Жорж Санд - Последняя любовь

Я все сказала тебе! Ты должен подумать об ужасе моего положения, а также и своей собственной опасности. Ты не смеешь слишком шутить с моей ревностью и возносить до небес глупую крестьянку, на которой ты женился с досады. Если ты позволишь ей оскорблять меня, то я не отвечаю за себя. О, знаешь, я становлюсь безумной и злой. Я уже больше не великодушна, как была прежде: ты убил во мне доброту. Я буду предупредительна с твоей женой, буду осыпать ее подарками, но превозмочь чувство отвращения к ней для меня немыслимо! В особенности, когда я вспомню о ее втором ребенке, родившемся вскоре после первого, в то время когда ты клялся, что считаешь жену за служанку и больше не любишь ее!.. Как я жалка! Часы бегут, а Сильвестр все упорно сидит в своем рабочем кабинете. Чтобы послать тебе письмо, я употреблю то средство, которым ты посоветовал пользоваться мне в крайне случаях; оно кажется мне надежным. Прощай, приходя скорее или же назначь мне свидание. Иначе берегись! Я приду к тебе, скажу все твоей жене или моему мужу. Я способна на все, если ты оставишь меня в этом состоянии отчаяния и возбуждения целые недели и месяцы!»

Зачем я перехватил это отчаянное письмо? Оно было еще одним лишним шипом в том венке страдании, который сплел себе Тонино, думая наслаждаться с победоносными лаврами или миртами любви. Эти несчастные мучили один другого, и пора искупления настала. Своим вмешательством я мог только ускорить его. Если резко разлучить их, то они, может быть, пожалели бы друг о друге; лучше оставить их, и пусть каждый видит в лице другого живое, непрерывное и неизбежное наказание. Я был неумолим в ту минуту!

— Пусть они терзают и проклинают друг друга! — вскричал я. — Пусть отравляют себе существование, пусть ненавидят и презирают друг друга! Для меня теперь кончена обязанность защищать их!

Я сложил письмо, которое прочел, почти не прикасаясь к нему: настолько оно было мне противно. И, быстро и искусно заклеив коробку, побежал к Пьеру.

— Я хотел идти в Верваль, — сказал я ему, отдавая посылку, — но должен буду зайти к одному соседу, который просил меня оказать ему услугу. Иди же, куда тебе приказывали, ты опоздаешь только на час и можешь не говорить об этом. Если же тебя будут бранить то я объясню все.

Он пошел по дороге к шалашам Сикста Мора. Я же пробираясь по лесу, прошел к гротам.

Я увидел Тонино, который осторожно бродил кругом, не показывая ни малейшего нетерпения. По-видимому, он сейчас только пришел: он нисколько не стеснялся заставить Фелицию прождать целое утро, не предвидя, что ей помешают прийти и что письмо от нее может попасть в руки его жены. Стоя на тропинке, он получил это письмо, отослал обратно мальчика и скрылся в скалах, конечно, для того, чтобы прочитать послание.

Во всех его движениях я заметил высокомерную беспечность человека, привыкшего хитрить и поэтому думать, что он стал непроницаемым. Но, очевидно, это притворство сильно надоело ему. Будет ли он отвечать? Он всегда носит с собой записные книжки и карандаши, так как привык делать вычисления и записывать счета.

Я спрятался на довольно большом от него расстоянии и ждал.

Вскоре я увидел, что он продолжал разрывать на маленькие кусочки картонку, которую я так тщательно заклеил, и бросать их на скалу. Затем он сунул чепчик в карман, не беспокоясь, что мнет его, и смело направился по дороге в Диаблерет.

У него не было никаких причин прятаться, и он всегда мог найти предлог, чтобы его визит показался мне вполне естественным.

Я дал ему пройти, предвидя, что может произойти. Фелиция, конечно, обошла фруктовый сад, в который, как она видела, я вошел, и, не найдя меня там, могла отправиться на свидание со своим любовником. Едва я успел предположить это, как заметил быстро подходившую Фелицию.

