В транспосекцию явился гражданин, прошел в кабинет, сел на мягкую мебель, вынул из кармана пачку папирос «Таис», затем связку ключей и переложил все это в другой карман.
Затем уже достал носовой платок и зарыдал в него.
— Прошу вас не рыдать, молодой человек, в учреждении, — сказал ему сурово сидящий за столом, — рыдания отменяются.
Но гражданин усилил рыдания.
— У вас кто-нибудь умер? Вероятно, ваша матушка? Так вы идите в погребальный отдел страхкассы и рыдайте им сколько угодно. А нам не портите ковер, м-молодой чъэк!
— Я не молодой чек, — сквозь всхлипывания произнес гость, — я, наоборот, председатель железнодорожного первичного кооператива Поджилкин!
— Оч-чень приятно, — изумился транспосекщик, — чего же вы плачете?
— Из-за крупы плачу, — утихая, ответил Поджилкин, — дайте, ради всего святого, крупы.
— Что значит… дайте? — широко улыбнулся транспосекщик, — да берите сколько хочете! Сейчас нам предложил Центросоюз три вагона крупы-ядрицы. Эх вы, рыдун, рыдайло… рыдакса печальная!
— Почем? — спросил, веселея, Поджилкин.
— По два двадцать.
Поджилкин тяжко задумался.
— Эк-кя штука, — забормотал он, — ведь вот оказия! Вы тово, крупу минуточку придержите… а я сейчас…
И тут он убежал.
— Чудак, — сказали ему вслед, — то ревет, как белуга, то бегает…
Поджилкин же понесся в комиссию по регулированию цен при МСПО.
— Где комиссия Месепео?
— Вон дверь. Да вы людей с ног не сбивайте! Успеете…
— Вот что, братун… крупа тут подвернулась… ядрица… Да по 2 р. 20 коп., а вы установили обязательную цену для розничной продажи в кооперативах тоже по 2 р. 20 коп.
— Ну? Установили. Дык что?
— Дык разрешите немного дороже продавать. А то как же я покрою провоз, штат и те де.
— Ишь, какой хитрый. Нельзя.
— Почему?
— Потому что нельзя.
— Что же мне делать?
— Гм. Слетайте на Варварку в Наркомвнуторг.
Поджилкин полетел на трамвае № 6.
Прилетел.
— Вот… ядрица… упустить боюсь… два двадцать… понимаете… а цена розничная установлена… понимаете… тоже два двадцать… Понимаете.
— Ну?
— Повысить разрешите.
— Ишь, ловкач. Нельзя.
— Отчего?
— Оттого, что оттого.
— Что же мне делать? — спросил Поджилкин и полез в карман.
— Нет, вы это бросьте. Вон плакат — «Просят не плакать».
— Как же не плакать?
— Идите в Месепео.
Поджилкин поехал обратно на 4 номере.
— Опять вы?
— Дык к вам послали…
— Ишь, умники… Иди обратно…
— Обратно?
— Вот именно…
Поджилкин вышел. Постоял, потом плюнул. И подошел милиционер.
— Три рубля.
— За что?
— Мимо урны не плюй.
Заплатил Поджилкин три рубля и пошел к себе в кооператив.
Взял картонку и на ней нарисовал:
— Крупы нет!
Подходили рабочие к картонке и ругали Поджилкина, а рядом частный торговец торговал крупой по 4 рубля.
Так-то-с.
«Гудок» 1 октября 1924 г.
На одной из станций библиотекарь в вагоне-читальне в то же время и буфетчик при уголке Ильича.
(Из письма рабкора)
— Пожалте! Вон столик свободный. Сейчас обтиру. Вам пивка или книжку?
— Вася, библифетчик спрашивает, чего нам… Книжку или пивка?
— Мне… ти… титрадку и бутирброд.
— Тетрадок не держим.
— Ах, вы… вотр маман… трах-тарарах…
— Неприличными словами просють не выражаться.
— Я выра… вы… ражаю протест!
— Сооруди нам, милый, полдюжинки!
— Азбука, сочинение товарища Бухарина, имеется?
— Совершенно свеженький, только что получен. Герасим Иванович! Бухарин — один раз! И полдюжины светлого!
— Воблочку с икрой.
— Вам воблочку?
— Нам чиво-нибудь почитать.
— Чего прикажете?
— Ну, хоша бы Гоголя.
— Вам домой? Нельзя-с. На вынос книжки не отпускаем. Кушайте, то бишь читайте здеся.
— Я заказывал шницель. Долго я буду ждать?!
— Чичас. Замучился. За «Эрфуртской программой» в погреб побежали.
— Наше вам!
— Урра! С утра здеся. Читаем за ваше здоровье!
