Гербертъ уѣхалъ по дѣлу въ Марсель во Францію. Я былъ одинъ и скучалъ. Въ уныніи и тревогѣ, постоянно надѣясь, что наступающій день расчиститъ мой путь, и постоянно разочарованный, я тосковалъ по моему веселому и словоохотливому товарищу.
Погода стояла ужасная: бурная и дождливая; дождливая и бурная; а на улицахъ грязь, грязь, грязь по колѣно. День за днемъ обширное, густое покрывало надвигалось надъ Лондономъ съ востока, и такъ и не расходилось, точно тамъ скопилась цѣлая вѣчность облаковъ и вѣтра. Такъ неистовы были порывы вихря, что въ городѣ съ высокихъ зданій срывало крыши, а въ деревняхъ деревья вырывались съ корнями, и отрывались крылья вѣтряныхъ мельницъ; съ береговъ моря доходили мрачные разсказы о кораблекрушеніяхъ и смерти. Сильные ливни сопровождали порывы вѣтра; тотъ день, о которомъ я хочу разсказать, былъ самый плохой изъ всѣхъ.
Теперь то мѣсто, гдѣ мы жили, гораздо лучше устроено, а тогда это была настоящая пустыня и вовсе не защищено со стороны рѣки. Мы жили въ верхнемъ этажѣ послѣдняго дома улицы, и вѣтеръ, налетая съ рѣки, потрясалъ домъ до основанія, точно пушечные залпы или морской прибой. Когда дождь ударялъ въ окна, я взглядывалъ на нихъ и воображалъ, что нахожусь на маякѣ, среди бушующаго моря. По временамъ дымъ вырывался изъ печки въ комнату и обратно, точно онъ не могъ рѣшиться выйти на улицу въ такую ночь; и, когда я отворилъ дверь и выглянулъ на лѣстницу, то оказалось, что фонарь, освѣщавшій ее, потухъ, а когда я, прикрывъ руками глаза, выглядывалъ въ темныя окна (открыть ихъ, хотя бы на минуту нельзя было и думать въ такой вѣтеръ и дождь), я видѣлъ, что лампы во дворѣ тоже были задуты, и что фонари на мостахъ и на набережной сотрясались подъ страшнымъ напоромъ вѣтра.
Я читалъ, положивъ передъ собою на столъ часы и рѣшивъ, что въ одиннадцать часовъ закрою книгу. Когда я закрылъ ее, часы собора Св. Павла, а также и многочисленные церковные часы въ городѣ — которые раньше, которые позже — пробили одиннадцать! Вѣтеръ перебивалъ ихъ звонъ; я прислушивался и дивился перебою вѣтра, какъ вдругъ я услышалъ шаги на лѣстницѣ. Что-то странное творилось со мною, я вздрогнулъ, и мнѣ представилось, что я слышу поступь моей покойной сестры. Ощущеніе это тотчасъ же исчезло, и я снова прислушался и снова заслышалъ шаги. Вспомнивъ тогда, что лампа на лѣстницѣ погасла, я взялъ свою лампу и вышелъ на лѣстницу. Кто бы ни шелъ, но при видѣ моей лампы онъ остановился, и воцарилась полная тишина.
— Тутъ кто-то есть? — спросилъ я, заглядывая внизъ.
— Да, — отвѣчалъ голосъ изъ мрачной глубины.
— Какой вамъ этажъ нуженъ?
— Самый верхній. М-ръ Пипъ?
— Меня такъ зовутъ. Что случилось?
— Ничего, — отвѣчалъ голосъ.
И человѣкъ сталъ подниматься.
Я стоялъ и держалъ лампу и свѣтилъ черезъ перила, а онъ медленно поднимался, пока попалъ въ кругъ свѣта, который бросала лампа. Въ это мгновеніе я увидѣлъ лицо, мнѣ незнакомое, глядѣвшее на меня съ такимъ выраженіемъ, точно видъ мой трогалъ и утѣшалъ его.