Она озиралась с беспокойством вокруг, как будто бы боялась, что за ней следили. Тонино подошел к ней, начал успокаивать ее. Они вошли в лес, в котором я находился. Я потерял их из виду, но слышал шум шагов по сухому и хрустевшему вереску. Одно время я подумал, что они удалялись, но звук их голосов вывел меня из заблуждения. Они дошли до того места, покрытого травой, где соединялся целый ряд мелких прогалин и где я нашел себе убежище. По мере того как они подходили, я понемногу отступал. Очевидно, они искали то же место, которое мне казалось удобным для наблюдения, и подробно знали окрестности места их свиданий.

Я по-прежнему отступал без шума, но вскоре должен был остановиться за скалой, позади которой деревья и кусты спускались к оврагу. Они подошли совершенно близко ко мне. Далее не было тропинки: там простиралась пустыня, безмолвие и безнаказанность!

Они сели так близко от меня, что я принужден был затаить дыхание.

— Что за фантазия пришла тебе, — сказал Тонино, забраться в этот вереск, когда было бы так легко проникнуть в грот, не будучи никем замеченной!

— Я не пойду туда, — отвечала она, — потому что там ты своими поцелуями, которые унижают меня, отнял бы мою волю прежде, чем ответил бы на то, что я писала тебе. Отвечай мне!

— Неужели ты думаешь, что могла бы противиться мне, если бы я захотел покорить тебя здесь или там?

— Здесь я устою: возвысив только голос, я напугаю тебя. Там же, в том проклятом гроте, напрасно бы а кричала и угрожала: там ты был мой повелитель, там ты… О, в первый раз это случилось помимо моей воли! Не усмехайся так зло… Я боролась целый день и когда хотела бежать, ты загородил выход своими железными руками. Ты употребил силу!

— Лжешь!

— Ты держал меня пленницей против моего желания, я клянусь в этом перед Богом!

— Разве ты привела меня сюда для того, чтобы порицать те воспоминания, которые ты недавно находила такими прекрасными? Послушай, чего же ты хочешь? Твое сегодняшнее письмо безумно, как и остальные. Ты говоришь «да» и «нет», ты любишь и ненавидишь меня, ты любишь своего мужа и никого не любишь, кроме меня! То ты мучаешься угрызениями совести, то у тебя их нет; то ты хочешь усыновить моих детей, то не можешь видеть их. Признайся же, что ты лишилась рассудка! Я, право, не знаю, что с тобой делать!

— Если ты находишь, что я схожу с ума, то ты обязан спасти меня, так как я не осознаю своих поступков.