— То-то я и смотрю, что вы лыка не вяжете. Чем это так надрались?
— Критиком Белинским.
— За критика!
— Здоровье нашего председателя уголка! Позвольте нам два экземпляра мартовского.
— Нет! Эй! Ветчинки сюда. А моему мальцу что-нибудь комсомольское для развития.
— Историю движения могу предложить.
— Ну, давай движение. Пущай ребенок читает.
— Я из писателей более всего Трехгорного обожаю.
— Известный человек. На каждой стене, на бутылке опять же напечатан.
— Порхает наш Герасим Иваныч, как орел.
— Благодетель! Каждого ублаготвори, каждому подай…
— Ангел!
— Герасим Иванович, от группы читателей шлем наше «ура».
— Некогда, братцы… Пе… то исть читайте на здоровье.
— Умрешь! Па… ха… ронють, как не жил на свети…
— Сгинешь… не восстанешь… к ви… к ви… селью друзей!
— Налей… налей…
«Гудок», 7 октября 1924 г.
Все было тихо, все очень хорошо и вдруг пущен был слух по нашей уважаемой станции Гудермёс С.-К. ж. д., что якобы с поездом № 12 в 18 часов приедут из Москвы все голые члены общества «Долой стыд».
Интерес получился чрезвычайных размеров, в том числе женщины говорили:
— Это безобразие!
Но, однако, все пришли смотреть.
А другие говорили:
— Будем их бить!
Одним словом, к поезду вышел весь Гудермес в общем и целом.
Ну и получилось разочарование, потому что поезд приехал одетый с иголочки, за исключением кочегара, но и то только до пояса. Но голого кочегара мы уже видали, потому что ему сажа вроде прозодежды.
Таким образом, все разошлись, смеясь.
Но нам интересно, как обстоит дело с обществом и как понять ихние поступки в Москве?
Письмо т. Пивня переписал М. Булгаков.
Ответ Булгакова:
Тов. Пивень!
Сообщите гудермесцам, что поступки голых надо понимать как глупые поступки.
Действительно, в Москве двое голых вошли в трамвай, но доехали только до ближайшего отделения милиции.
А теперь «общество» ликвидировалось по двум причинам: во-первых, милиция терпеть не может голых, а во-вторых, начинается мороз.
Так что никого не ждите, голые не приедут.
Ваш М.Б.
«Гудок», 11 октября 1924 г.
Проглоченный поезд
Рассказ рабочего
Если какой-нибудь администратор — ретивый и напористый, то он может так пакость учинить, что ее никакими ковшами не расхлебаешь.
Ничего не подозревая, пришли мы в свои муромские мастерские и заметили на стенах объявление, которое гласит:
Объявление
По распоряжению управления дороги ввиду больших расходов на содержание рабочего поезда Муром — Селиваново по М.-Ниж. ж. д. курсирование последнего в скором времени будет отменено, а потому предлагается всем служащим, мастеровым и рабочим, ездящим на рабочем поезде по М.-Ниж. ж. д., отметиться в списке у табельщика своего цеха, кто останется на службе после отмены рабочего поезда, т. е. будет ежедневно ходить на квартиру в селение пешком или найдет частным образом квартиру в городе, так как предоставление квартир от дороги, за неимением таковых, не представляется возможным.
Следует отметиться и тем, кто с прекращением курсирования рабочего поезда Муром — Селиваново вынужден будет уволиться из мастерских.
За ТМ Муром Лихонин
14 сентября 24 г.
Копия верна: делопроиз. (подпись).
Что произошло после этого, ни в сказке сказать, ни пером описать; каждый, глядя в даль своей жизни, увидел перспективу: или ночуй на открытом воздухе, или немедленно шаркни ножкой и со службы.
Объявление огорошило рабочих настолько, что многие швыряли шапки на землю.
Я сам лично, поглядев на закопченные наши корпуса, почувствовал отчаяние и муку и пишу во всеуслышание всей республике:
— На каком основании Казанская дорожка гоняет каждый праздник якобы рабочий поезд, населенный женами, прислугами и вообще элементов из Мурома, почти до станции Новашино, причем каждый и всякий лезет в двери поезда бесплатно?
И почему Курская, как какой-нибудь хищник, сжигает беспощадно топливо и гоняет бригаду бесцельно, отправляя поезд из Мурома до Селиванова, где паровоз отцепляют и гонят обратно в Муром, а ночью опять этот паровоз мчится за составом рабочего поезда в Селиваново и, наконец, уже утром из Селиванова везет рабочих на работу! Об этом никто ни гугу, а наш рабочий поезд проглотила администрация с необыкновенной легкостью!