Подвигая лампу но мѣрѣ того, какъ человѣкъ подвигался, я замѣтилъ, что онъ тепло, хотя и просто одѣтъ — точно морской путешественникъ; что у него длинные, сѣдые волосы; что ему лѣтъ около шестидесяти; что онъ мускулистый человѣкъ, крѣпкій на ногахъ, и что лицо у него загорѣло и обвѣтрѣло отъ долгаго прерыванія на открытомъ воздухѣ. Когда онъ поднялся на послѣднюю площадку, и свѣтъ моей лампы озарилъ насъ обоихъ, я увидѣлъ съ какимъ-то тупымъ удивленіемъ, что онъ протягиваетъ мнѣ обѣ руки.
— Скажите, пожалуйста, какое у васъ до меня дѣло? — спросилъ я его.
— Какое дѣло? — повторилъ онъ, остановившись. — Ахъ! да! я объясню, въ чемъ мое дѣло, съ вашего позволенія.
— Вы желаете войти ко мнѣ?
— Да, — отвѣчалъ онъ;- я желаю войти къ вамъ, господинъ.
Я задалъ этотъ вопросъ довольно негостепріимно, потому что меня сердило довольное и сіяющее выраженіе его лица. Я сердился потому, что онъ какъ будто ждалъ, что я отвѣчу ему тѣмъ же. Но я провелъ его въ комнату, изъ которой только что вышелъ, и, поставивъ лампу на столъ, попросилъ его объясниться гкъ вѣжливо, какъ только могъ.
Онъ озирался съ страннымъ видомъ — съ видомъ удовольствія, точно онъ былъ причастенъ къ тому, что видѣлъ вокругъ себя и чѣмъ восхищался, — и затѣмъ снялъ толстое пальто и шляпу. Тогда я увидѣлъ, что его голова облысѣла, и что длинные, сѣдые волосы были очень рѣдки. Но я все-таки ничего не замѣтилъ, что бы мнѣ объяснило, кто онъ. Напротивъ того, я очень удивился, что онъ снова протягиваетъ мнѣ обѣ руки.
— Что это значитъ? — спросилъ я, подозрѣвая, что онъ съ ума сошелъ.
Онъ отвелъ глаза отъ меня и медленно потеръ голову правою рукой.
— Обидно такъ-то для человѣка, — началъ онъ грубымъ, хриплымъ голосомъ, — когда онъ прибылъ издалека и нарочно; но вы въ этомъ не виноваты — да и никто не виноватъ. Я сейчасъ объяснюсь. Дайте минуту срока.
Онъ сѣлъ въ кресло, стоявшее передъ каминомъ, и закрылъ лобъ большой, смуглой жилистой рукой. Я внимательно поглядѣлъ на него и почувствовалъ къ нему отвращеніе; но не узналъ его.
— Здѣсь никого нѣтъ? — спросилъ онъ, озираясь черезъ плечо.
— Зачѣмъ вы, чужой человѣкъ, пришли ко мнѣ въ ночную пору и задаете такой вопросъ? — сказалъ я.
— Вы ловкій малый, — отвѣчалъ онъ, качая головой съ рѣшительнымъ восхищеніемъ, столь же досаднымъ, какъ и непонятнымъ:- я радъ, что вы такой ловкій малый! Но не хватайте меня за шиворотъ. Вы послѣ пожалѣете объ этомъ.
Я отказался отъ намѣренія, которое онъ угадалъ, потому что узналъ наконецъ, кто онъ. Даже и теперь я не помнилъ ни одной черты его лица, но я узналъ его! Я узналъ его — моего каторжника, хотя за минуту передъ тѣмъ не имѣлъ ни тѣни подозрѣнія относительно его личности.
Онъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ, и снова протянулъ мнѣ обѣ руки. Не зная, что дѣлать, — отъ удивленія я совсѣмъ потерялся, — я неохотно подалъ ему руки. Онъ отъ души сжалъ ихъ, затѣмъ поднесъ къ губамъ, поцѣловалъ ихъ и не выпускалъ изъ своихъ.
