Я разрешила. В течение часа он рубил и уничтожал мой прекрасный плющ с такой страстью, будто в каждом листе таилась миссис Тидмарш. Это занятие вернуло ему хорошее настроение, но не его всегдашнюю веселость. Даже к вечеру он все еще не пришел в себя. Я заметила, что Гай тоже не мог понять, в чем дело.
Мистер Эллин, любивший во всем порядок, сначала отправился в Лондон и получил в министерстве иностранных дел бумаги, дающие ему право на розыски и возвращение домой мисс Мартины Дирсли, десяти лет, которая была незаконно разлучена со своей опекуншей, миссис Арминель Чалфонт из Клинтон-Сент-Джеймс, графство …шир, Англия. Мистер Эллин много лет проработал в министерстве, и оформление бумаг прошло гладко, теперь оставалось терпеливо дожидаться парохода, который дважды в неделю отправлялся из Дувра в Остенде. Прибыв в Бельгию, он первым делом посетил Отдел регистрации иностранцев в Брюсселе, чтобы заявить о цели своего визита. К его огромному неудовольствию — ибо он был убежден, что гораздо лучше справится со своей задачей без посторонней помощи, — к нему приставили двух полицейских чиновников, получивших приказ сопровождать его и, что хуже всего, руководить поисками.
Подобное развитие событий любого другого человека привело бы в ярость, но мистер Эллин всегда старался следовать правилу, гласящему, что криком и угрозами делу не поможешь. Он покорился судьбе и лишь констатировал впоследствии, что они отправились к цели кружным путем.
Он с самого начала полагал, что Тину поместили в сиротский приют, но оба полицейских настаивали на том, что девочка находится в руках кого-нибудь из тех, кто уже прежде был замешан в похищении детей. Лишь после того, как эти подозрительные личности были допрошены, а их заявления о полной непричастности к делу тщательно проверены, чиновники позволили мистеру Эллину обратиться в приюты. Но мало этого, поначалу они направили мистера Эллина не в самые близкие, а в наиболее удаленные от столицы приюты, и возвращаться пришлось ни с чем. На обратном пути они заехали в маленький городок, расположенный в нескольких милях от Брюсселя. Это случилось в субботу днем — за день до того, как одолевавшие меня дурные предчувствия внезапно рассеялись. Настроение мистера Эллина, шагавшего меж уродливых домов под низким хмурым небом, было не столь радужным. Его внимание привлекла высокая длинная стена монастыря. Напротив нее возвышалась приходская церковь, в которой, судя по освещенным окнам, шла служба.
Когда мистер Эллин и его провожатые подошли ближе, служба закончилась и из дверей, в сопровождении нескольких монахинь, вышла процессия сирот в черных накидках и передниках. Позади всех шла маленькая девочка, державшаяся очень прямо. Не успел мистер Эллин подумать, что в ее позе есть что-то знакомое, как Тина, издав пронзительный вопль, бросилась к нему в объятия.
Монахини мгновенно окружили их, как стая встревоженных голубок. Тина подняла лицо. С непередаваемой болью мистер Эллин увидел перед собой не ту веселую проказницу, которая выбегала к нему навстречу в «Серебряном логе», а горестно сжатые губы и отсутствующий взгляд воспитанницы «Фуксии», наполнившие его сердце жалостью.
— Все хорошо, детка, — сказал он. — Теперь ты в безопасности.
Она не плакала. Крепко прижавшись к нему, она стянула капюшон с коротко остриженной, как у других сирот, головы. Пока двое полицейских давали пространное объяснение матери-настоятельнице, Тина лихорадочно пыталась расстегнуть пуговицы накидки и передника.
Не прошло и получаса, как процессия направилась к зданию монастыря, а спасители и спасенная — в кабинет настоятельницы. Показывая ей свои бумаги и просматривая полученное от нее странное сопроводительное письмо, которое передала ей женщина, приведшая Тину в монастырь, мистер Эллин ни на секунду не снимал руки с плеча Тины.
На отвратительном французском языке там было написано, что Матильда Фицгиббон является сиротой. Добрых сестер просят взять ее на воспитание, пока она не достигнет четырнадцати лет и не сможет зарабатывать себе на жизнь достойным образом. Ей следует запретить сношения с ее английскими знакомыми, на что имеются веские причины. К письму прилагались сто фунтов в бельгийских франках. В постскриптуме указывалось, что следующие сто фунтов поступят в монастырь через два года, когда Матильде исполнится двенадцать.
