- Ах ты бесноватый, ах ты зазнайка! - сказал Пинайс. - Уж очень ты горяч, сразу так взъерепенился! Надо все это толком обсудить и, уж во всяком случае, заключить новый договор.
На этот раз Шпигель ничего не ответил: он сидел неподвижно - одну минуту, две минуты, три минуты. Тут уж чернокнижнику стало не по себе. Он вынул бумажник, тяжко вздохнув, достал оттуда договор, перечел его и не без колебаний положил перед котиком. Едва бумага оказалась перед ним, как Шпигель схватил и проглотил ее. Он жестоко давился при этом, но все же проглоченный документ показался ему самым вкусным и питательным кушаньем, каким он когда-либо лакомился, и у него явилась надежда, что оно надолго пойдет ему впрок и поможет снова стать кругленьким и веселым.
Покончив со своей приятной трапезой, кот, учтиво поклонившись чернокнижнику, сказал:
- Я всенепременно дам вам знать о себе, господин Пинайс; жена и деньги - за вами. Но вы, со своей стороны, приготовьтесь изображать страстную влюбленность, чтобы вы могли клятвенно подтвердить известное вам условие самозабвенной преданности женщине, которая, можно сказать, уже ваша! А пока что разрешите поблагодарить вас за радушие и угощение и откланяться.
С этими словами Шпигель удалился, потешаясь над глупостью чернокнижника, воображавшего, будто ему удастся обмануть самого себя и весь свет, хотя он собирается жениться на желанной невесте отнюдь не бескорыстно, из одной любви к ее красоте, а заранее зная, как обстоит дело с десятью тысячами гульденов. К тому же котик присмотрел особу, которую он думал навязать глупому чернокнижнику в благодарность за всех его жареных дроздов, мышей да колбаски.
Против дома господина Пинайса находился другой дом, фасад которого был тщательнейшим образом выбелен, а окна вымыты до блеска. Скромные белоснежные занавески всегда казались только что выутюженными, и такой же ослепительною белизной сияли одежда, головной платок и косынка престарелой бегинки 1, жившей в этом доме; полумонашеский убор ниспадал на грудь такими безупречными складками, будто был сделан из тончайшей писчей бумаги; казалось, только вздумай - и можно писать на нем; во всяком случае, это было бы весьма удобно сделать на ее груди, плоской и жесткой, словно гладильная доска. Столь же остры, как тугие белые кантики и отвороты одеяния бегинки, были и ее длинный нос, и подбородок, и язык, и злобный взгляд ее глаз; но она мало болтала языком и редко расходовала по пустякам зрение, потому что, ненавидя мотовство, все пускала в ход только в урочное время и весьма осмотрительно. Бегинка неукоснительно три раза в день ходила в церковь, и когда она в своем свежевыстиранном белом, хрустящем от крахмала наряде шла по улице, внюхиваясь в воздух белым заостренным носом, дети пугливо разбегались, да и взрослые рады были укрыться, если успевали, за дверью дома. Однако благодаря своему благочестию и отшельническому образу жизни бегинка пользовалась доброй славой, в частности - большим уважением среди духовенства, но даже попы охотнее сносились с ней письменно, нежели устно, а когда она исповедовалась, священник всякий раз выскакивал из исповедальни весь в поту, словно из раскаленной печи.
1 Бегинки - полумонашеский женский орден,
Итак, богомольная бегинка, с которой шутки были плохи, жила в мире и спокойствии, и никто ее не тревожил. Да и она не водилась ни с кем, не вмешивалась в чужие дела, если только люди не вмешивались в ее собственные. Но к соседу Пинайсу она, по-видимому, питала лютую ненависть: стоило ему только показаться у своего окошка - и она тотчас, метнув на него через улицу злобный взгляд, задергивала белые занавески; что до Пинайся, то он боялся ее как огня и осмеливался позубоскалить на ее счет только в самой что ни на есть отдаленной каморке своего дома, запершись на все замки и засовы.
Но насколько белым и светлым был дом бегинки с фасада, настолько же черным, закопченным, таинственным и необычайным он казался с противоположной стороны, которую, однако, вряд ли кто-нибудь мог видеть, кроме птиц в облаках да кошек на крышах, так как сторона эта выходила в темный тупик, окруженный высокими, до неба, глухими стенами, без единого окна, и никогда там не показывалось человеческое лицо. Под крышей дома бегинки висели разодранные нижние юбки, корзины, мешки с целебными травами; на крыше росли деревца тиса да кусты терновника и зловеще торчала огромная, черная от сажи дымовая труба. А из этой трубы темной ночью зачастую, верхом на помеле, вылетала ведьма - молодая, прекрасная, нагая, какою господь создал женщину и какою дьяволу приятно ее видеть. Вылетев из трубы, она тоненьким своим носиком и вишнево-красными губками жадно вдыхала свежий ночной ветерок и мчалась вдаль; сияние ее ослепительно белого тела освещало ей путь, длинные, черные как вороново крыло волосы развевались, словно ночное знамя.
В дыре возле этой трубы сидела старая сова; к ней-то и направился теперь освобожденный Шпигель, держа в зубах жирную мышь, пойманную им по дороге.
- Добрый вечер, любезная госпожа сова! Все так же исправно сторожите? сказал он, на что сова ответила:
- Приходится! Добрый вечер и вам! Давно вас не видать было, господин Шпигель!
