Ознакомительная версия.
– Господин Шантель, – почти шепотом произнес Сюберсо, сбросив с себя маску светского человека, – не ходите в Шамбле!
В единственном слове, произнесенном Максимом, слышался не гнев, а мучительное душевное беспокойство.
– Почему?
– Не заставляйте меня говорить. К чему? Я убежден, что вы теперь верите мне. Вернитесь в Париж! А потом на родину. Постарайтесь забыть то, что вы видели здесь и что предпринимали.
Максим медленно продолжал идти вперед. Сюберсо положил свою руку на его плечо, и в этом движении уже не было угрозы, а только дружеская убедительность.
– Вы не можете жениться на мадемуазель Рувр. Вы видите, я говорю совершенно спокойно. Верьте мне. Вы приближаетесь к катастрофе. Вернитесь. Не ходите дальше.
– О! Бог мой! – прошептал Максим.
Он страдал так жестоко, что и не старался более скрывать этого.
– Вернитесь, – продолжал Сюберсо, – уйдите. Оставьте мне Мод. Вы не имеете права жениться на ней… ни она…
Крик отчаяния сжал горло Максима:
– Ах! Это неправда! Вы лжете… Теперь я буду драться с вами… Я убью вас… негодяй!
Сюберсо покачал головой:
– К чему драться? Все кончено, раз вы знаете. Мод моя…
И привычный к борьбе рукой он быстро удержал Максима, который порывисто бросился на него, и остановил его словами:
– Тише! Она идет…
Из-за поворота аллеи показалось светлое сиреневое пятно, освещенное солнцем. То была Мод. Молодые люди пошли ей на встречу. Мод вдруг увидала их.
Она вздрогнула, не понимая, каким образом могла произойти эта встреча; нет сомнения, что наступил час, так давно предвиденный ею, когда они должны были объясниться в ее присутствии. Она собрала всю свою энергию, призвала все мужество и, готовая к борьбе, решила не отступать ни пред каким препятствием, и если нужно будет, то раздавить это препятствие. «Может быть, Максим еще ничего не знает… Тогда… еще ничто не потеряно… Если знает, – все кончено. Ну, что ж! Тем хуже! Пусть будет кончено! Но я, несмотря ни на что, останусь верна себе!» Остаться верной себе значило для нее не отступать от роли смелой авантюристки, которая с решимостью идет, не оборачиваясь назад. «Я не склонюсь ни перед тем, ни перед другим», – подумала она, смотря на обоих. И, прикрывшись непроницаемым равнодушием, ожидала, когда начнется борьба между ними, на ее глазах, из-за неё. Самым смущенным был, конечно, Сюберсо; он тотчас понял, какую пропасть вырыл между собою, и ней, и сказал себе: «Никогда Мод не простит мне всего этого!..»
Максим овладел собой и проговорил прерывающимся голосом:
– Мод, я встретил здесь мистера де Сюберсо…
Сюберсо, мертвенно бледный от волнения, пробовал, но не в состоянии был выговорить слова. Мод взглянула на него так, что он отступил.
– Что он вам сказал? – спросила молодая девушка, стараясь мягко смотреть на Максима.
– Он сказал… или хотел, по крайней мере, сказать, я не дал ему докончить, что вы были его… (роковое слово вырвалось у него как вопль без слез) его… любовницей.
Она подступила к Сюберсо и спросила:
– Ты сказал это?
Он не отрицал. Он только прошептал ее имя:
– Мод…
Не произнеся ни слова упрека, она еще раз взглянула на него долгим взглядом, в котором выразились два чувства – ненависть и презрение.
Потом, взмахнув зонтиком, как будто у нее в руках был хлыст, она нанесла ему удар по его лицу. Зонтик переломился надвое, оставив на щеке глубокий кровавый след.
– Убирайся! – сказала она, бросив на землю обломки зонтика.
Жюльен дрожал, как наказанный ребенок.
Минутная боль, причиненная ударом зонтика, была дорога ему, и в самой грубости этой он хотел найти что-нибудь для себя приятное. Но устремленный на него взгляд Мод отнимал у него всякую надежду… Он машинально поднял шляпу.
– Убирайся! – повторила Мод.
Не спеша он надел измятую и запачканную шляпу. Такое грубое унижение человеческого достоинства по воле женщины было ужасно, больно, и при виде его Максим возмутился. Но Сюберсо не видел больше ни Максима, ни места, где он стоял, ничего, кроме Мод, и что ему было до унижения?.. Он только думал: «Мод раздражена… и единственное средство заслужить прощение – это повиноваться беспрекословно». – Убирайся!
Он не возразил ни слова и покорно, как побитая собака, медленно удалился… Мод и Максим видели, как он медленно удалялся, не оглядываясь назад… Да, это было ужасно… отвратительно; Максим страдал за попранное достоинство мужчины, который удалялся избитый женщиной. Развратная любовь рано или поздно приводит к такому страшному падению, медленно подтачивая силу воли, разрушая чувство нравственности, прикрывая, как маской, отсутствие того и другого иронией и наглостью.