Мать-настоятельница была убеждена, что женщина, сопровождавшая Матильду, не могла написать это письмо. Хотя та и была хорошо одета, в ее необразованности не приходилось сомневаться: она не понимала ни слова по-французски и даже не сумела подписаться тем именем, которое выдавала за свое собственное. Несомненно, она действовала по поручению другого лица.
Мистер Эллин и полицейские согласились с матерью-настоятельницей, и мистер Эллин прибавил, что догадывается, кто это мог быть. Вернувшись домой, он тщательно расследует это постыдное дело. А пока хочет выразить свою признательность матери-настоятельнице и сестрам за заботу о его подопечной, чье настоящее имя не Матильда Фицгиббон, а Мартина Дирсли.
Он почувствовал, что при звуках этого имени Тина вздрогнула. Не выказав ни малейшего удивления, мать-настоятельница невозмутимо записала в толстой регистрационной книге, что Мартина Дирсли, она же Матильда Фицгиббон, с этого дня выбывает из приюта. Она согласилась принять от мистера Эллина плату за врача и сиделку, так как почти все время Тина провела в изоляторе, страдая, по-видимому, от затянувшейся морской болезни, осложненной слишком большой дозой лекарств. Затем она с сожалением в голосе спросила, что делать с полученными монастырем ста фунтами.
— Оставьте их себе, достопочтенная матушка, оставьте их себе. Употребите на ваши добрые дела, — радостно воскликнули бельгийские чиновники.
У монахинь имелось для продажи кое-что из детской одежды и целый ворох ярких полосатых шалей. Мистер Эллин попросил упаковать для его подопечной все, что может понадобиться в путешествии, которое продлится до следующей среды. Услышав это, Тина потянула его за рукав.
— Моя голубая накидка украдена. Та женщина взяла ее и сунула к себе в мешок. Она сказала, что мне такая роскошная вещь больше не понадобится, а за нее можно выручить хорошие деньги.
Мистер Эллин купил Тине теплый шерстяной капор, но так как накидок у монахинь не оказалось, ему пришлось приобрести одну из ярких шалей. Заметив напряженный взгляд той, кому предназначался этот экстравагантный наряд, он поспешил ее успокоить:
— Ничего не поделаешь, Тина. Тебе нельзя без теплой одежды. А когда мы вернемся домой, ты сможешь отдать шаль старой Энни.
Магическое слово «дом» немного успокоило Тину: горькие складки вокруг рта разгладились, отчужденность во взгляде исчезла. Мистер Эллин тихонько тронул Тину за плечо, и она поблагодарила за заботу мать-настоятельницу, а затем, повернувшись к сопровождавшим мистера Эллина бельгийцам, произнесла не совсем уверенно, но внятно: «Je vous remercie, messieurs».
Доблестные мужи были крайне растроганы этой сценой. Они приложили к глазам носовые платки, благосклонно улыбнулись Тине и вместе со своими подопечными отправились в Брюссель. Как верные сторожевые псы, следовали они за мистером Эллином и Тиной и вместе с ними явились в Отдел регистрации иностранцев, чтобы отрапортовать начальству об успешном завершении своей миссии.
Последовали комплименты, энергичный обмен рукопожатиями и поздравления, во время которых один из начальников шепнул что-то клерку, который, выбежав из здания, возвратился с огромной коробкой конфет, обтянутой белоснежным атласом и перевязанной белыми лентами. Мистеру Эллину пришлось самому поблагодарить любезных бельгийцев от Тининого имени: после всего пережитого она могла лишь улыбнуться и сделать реверанс.
— Почему они подарили мне конфеты? — спросила она по пути в гостиницу, где мистер Эллин собирался провести две оставшиеся ночи.
— Потому что, Мартина, теперь ты важная персона. Не всякая юная леди удостаивается чести быть похищенной.
— Похищенной? Так, по-вашему, меня похитили?
— Вот именно.
— А она не станет снова меня похищать?
— Кто? Женщина, которая привела тебя в монастырь?
— Нет, не она. Ее я не боюсь. Она сделала это, потому что ей заплатили. Она получила сто фунтов, билет до Австралии и одежду. Вдобавок она стащила у меня голубую накидку. Я имела в виду Эмму.
— Эмму?
— Мама называла ее Эммой, поэтому я всегда думаю о ней как об Эмме. Когда я говорила с ней, я называла ее мисс Чалфонт. Это падчерица тети Арминель.
Мистер Эллин не мог точно сказать, когда впервые стал подозревать Эмму, но твердо знал, что поверил в ее виновность ровно через две минуты после того, как впервые увидел Гая. Теперь его подозрения подтвердились.