- На это были свои причины, потом расскажу. Вот я вам принес мышку - не ахти какую, по времени года, - надеюсь, не побрезгуете! А что хозяйка - уже вылетела?
- Нет еще, она хочет под утро прогуляться часок-другой. Спасибо вам за славную мышку! Вы, как всегда, учтивы, Шпигель! У меня тут припасен тощий воробушек, очень уж близко от меня он пролетел сегодня! Сделайте милость, закусите! А как вам жилось это время?
- Чего-чего только не было! - ответил Шпигель. - С меня хотели голову снять! Вот послушайте, если вам угодно!
И за вкусным ужином Шпигель рассказал внимательно слушавшей сове все, что с ним случилось, и как он ускользнул из рук Пинайса. Сова на это сказала:
- Поздравляю вас тысячу раз! Теперь вы опять сами себе господин и можете, приобретя богатый опыт, идти куда вам вздумается!
- Я с этим делом еще не развязался, - возразил Шпигель. - Пинайс должен получить и обещанную жену и обещанные золотые гульдены!
- Вы, видно, рехнулись? Хотите оказать благодеяние негодяю, который едва не содрал с вас шкуру?
- Ну что ж, он мог это сделать по праву, на основании нашего соглашения, и раз я могу ему отплатить той же монетой, то почему бы мне не сделать этого? А кто говорит, что я хочу оказать ему благодеяние? Вся эта история - чистейшая выдумка. Моя хозяйка - да почиет она с миром! - была простая душа, никогда в жизни не влюблялась, никогда не была окружена поклонниками, а пресловутый клад - не что иное, как неправедно нажитое добро, которое она когда-то получила в наследство и, чтобы оно не принесло ей несчастья, бросила в колодец со словами: "Будь проклят тот, кто его вытащит и воспользуется им!". Как видите, не такое уж это благодеяние!
- Тогда, разумеется, это совсем другое дело! А где же вы думаете раздобыть подходящую жену?
- Вот здесь, в этой самой трубе. Я для того и пришел, чтобы поговорить с вами начистоту! Неужели вам не хочется наконец освободиться из тяжкой неволи у этой ведьмы? Подумайте, как бы нам ее словить и сосватать старому лиходею!
- Шпигель, вам стоит только приблизиться ко мне, и у меня сразу появляются дельные мысли!
- Я давно знал, что вы умница! Я старался, как только мог, а если и вы еще приложите руку к этому делу, взявшись за него со свежими силами, оно, наверно, выгорит!
- Уж если все так удачно складывается, мне незачем долго раздумывать, у меня давным-давно есть свой план!
- Чем мы ее поймаем?
- Новехонькой сетью для куликов, сплетенной из добротной, крепкой конопляной бечевы; сплести ее должен двадцатилетний юноша, сын охотника, никогда еще не взглянувший на женщину, и уже трижды на эту сеть должна была пасть ночная роса, но ни один кулик не должен был попасться в нее, а причиной тому трижды должен был явиться праведный поступок. Такая сеть достаточно крепка, чтобы ведьма в нее поймалась.
- Любопытно узнать, где вы достанете такую сеть, - заметил Шпигель, ведь я знаю, что вы никогда не бросаете слов на ветер!
- Она уже найдена, как бы нарочно для нас сплетена; в лесу неподалеку отсюда живет девятнадцатилетний юноша, сын охотника, никогда еще не взглянувший на женщину, так как он слеп от рождения; поэтому он годен только на то, чтобы плести сети, и несколько дней назад закончил новую, превосходную сеть для ловли куликов; но когда старик охотник, его отец, впервые пошел расставить ее, навстречу ему попалась женщина, которая стала склонять его на грех; а была она так безобразна, что старик в страхе бежал, оставив сеть на траве. Поэтому на нее пала ночная роса и не поймалось ни одного кулика, и причиной этому явился праведный поступок. Когда охотник на другой день снова пошел расставлять сеть, ему повстречался всадник с тяжелой дорожной сумкой на седле; в этой сумке была дыра, из которой время от времени на землю падала золотая монета. Тут охотник снова бросил сеть на землю, рысцой побежал за всадником и давай подбирать червонцы да бросать их в свою шапку, пока всадник не обернулся, не увидел, чем старик занят, и, придя в ярость, не нацелился в него копьем. Тогда охотник в страхе поклонился всаднику, подал ему шапку и молвил: "Ваша милость, вы здесь обронили много монет, я для вас подобрал их все до одной!". Это опять-таки был праведный поступок; ведь честно вернуть находку - дело чрезвычайно трудное и похвальное; но в погоне за червонцами охотник успел уйти так далеко от сети для куликов, что оставил ее в лесу на вторую ночь и ближней тропкой вернулся домой. Наконец на третий день - было это вчера, - когда он снова пустился в путь, навстречу ему попалась миловидная кумушка, которая давно уже обхаживала старика и не одного зайчика получила от него в подарок. Из-за нее он совсем забыл о куликах, а на другое утро сказал: "Я даровал жизнь бедным пташкам; всякая тварь заслуживает милосердия!". Поразмыслив над этими тремя праведными поступками, он решил, что стал слишком хорош для мирской суеты, и сегодня спозаранку ушел в монастырь. Вот как случилось, что сеть, ни разу не употребленная, все еще лежит в лесу, и мне только нужно слетать за ней туда.