— Но ведь ты делаешь все невозможным! Наша жизнь так хорошо сложилась! Твое замужество и моя женитьба, которые, казалось, должны были разлучить нас, обеспечили нам спокойствие. На нас не тяготела ответственность за наше семейное счастье, и это было к лучшему, потому что мы слишком страстны, ты сама знаешь это, чтобы жить вместе! Ты с твоим превосходным и милым мужем, я с моей глупой женой, которая добра и боится меня, только и можем страстно любить друг друга в тайне, без которой нет любви, и отдаваться нашим пылким порывам в эти счастливые часы, которых другие ждут, заранее приготовляются к ним и наслаждаются как победой над судьбой. Что может быть прекраснее, живее и полнее наших первых свиданий? Зимой они стали реже и недоступнее, и ты сердилась на меня, как будто бы я был творцом зимы! Твой ум работал, тоска овладевала тобой, и ты снова отдалась мужу. Тогда ты бывала в дурном настроении и, говоря о нем, думала меня уколоть. Ты заставила меня, в свою очередь, беспокоиться, скучать и терять рассудок. Я тогда запрещал тебе быть его женой, я и теперь запрещаю это, когда моя дикая любовь раздражает меня; но раздумав, я сознаю, что не может быть нераздельной связи между несвободными, как мы, любовниками. Будь же рассудительна и не делай несчастным этого доброго Сильвестра. Я люблю его может быть больше, чем ты. Ты неблагодарна: вместо того чтобы предаваться бесполезным угрызениям совести, ты должна была бы стараться скрыть от него твою тайну и твои ссоры со мною. Он кончит тем, что догадается об их причине и тогда навсегда лишится покоя. По отношению к нему у меня спокойная совесть: я ему желаю только всего хорошего, готов броситься из-за него в огонь, и его одного на свете считаю человеком, достойным уважения. Я не хочу лишать его жены, ее общества и счастья. Он не знает, что его во всех отношениях прелестная жена одарена чувствами или же, если хочешь, потребностью сердца, которую ни он, ни я, никто другой не в состоянии удовлетворить. Перестань же, не сердись и не вонзай твоих хорошеньких ногтей в мою бедную руку! Говоря таким образом я, с моей точки зрения, хвалю тебя! Я всегда желал обладать тобою, я почувствовал это желание с первым биением моего сердца. Я угадывал в тебе то, чего никто не знал, чего ты сама не подозревала: пламенное облако окутывало тебя, и едва ли Сильвестр мог узнать тебя так же, как я. Будь уверена, что если бы этот умный и достойный человек узнал тебя, он не привязался бы к тебе! Он, может быть, был бы твоим любовником, но мужем — никогда! Сильвестр ошибся: люди, у которых нет пороков, не видят их у другого! Я говорю пороков, потому что другие так называют страсти, но ты знаешь, что я не признаю этого и не особенно-то придерживаюсь добродетелей. Я таков, каким создал меня Бог; пусть называют меня животным и дикарем, я не обижаюсь на это! Чтобы познать любовь и жизнь, тебе следовало бы встретиться и соединиться с человеком такого же покроя и таким же атеистом в делах нравственности, как я. Следовательно, мы можем наслаждаться счастьем, не отнимая его ни у твоего мужа, ни у моей жены. Ни тот, ни другая не понимают нас, и тем хуже для них! От нас они видят только дружбу и уважение, но так как, впрочем, они и не требуют ничего другого и не понимают наших порывов, то будем думать, что это лучше для нас четверых, и согласимся, что я был прав, победив в тебе угрызения совести! Ты стараешься своими капризами испортить разумную и тихую жизнь, которую я водворил в нашей семье, такую восхитительную и прекрасную для нас обоих. Я тебя умоляю успокоиться и довериться мне… Дай же мне, — прибавил он, — управлять твоей жизнью, твоим будущим и даже твоим мужем, который не признает мучительным волнение и погружен только в свои книги и занятия. Не беспокойся также о моем отношении к пастушке и тем количеством детей, которые у нее будут. Она, кажется, только и стремится к тому, чтобы вскормить их целую дюжину. Нельзя бояться красоты женщины, у которой нет другой страсти, кроме материнства. Тебе ревновать к Ванине, ведь это бессмысленно, несправедливо и даже бесчеловечно!.. Бедная Ванина, если бы она увидела меня погибающим от любви у твоих ног, она умерла бы от изумления и унижения. Неужели ты, такая великодушная, захотела бы убить ее? Нет, ты не пожелаешь этого точно так же, как и я не желаю убивать моего дорогого и доброго Сильвестра, перестав обманывать его. Сохраним же наши отношения; в этом состоит вся нравственность, которую я признаю, чего бы она ни стоила мне! Будем добры, внимательны и осторожны, тогда мы останемся довольными сами собой и друг другом. Будем же упиваться нашими радостями, а те часы, которые разделяют нас, будем заниматься работой, обязанностями и делами. Не будем ссориться из-за пустяков, из-за денег и из-за того, что принадлежит тебе и мне. Все это служит для тебя только предлогом излить желчь. Предоставь мне управлять делами так, как я понимаю их. Что тебе за дело, что я трачу свои деньги и пользуюсь также и твоими? С каких это пор ты начала рассчитывать? Что значат деньги в нашей любви? Ты сама говоришь, что у тебя не будет больше детей, и, кроме того, я знаю, что твой муж презирает золото. Неужели ты стала корыстной, ты, которая всю жизнь работала и копила для других? Довольно, я думаю, что я ответил на все. Что же можешь ты еще сказать?