У шлюпки сильный подвесной мотор. Он поднимает за кормой бурун зеленой воды; у берега шлюпка делает изящный, плавный поворот, и уже виден сидящий за рулем капитан «Рабочего». С ним матрос и первый помощник. Идет дождище, завывает ветер, а капитан и помощник словно из другого царства: на них отлакированные дождем плащи, на фуражках потемневшие, но свежие чехлы. Шлюпка белая, голубая, розовая, на маленьком флагштоке вьется яркий флаг. Праздником, торжественностью парада веет на рыбаков от быстрой шлюпки.
С радушной улыбкой подходит к кромке берега бригадир Николай Михайлович Стрельников. Он и важен и приветлив, строг, и радостен. С гостями он всегда такой и разговаривает с ними только на темы, касающиеся дел всесоюзных, масштабных, наизначительнейших: о международном положении, о значении рыбы в питании человечества.
— Милости просим! — приветствует он речников. — Просим проходить.
— Что будет, что будет?.. — шепчет Степка дяде Истигнею.
Старик тоже, видимо, не знает, что будет, — рассматривает обский плес, хмурится, моргает часто, нервно.
Повариха обмирает.
— О господи! Гости приехали, а уха-то еще не ставлена.
Речники, здороваясь, обходят рыбаков. Капитан — прямой, негнущийся, вылощенный — руку жмет сильно, долго; веселый помощник только прикасается пальцами, торопясь от одного к другому, похохатывает: «Здорово, мужики, здорово! Хо-хо! Осетринкой угощать будете! Хо-хо!» Одновременно с этим помощник шарит глазами по людям, кого-то ищет; не найдя, косится на землянку, даже смотрит на далекий тальник и на небольшое дощатое сооружение, похожее на скворечник.
И капитан тоже шарит взглядом — кого-то ищет.
— Проходите под навес! Присаживайтесь! — дипломатничает Николай Михайлович.
Речники проходят, садятся, вынимают коробки папирос; они знают, что в нарымском крае нет лучшего средства вызвать у собеседника откровенность, чем угостить его папиросой. У речников папиросы хорошие: у капитана «Казбек», у помощника «Любительские». Николай Михайлович выбирает «Казбек», прикуривает от спички капитана; дядя Истигней молча отказывается — хлопает себя по карману, дескать, курю самосад. Старик старается казаться спокойным, движется замедленно, но Степка понимает, что он взволнован.
— С каким грузом идете? — спрашивает Николай Михайлович. — Где брали рыбу? Говорят, холодильники в трюмах устанавливаете.
— Устанавливаем, — отвечает капитан.
— Это хорошо! У нас теперь с перевозками рыбы вопрос большой стоит перед речниками, — продолжает бригадир. — Систематически увеличиваем вылов рыбы. Печать сообщает, что на нашем песке начался важный почин. Читали, товарищи?
— Читали! — отвечает капитан.
— Вопрос, который стоит перед речниками, — есть вопрос государственной важности. Через него мы сможем обеспечить тружеников города рыбой. Так я говорю, товарищи?
— Так, правильно! — отвечает капитан, оглядываясь. — Товарищи, — обращается он ко всем рыбакам, — мы приехали попроведать Ульяна Тихого. Где он? Может быть, выходной у него сегодня? Вы не по скользящему графику работаете?
Рыбаки молчат. Нет, они не работают по скользящему графику. Нет, не выходной сегодня Ульян Тихий. Должен был выйти на песок, но отчего-то не вышел. Бог знает, что с ним! Беда, если запьянствовал, хорошо, если просто-напросто проспал, даже если заболел — и то легче. Наталья Колотовкина зло мнет в руках тальниковую ветку, срывает листья; дядя Истигней опускает голову, а Степка чуть дышит.
— Где же Тихий, товарищи? Не уволился ли?
Нет, не уволился с Карташевского стрежевого песка Ульян Тихий. Еще вчера утром работал радостно, старательно; бросился в лодку, чтобы убрать с пути невода карчу, нырял в ледяную воду; позавчера притащил из магазина в общежитие продукты, заготовил на неделю, чтобы по утрам приходить на работу сытым.
— Может, в землянке отсыпается? — шутит помощник капитана. — Знаю Ульяна — спать здоров!
Однако Ульяна нет и в землянке, куда ушла тетка Анисья, чтобы хоть копченой рыбой угостить речников.
— Где Ульян, мужики? — спрашивает помощник капитана. — Что молчите?
— Ульян Тихий задержался на берегу по важному вопросу, — говорит наконец бригадир, сминая в пальцах обжигающую папиросу. — Поручение ему поручено.
