Не отвечая, она поднимается на ноги. Потом оборачивается ко мне:
— Пойдемте.
И идет, не дожидаясь меня. Быстро, звериной поступью шагает она по песку, положив острогу на плечо.
Я бросаю мокрое белье на песок, не думая о том, что его может разметать ветром. Я бегу за Умой, нагоняю ее у самого моря. Она движется вдоль набегающих волн, глядя вдаль. Мокрое платье липнет на ветру к ее стройному телу. В еще сером утреннем небе пролетают мои приятели-птицы, приветствуя нас своими трескучими голосами.
— Вам нравятся морские птицы?
Она останавливается, подняв к ним руки. Ее лицо сияет в лучах восходящего солнца. Она говорит:
— Они красивые!
Мы доходим до нагромождения камней в конце пляжа, и девушка проворно, без усилия вскакивает на них — босиком прямо на острые края. Она идет к мысу, туда, где глубже. Я хочу подойти, но она знаком велит мне остановиться. Наклонившись над голубой со стальным отливом водой с острогой наготове, она вглядывается в глубину у коралловой отмели. Довольно долго она стоит так, застыв в полной неподвижности, затем вдруг бросается вперед и исчезает под водой. Я смотрю на поверхность, ищу хоть какой-то признак движения, пузырьки, тень. Когда я не знаю уже, куда и смотреть, девушка, отдуваясь, выныривает в нескольких морских саженях от меня. Она медленно плывет ко мне и выбрасывает на камни пронзенную острогой рыбину. Потом выходит из воды, лицо ее бледно от холода. Она говорит:
— Там есть еще.
Взяв у нее из рук острогу, я, не раздеваясь, ныряю в море.
Под водой смутно виднеется дно, искрящиеся блестки водорослей. Шум бьющихся о коралловый барьер волн доносится сюда пронзительным скрежетом. Прижав к себе острогу, я плыву под водой к кораллам, проплываю вокруг них раз, другой, но ничего не вижу. Когда я выныриваю на поверхность, Ума, наклонившись вперед, кричит мне:
— Там, там!
Она ныряет. Я вижу под водой ее черную тень, скользящую у самого дна. Подняв тучу песка, из своего убежища показывается губан и медленно проплывает мимо. Острога чуть ли не сама собой выскакивает из моей руки и пригвождает рыбу ко дну. Вокруг меня образуется облако из крови. Я поднимаюсь на поверхность. Ума плывет рядом и выбирается на камни передо мной. Она выхватывает у меня острогу, затем ударом о камни убивает рыбину. Дрожа от холода, я с трудом перевожу дыхание. Ума тянет меня за руку:
— Пойдем! Надо идти!
И вот, держа обеих рыбин за жабры, она уже скачет с камня на камень к берегу. Там она находит лиану и нанизывает на нее рыб. Теперь мы идем вместе к Камышовой речке. Там, где река образует глубокую небесно-голубую заводь, она кладет рыб на землю и прыгает в пресную воду, плескаясь и брызгаясь, как купающееся животное. Я же большой мокрой птицей сижу на берегу, и это смешит ее. Тогда я тоже бросаюсь в воду, поднимая столп брызг, и мы долго с хохотом обдаем друг друга водой. Когда наконец мы выходим из воды, я с удивлением отмечаю, что не чувствую больше холода. Солнце поднялось уже высоко, раскалив песок у реки. Мокрая одежда липнет к нашим телам. Стоя на коленях в песке, Ума отжимает юбку и рубашку — сверху донизу, снимая сначала один, потом другой рукав. Ее медная кожа сверкает на солнце, с отяжелевших волос стекает вода, струится по щекам, по шее. От порывистого ветра вода в реке дрожит и морщится. Мы молчим. Здесь, у реки, под жестким солнечным светом, слушая рокот волн и печальный шепот ветра в тростниках, мы словно бы остаемся одни на целом свете, последние жители земли, явившиеся ниоткуда, случайно встретившиеся после кораблекрушения. Никогда я не думал, что со мной может произойти такое, что я смогу испытать нечто подобное. Какая-то неведомая сила зреет внутри меня, распространяется по всему телу — желание, огонь. Мы долго сидим на песке, ожидая, пока высохнет наша одежда. Ума тоже не двигается, сидит в привычной позе манафов — поджав под себя ноги, обхватив длинными руками колени и обратив лицо к морю. Солнце сверкает на ее спутанных волосах, я вижу ее чистый профиль, высокий лоб, линию носа, губы. Ветер раздувает ее одежду, и мне кажется, что теперь ничто на свете больше не имеет значения.
Ума первая решает, что пора идти. Внезапно она встает, не опираясь о землю, поднимает с песка рыбу. Присев на корточки у воды, разделывает ее новым для меня способом. Вспоров острогой рыбинам брюхо, она потрошит их. Затем протирает внутри песком и прополаскивает в речной воде. Внутренности она забрасывает подальше — на поживу полчищам крабов, уже поджидающим в сторонке.
