью» (стр. 17) Не бывает, чтобы пробирались делегаты по бурному Черному морю, «о к у т а н н о м у сплошной с е т ь ю плавучих м и н…» (стр. 9). Восьмое чудо такие мины, которые, будучи плавучими сетью окутывают.
Одним словом, такая книжка не стоит 15-ти копеек.
Глава 2: ИМЕНА ИХ ТЫ, ГОСПОДИ, ВЕСИ
Но куда же «Восточной звезде» до «Вечерней Москвы».
Компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда, значит, на небе, так вот как на ладони все видишь!
Это Николай Васильевич Гоголь про «вечорку» сказал. Только он не знал, что в ней не один кавалер, а несколько, и каждый из них рассказывает изумительные вещи. Про пуговицы из крови и про памятник собаке, про новоизобретенную самим же кавалером теорию происхождения рака и про дерево-людоед, про золотую лихорадку и о том, какая погода будет на земном шаре через 1 миллион лет.
Пища эта может удовлетворить самую жадную любознательность. Но только «о д н о г о д о в а л о г о» ребенка, как назло, не существует. Бывает двухгодовалый, возможен трехгодовалый, и несомненен «годовалый», хотя бы его и напоили бензином вместо лекарства. Можно поверить и в кавалерские рассказы об омоложенном миллионере, спившемся от радости, но ни в коем случае нельзя верить, что «вчера днем по г у с т о м у дыму, замеченному с каланчи в районе Останкино, в ы е х а л а Сухаревская часть» (№ 94). Что Сухаревские пожарные — лихие ребята, известно всем, но такая штука и им не под силу! Сухаревский брандмейстер — не Илья-пророк.
Кавалер «Ю.Л.» побывал на выставке птиц. Обливаясь кровавым потом, сочинял Ю.Л. отчет об этой выставке (№ 92) и все-таки жертвой пал в борьбе с роковой. «О б р а щ а ю т в н и м а н и е бронзовые и белые и н д е й к и, — написал предвиденный автором «Ревизора» персонаж — любитель выставок и не добавил, «на кого» или «на что» обращают свое внимание поразившие его птицы. Хуже, чем «Ю.Л.-у» — пришлось «Приму», побывавшему «На берегах Юкона». Прим хотел поделиться с публикой ощущениями, полученными им от картины и игры какой-то актрисы, и сделал это таким образом:
«В ней, как всегда, в п е ч а т л я е т грубоватая простота»…
— Черт знает что! И чина нет такого! Одним… Одним словом, так больше невозможно.
Прошу их усмирить.
«Журналист», 1925, № 6–7
В связи с прибытием в СССР многих иностранных делегаций усилился спрос на учебники иностранных языков. Между тем новых учебников мало, — а старые неудовлетворительны по своему типу.
Металлист Щукин постучался к соседу своему по общежитию — металлисту Крюкову.
— Да, да, — раздалось за дверью.
И Щукин вошел, а войдя, попятился в ужасе — Крюков в одном белье стоял перед маленьким зеркалом и кланялся ему. В левой руке у Крюкова была книжка.
— Здравствуй, Крюков, — молвил пораженный Щукин, — ты с ума сошел?
— Найн, — ответил Крюков, — не мешай, я сейчас.
Затем отпрянул назад, вежливо поклонился окну и сказал:
— Благодарю вас, я уже ездил. Данке зер! Ну, пожалуйста, еще одну чашечку чаю, — предложил Крюков сам себе и сам же отказался: — Мерси, не хочу. Их виль… Фу, дьявол… Как его. Нихт, нихт! — победоносно повторил Крюков и выкатил глаза на Щукина.
— Крюков, миленький, что с тобой? — плаксиво спросил приятель, — опомнись.
— Не путайся под ногами, — задумчиво сказал Крюков и уставился на свои босые ноги. — Под ногами, под ногами, — забормотал он, — а как нога? Все вылетело. Вот леший… фусс, фусс! Впрочем, нога не встретится, нога — ненужное слово.
«Кончен парень, — подумал Щукин, — достукался, давно я замечал…»
Он робко кашлянул и пискнул:
— Петенька, что ты говоришь, выпей водицы.
— Благодарю, я уже пил, — ответил Крюков, — а равно и ел (он подумал), а равно и курил. А равно…
«Посижу, посмотрю, чтобы он в окно не выбросился, а там можно будет людей собрать. Эх, жаль, хороший был парень, умный, толковый…» — думал Щукин, садясь на край продранного дивана.