— Вы благородно поступили, мой мальчикъ, — сказалъ онъ. — Благородно, Пипъ. Я никогда этого не забывалъ!
Мнѣ показалось, что онъ собирается обнять меня, и я положилъ ему руку на грудь и отстранилъ его.
— Постойте! — сказалъ я. — Не трогайте меня! Если вы благодарны мнѣ за то, что я сдѣлалъ, когда былъ ребенкомъ, то я надѣюсь, вы доказали свою благодарность тѣмъ, что измѣнили свой образъ жизни. Если вы явились сюда, чтобы благодарить меня, то въ этомъ не было никакой надобности. Но, во всякомъ случаѣ, разъ вы нашли меня, то въ вашемъ чувствѣ должно быть нѣчто доброе, и я не оттолкну васъ; но, конечно, вы должны понять, что… я…
Вниманіе мое было привлечено страннымъ кристальнымъ взглядомъ, устремленнымъ на меня, и слова замерли у меня на губахъ.
— Вы говорили, — замѣтилъ онъ, когда мы молча смѣрили другъ друга глазами, — что я долженъ понять… Что такое я долженъ понять?
— Что я не могу возобновлять случайнаго знакомства съ вами, сдѣланнаго много лѣтъ тому назадъ, при теперешнихъ измѣнившихся обстоятельствахъ. Я охотно вѣрю, что вы раскаялись и исправились. Я радъ высказать вамъ это. Я радъ, что вы, зная, что вамъ есть за что меня поблагодарить, пришли высказать мнѣ свою благодарность. Но тѣмъ не менѣе пути наши теперь разные. Вы вымокли подъ дождемъ и, кажется, устали. Хотите выпить чего-нибудь, прежде чѣмъ уйти?
Онъ распустилъ платокъ, которымъ была обмотана его шея, и стоялъ, зорко наблюдая за мной и кусая конецъ платка.
— Я думаю, что охотно выпью (благодарю васъ), прежде чѣмъ уйти.
На боковомъ столикѣ стоялъ подносъ. Я перенесъ его на столъ около камина и спросилъ его, чего онъ хочетъ? Онъ дотронулся до одной изъ бутылокъ, не глядя на нее и ни слова не говоря, и я приготовилъ для него стаканъ пунша. Я старался, чтобы рука моя не дрожала; но взглядъ, которымъ онъ провожалъ каждое мое движеніе, смущалъ меня. Когда я наконецъ подалъ ему стаканъ, то съ удивленіемъ увидѣлъ, что глаза его полны слезъ.
До сихъ поръ я не старался скрыть желанія, чтобы онъ поскорѣе ушелъ. Но теперь меня смягчило печальное выраженіе лица этого человѣка, и мнѣ стало какъ будто стыдно.
— Я надѣюсь, — сказалъ я, торопливо наливая и себѣ стаканъ какого-то напитка и пододвигая стулъ къ столу, — что вы не находите, что я говорилъ съ вами рѣзко. Я не хотѣлъ быть рѣзокъ и сожалѣю, если слова мои оскорбили васъ. Я желаю вамъ добра и всякаго благополучія!
Въ то время, какъ я подносилъ стаканъ къ губамъ, онъ съ удивленіемъ взглянулъ на конецъ платка, который все еще держалъ въ зубахъ, и протянулъ руку. Я далъ ему свою, и тогда онъ отпилъ изъ стакана и провелъ рукавомъ по глазамъ и но лбу.
— Какъ вы живете? — спросилъ я его.
— Я былъ овцеводомъ и скотоводомъ, и занимался еще другими дѣлами, далеко отсюда, въ Новомъ Свѣтѣ,- отвѣчалъ онъ, — за много тысячъ миль отъ здѣшняго мѣста, за океаномъ.