Все это она проделывает быстро и молча. Затем смывает с берега свои следы. Я спрашиваю, зачем она это сделала, она отвечает:
— Мы, манафы, — беглые рабы.
Чуть дальше я подбираю свое белье — почти сухое, оно припорошено белым песком. Я иду за ней к лагерю. Придя туда, она кладет пойманную мною рыбу на плоский камень и говорит:
— Это твое.
Я протестую, хочу, чтобы она забрала рыбу себе, но она говорит:
— Ты голоден, сейчас я приготовлю тебе поесть.
Она торопливо собирает хворост. Взяв несколько зеленых камышинок, делает из них нечто вроде решетки и устанавливает над ветками. Я протягиваю ей свое огниво, но она качает головой. Собрав немного сухого лишайника, она садится на корточки спиной к ветру и, взяв два кремешка, начинает быстро-быстро, не останавливаясь, стучать одним о другой, пока не высекает несколько искр. Лишайник, положенный в углубление очага, дымится. Ума осторожно берет его обеими руками и медленно дует на него. Когда вспыхивает пламя, она кладет лишайник на сухие ветки, и вскоре костер, потрескивая, разгорается. Ума поднимается на ноги. Лицо ее светится детской радостью. На решетке из зеленых камышинок поджаривается рыба, я уже ощущаю аппетитный дух. Ума права: я умираю с голода.
Рыба готова, и Ума кладет решетку на землю. По очереди, обжигая пальцы, мы отламываем кусочки прожаренного мяса. Мне кажется, что никогда не едал я ничего вкуснее этой рыбы, пожаренной без соли на решетке из зеленого камыша.
Но вот с едой покончено, и Ума встает. Она гасит костер, тщательно засыпая его черным песком. Затем берет вторую рыбину, которую предварительно обваляла в земле, чтобы защитить от палящего солнца. Не говоря ни слова, не взглянув на меня, она уходит. Ветер обрисовывает ее тело под полинявшей от морской воды и выгоревшей на солнце одеждой. На залитом светом лице темнеют два пятнышка тени — глаза. Я понимаю, что она не должна ничего говорить. Понимаю, что должен остаться, это часть игры, игры, в которую она играет со мной.
Гибкая и проворная, как животное, она скользит среди кустов, прыгает с камня на камень, удаляясь в глубь долины. Стоя у старого тамаринда, я вижу, как дикой козочкой она взбирается по склону холма. Не оглядываясь, не останавливаясь. Она направляется в горы, к горе Любен, и исчезает в тени, скрывающей западные склоны. Я слышу, как колотится мое сердце, мысли еле ворочаются в мозгу. В Английскую лощину возвращается одиночество, еще более страшное, чем прежде. Сидя у своего лагеря, лицом к закату, я смотрю, как на долину набегают тени.
В эти дни я продвигаюсь все дальше в осуществлении моей мечты. С каждым днем делаю все больше и больше открытий на пути своих поисков, и это наполняет меня счастьем. С рассвета и до темноты шагаю я по долине, отыскивая вехи и знаки. От ослепительного света — предвестника зимних дождей, — от криков морских птиц, от северо-западного порывистого ветра я будто пьяный.
Иногда между базальтовых глыб, на середине каменной осыпи, на берегу Камышовой реки мелькает еле уловимая тень, так быстро, что я не могу с уверенностью сказать, видел ее или нет. Спускаясь со своих гор, Ума следит за мной, прячась за скалами или среди пальм вакоа. Иногда она приходит вместе с необыкновенной красоты мальчиком, немым от рождения, которого называет своим сводным братом. Он стоит рядом с ней, не решаясь подойти ближе, дикий и любопытный одновременно. Его зовут Шри; по словам Умы, так назвала его мать, потому что он якобы послан Богом.
Ума приносит мне поесть — странные кушанья, завернутые в листья горькой тыквы: рисовые лепешки и сушеных осьминогов, маниоку, перечные лепешки. Она кладет еду на плоский камень перед моим лагерем, словно жертвенное подношение. Я рассказываю ей о своих открытиях, мои рассказы смешат ее. По мере обнаружения знаков я заношу их в тетрадку. Она любит, когда я зачитываю эти записи вслух — камни, помеченные изображением сердца, двумя клеймами, полумесяцем. Камень с выбитой на нем буквой «М» в соответствии с «Соломоновыми ключами», камень с крестом. Голова змеи, женская голова, три отметины резцом, расположенные треугольником. Камень с изображением стула или буквы «Z», символизирующей послание Корсара. Скала с усеченной вершиной. Скала в виде крыши. Камень с изображением большого круга. Камень, тень которого имеет форму собаки. Камень с выбитой на нем буквой «S» и двумя выбоинами. Камень, помеченный изображением «турецкой собаки» (ползущей собаки, у которой не видно лап). Скалы, на которых выбита целая линия точек, указывающих направление зюйд-зюйд-вест. Разбитая и опаленная скала.