Согнувшись, шатающимися шагами, неузнаваемый, шел он по аллее и исчез из глаз Мод и Максима. Они остались одни. Если бы Максим даже почувствовал, что мужество изменяет ему, что он не в состоянии отступить, то ужасный пример Сюберсо помог бы ему. Собрав всю свою энергию, он выпрямился и произнес твердым голосом:
– Теперь моя очередь уйти?
С минуту они смотрели один на другого. Не зная хорошо, что именно, но они чувствовали, что им еще надо было что-то сказать, что они не расстанутся так. Мод без сомнения думала: «От меня зависит вернуть его… Не попробовать ли?» Но воспоминание о Сюберсо, избитом и убежавшем, произвело на нее такое же впечатлите, как и на Максима; несмотря на то, что она была авантюристка и даже развращенная, душа у нее была не вульгарна, и она возмутилась против лжи.
– Послушайте, Максим, – сказала она. – Я скажу вам только одно слово. Я не обманывала вас: этот человек солгал; я никогда не была его любовницей. Вы должны поверить мне, потому что я вам скажу, что любила его и он меня также… еще вчера, может быть, я любила его. Значит, все кончено, не так ли? Я не желаю убеждать вас, ни удерживать помимо вашей воли.
Еще не было такого преданного любовника, у которого при подобных словах не блеснула бы надежда.
– В таком случае… – проговорил Максим.
И в глазах его, все еще влюбленного, страстного любовника, была мольба. Он ждал, чтоб девушка окончательно разубедила его.
Может быть, в первый раз в жизни Мод ощутила теперь силу своего личного достоинства, которое она старалась сохранить посреди окружавшей ее лжи и обмана, но, при всем желании, не могла бы сказать правду Максиму, потому приходилось опять лгать и лгать.
– Не спрашивайте меня, – заговорила она в страстном порыве искренности, искупления перед самой собою, – нет… не спрашивайте, я не могу сказать. Для вас лучше уйти отсюда и не думать обо мне.
При страшной мысли о неминуемой разлуке Максим побледнел. Еще раз в нем вспыхнула надежда, он хотел верить в возможность счастья. Оба медленно пошли вперед по направлению к замку.
– Мод, я, ведь, так недавно появился на вашем пути; занял место в вашей жизни. Ваше прошлое не принадлежит мне, я не имею права разбирать его. Но так как, так как он солгал, почему вы запрещаете мне думать о вас?
Она взглянула на него, также охваченная надеждой и сомнением… То была роковая минута, минута решения судьбы, о которой говорил Тирезиас Софокла.
Максим продолжал:
– Если я люблю вас так сильно, что я в состоянии простить?
Это слово прорвало лед и решило судьбу Максима. Мод сразу решилась.
– Я не хочу прощения, – воскликнула она. – Послушайтесь меня, Максим, расстанемся. Вы будете помнить, что я сказала вам: «Уходите» в такую минуту, когда, я, может быть, могла бы удержать вас. Обещаете ли вы не вспоминать обо мне с ненавистью?
По серьезному тону этих слов Максим понял, что прощание было формальное, и ему оставалось уйти.
– Я обещаю вам это, – произнес он смущенный, взволнованный, торжественным тоном.
– Прощайте!
И все кончилось. Он смотрел, как она удалялась; светлое сиреневое пятно некоторое время мелькало сквозь зеленую листву деревьев и потом скрылось.
Только тогда он вполне сознал, что сон его окончен, что Мод для него потеряна.
В глубине аллеи стояла статуя, у подножия ее – скамья; Максим сел на нее, опустил голову и, обхватив ее руками, весь отдался страшной мысли: «Мод потеряна… Мод не существует более!»
Мод действительно не существовала более: вместо неё, когда глаза его прозрели, он увидал девушку, такую же как все остальные в этом мире развращенности, безверия, из которого он исключил ее и считал отличной от других потому только, что любил. В голове его пронеслось слово, сказанное Гектором Тессье: полудева… и он горько улыбнулся. И она, его богиня, избранница сердца, чуть не ставшая его женой, полудева! Теперь он понял все, потому что к пониманию этому был подготовлен долгим мучительным демоном сомнения. Теперь ему, такому чистому и простому, до такой степени невозможным казалось любить подобную душу, такое оскверненное тело, что он даже и не подумал бежать за ней и остановить ее. В самом деле, он уже не любил, ему было безразлично, кому бы она ни принадлежала; его уже не стало бы мучить ни желание, ни ревность… Все страдание его, походившее на агонию, было в сознании, что кто-то умер, кто-то в кого он веровал, кого боготворил. Его возлюбленная, невеста умерла, и он оплакивал ее как умершую… И всю жизнь свою он будет оплакивать ее.
Ознакомительная версия.