Крюков раскрыл книгу и продолжал вслух:
— Имеете ль вы трамвай, мой дорогой товарищ? Гм… Камрад (Крюков задумался). Да, я имею трамвай, но моя тетка тоже уехала в Италию. Гм… Тетка тут ни при чем. К чертовой матери тетку! Выкинем ее, майне танте. У моей бабушки нет ручного льва. Варум? Потому что они очень дороги в наших местах. Вот сукины сыны! Неподходящее! — кричал Крюков. — А любите ли вы колбасу? Как же мне ее не любить, если третий день идет дождь! В вашей комнате имеется ли электричество, товарищ? Нет, но зато мой дядя пьет запоем уже третью неделю и пропил нашего водолаза. А где аптека? — спросил Крюков Щукина грозно.
— Аптека в двух шагах, Петенька, — робко шепнул Щукин.
— Аптека, — поправил Крюков, — мой добрый приятель, находится напротив нашего доброго мэра и рядом с нашим одним красивым садом, где мы имеем один маленький фонтан.
Тут Крюков плюнул на пол, книжку закрыл, вытер пот со лба и сказал по-человечески:
— Фу… здравствуй, Щукин. Ну, замучился, понимаешь ли.
— Да что ты делаешь, объясни! — взмолился Щукин.
— Да понимаешь ли, германская делегация к нам завтра приедет, ну, меня выбрали встречать и обедом угощать. Я, говорю, по-немецки ни в зуб ногой. Ничего, говорят, ты способный. Вот тебе книжка — самоучитель всех европейских языков. Ну и дали! Черт его знает, что за книжка!
— Усвоил что-нибудь?
— Да кое-что, только мозги свернул. Какие-то бабушки, покойный дядя… А настоящих слов нет.
Глаза Крюкова вдруг стали мутными, он поглядел на Щукина и спросил:
— Имеете ли вы кальсоны, мой сосед?
— Имею, только перестань! — взвыл Щукин, а Крюков добавил:
— Да, имею, но зато я никогда не видал вашей уважаемой невесты!
Щукин вздохнул безнадежно и убежал.
ТУСКАPOPА
«Бузотер», 1925, № 19
У здания МУРа стоял хвост.
— Ох-хо-хонюшки! Стоишь, стоишь…
— И тут хвост.
— Что поделаешь? Вы, позвольте узнать, бухгалтер будете?
— Нет-с, я кассир.
— Арестовываться пришли?
— Да как же!
— Дело доброе! А на сколько, позвольте узнать, вы изволили засыпаться?..
— На 300 червончиков.
— Пустое дело, молодой человек. Один год. Но принимая во внимание чистосердечное раскаяние, и, кроме того, Октябрь не за горами. Так что в общей сложности просидите три месяца и вернетесь под сень струй.
— Неужели? Вы меня прямо успокаиваете. А то я в отчаянье впал. Пошел вчера советоваться к защитнику, — уж он пугал меня, пугал, статья, говорит, такая, что меньше чем двумя годами со строгой не отделаетесь.
— Брешут-с они, молодой человек. Поверьте опытности. Позвольте, куда ж вы? В очередь!
— Граждане, пропустите. Я казенные деньги пристроил! Жжет меня совесть…
— Тут каждого, батюшка, жжет, не один вы.
— Я, — бубнил бас, — казенную лавку Моссельпрома пропил.
— Хват ты. Будешь теперь знать, закопают тебя, раба Божия.
— Ничего подобного. А если я темный? А неразвитой? А наследственные социальные условия? А? А первая судимость? А алкоголик?
— Да какого ж черта тебе, алкоголику, вино препоручили?
— Я и сам говорил…
— Вам что?
— Я, гражданин милицмейстер, терзаемый угрызениями совести…
— Позвольте, что ж вы пхаетесь, я тоже терзаемый…
— Виноват, я с десяти утра жду, арестоваться.
— Говорите коротко, фамилию, учреждение и сколько.
— Фиолетов я, Миша. Терзаемый угрызениями…
— Сколько?
— В Махретресте — двести червяков.
— Сидорчук, прими гражданина Фиолетова.
— Зубную щеточку позвольте с собой взять.
— Можете. Вы сколько?
— Семь человек.
— Семья?
— Так точно.
— А сколько ж вы взяли?
— Деньгами двести, салоп, часы, подсвечники.
— Не пойму я, учрежденский салоп?