— Жалко! — печалится капитан. — Очень хотелось его увидеть. Вы хоть расскажите о нем. Как работает, как живет?
— Часом не женился? — подхватывает помощник, кивая на Викторию и Наталью. — Если у вас все девушки такие, то нет ли у вас для меня работенки?
— Работенка найдется! — говорит дядя Истинней и протягивает руку к Оби. — Кажется, едет Ульян!
Все, кто есть, поворачиваются к реке. Наступает тишина, в которой слышно, как о крышу навеса настойчиво, упрямо стучит дождь. Ульян действительно едет. Легкая лодчонка — обласок — подпрыгивает на крупной волне, проваливается, порой серая пена скрывает Ульяна, и кажется, что его смыло, но через секунду обласок опять показывается. Ульян гребет неровно, сбивчиво. Вот он, сделав еще несколько гребков, бросает весло на дно, лодчонку подхватывает волна, приподнимает и с тихим шорохом мягко выбрасывает на берег. Волна откатывается, и обласок остается на песке.
Ульян не вылезает из обласка — голова опущена, руки раскинуты. Проходит несколько секунд, и Ульян делает попытку подняться — упирается руками в борта, но не может оторвать тела. Передохнув, делает вторую попытку.
— Батюшки!… — разносится в тишине приглушенный вскрик тетки Анисьи.
Еле держась на ногах, качаясь, то медленно, то вдруг бросаясь вперед, чтобы сохранить равновесие, Ульян идет к навесу. Глаза налиты кровью, лицо черное, небритое, опухшее. В пяти метрах от навеса останавливается, тупо оглядывает рыбаков, будто никого не узнает, только Викторию Перелыгину узнал.
— А, ты, здорово! — Покачивается, закрывает веки. — Ну гляди, гляди! Гляди на пьяного Ульяна! — И вдруг бросается на нее, нет, не бросается, а просто теряет равновесие и потому бежит вперед, чтобы не подкосились ноги.
Водочным перегаром, луком и еще чем-то неприятным, острым пахнет от Ульяна. Виктория морщится.
— Уберите его! — испуганно кричит она. Ульян открывает глаза, хрипит:
— Правильно, уберите меня! Уберите пьяницу и сволочь Ульяна Тихого! Уберите, он в тюрьме сидел!
Ульян отшатывается назад, запинается о полено и падает на спину. Тупо ударившись затылком о песок, он матерно ругается.
— Безобразие! — кричит Виктория, закрывая лицо руками. — Его нужно выгнать!
Все бросаются к Ульяну, обступают его тесным кружком, только Виктория не сходит с места. Постепенно устанавливается тишина. Опять слышно, как воет ветер и дождь сечет по навесу. Тишина стоит еще несколько секунд, потом ее нарушает захлебывающийся крик Натальи. Она идет к Виктории.
— Выгнать?! — кричит Наталья. — Ты это, ты!.. Он из-за тебя напился. — Она останавливается, машет руками. — Ну, ничего, нечего… Он больше пить не будет… Умру, а пить ему не дам! Душу положу… Душу положу, а пить не дам… — Наталья совсем задыхается от гнева и вдруг кричит на Викторию: — У, ненавижу!
— Спокойно, Наталья! — выходя из кружка, говорит дядя Истигней. — Спокойно! — Он покачивает головой, тихо говорит Виктории: — Не знаю, не знаю, — врачом, пожалуй, не станешь. Нет, не станешь! Не дадим пока документа. Нет, не дадим! С первого класса тебе, Перелыгина, придется начинать!
Сейчас Виктории по-настоящему страшно, она бледнеет, замирает, ватными, непослушными губами шепчет:
— В какой первый класс…
— В первый класс жизни пойдешь… Жизни тебя учить станем! — спокойно отвечает старик и поворачивается к речникам. — Извините, товарищи! Недосмотрели мы… Товарищи, а товарищи! — обращается он к рыбакам. — Поставьте на ноги Ульяна! — И опять к речникам: — Будет Ульян человеком, будет!
— Кибернетическая машина! — говорит Семен Кружилин и отворачивается от Виктории, чтобы помочь Степке и Наталье поднять Ульяна.
— Пьяница безвольный! Алкоголик несчастный! — выходит из себя плачущая Наталья.
Виктория стоит одна. Совсем одна.
Обь бушует, бесится, хочет, видимо, выплеснуться из берегов.
Кто это сказал, что Обь — река тихая, равнинная? Ложь. Обь — река сильная, могучая. Страшно человеку, если он один окажется на обской стреже. Страшно! Его спасение в том, что на берегах голубой Оби живут смелые, хорошие люди, — они придут на выручку.
Наизаболь — нарымское словечко, означающее: правда ли, серьезно ли?
