После отвода некоторых присяжных, — на чем, умно обосновав свое требование, настояла защита по совету маркиза де Шаржбефа, который мужественно занял место рядом с Борденом и г-ном де Гранвилем, — состав присяжных был утвержден и было оглашено обвинительное заключение; затем подсудимых разлучили, чтобы приступить к их допросу. Все они дали удивительно единодушные показания. После утренней прогулки верхом в лесу они к часу дня вернулись в Сен-Синь завтракать; часа в три они опять уехали в лес и пробыли там до половины шестого. Такова была общая основа показаний всех обвиняемых: отклонения в мелочах зависели только от индивидуальных особенностей каждого из них. Когда председатель предложил господам де Симезам объяснить, почему они так рано отправились на прогулку, оба ответили, что со времени возвращения на родину обдумывали, как бы выкупить Гондревиль, и что, предполагая вступить в переговоры с Маленом, прибывшим в замок накануне, они отправились вместе с кузиной и Мишю осмотреть лес и прикинуть, сколько можно предложить за поместье. Тем временем господа д'Отсэры, мадмуазель де Сен-Синь и Готар травили волка, замеченного в лесу крестьянами. Если бы председатель присяжных обвинения так же тщательно исследовал следы копыт в лесу, как в гондревильском парке, легко было бы убедиться, что они ездили по весьма отдаленным от замка местам.
Ответы господ д'Отсэров подтвердили показания Симезов и вполне соответствовали их показаниям на предварительном следствии. Необходимость как-либо оправдать поездку натолкнула каждого из обвиняемых на мысль объяснить ее охотой. За несколько дней до того крестьяне действительно обнаружили в лесу волка, и каждый воспользовался этим предлогом.
Однако общественный обвинитель усмотрел противоречия между предварительными показаниями господ д'Отсэров, которые заявили, что они охотились все вместе, и теперешней версией, согласно которой охотились господа д'Отсэры и Лоранса, а господа де Симезы тем временем занимались оценкой леса.
Господин де Гранвиль заметил, что, поскольку преступление было совершено между двумя часами и половиной шестого пополудни, показания подсудимых о том, как они провели утро, должны быть приняты на веру.
На это обвинитель возразил, что обвиняемые заинтересованы в том, чтобы скрыть принятые ими подготовительные меры к похищению сенатора.
Высокое искусство защитников стало тогда очевидным для всех. Судьи, присяжные, все присутствующие поняли, что победа достанется той или другой стороне лишь после жаркого боя. Борден и г-н де Гранвиль, казалось, все предусмотрели. Тот, за кем нет вины, должен отдать ясный и убедительный отчет в своих поступках. Следовательно, задача защиты состоит в том, чтобы неправдоподобной версии обвинения противопоставить другую, правдоподобную. Для адвоката, считающего своего подзащитного невиновным, обвинение становится вымыслом. Публичный допрос четверых дворян давал возможность полного и удовлетворительного объяснения всех их действий. До сих пор все шло хорошо. Но допрос Мишю прошел не так гладко, и тут-то началось сражение. Теперь всем стало понятно, почему г-н де Гранвиль предпочел защищать слугу, а не господ.
Мишю подтвердил, что действительно угрожал Мариону, но угрозы эти не сопровождались каким бы то ни было насилием. Относительно засады, якобы устроенной для нападения на Малена, он заявил, что гулял в парке совершенно один; вполне возможно, что сенатор и г-н Гревен испугались, увидев ствол его ружья, и заподозрили, что у него дурные намерения, в то время как он вел себя вполне безобидно. Он обратил внимание суда на то, что человеку, не привычному к охоте, может в темноте почудиться, будто ружье направлено на него, хотя в действительности оно спокойно висит на плече. Желая пояснить, почему в момент ареста одежда на нем оказалась в беспорядке, Мишю сказал, что, возвращаясь домой, упал возле бреши.
— Когда я стал выбираться на дорогу, было уже темно, — сказал он, — и я ободрался, цепляясь за осыпавшиеся камни.
Что же касается извести, которую ему носил Готар, то Мишю, как и на всех предварительных допросах, показал, что известь была нужна ему для укрепления одного из столбов ограды, тянувшейся вдоль нижней дороги.
Общественный обвинитель и председатель предложили ему объяснить, каким образом он мог одновременно находиться и у бреши возле замка, и укреплять столб у дороги, пролегающей в ложбине, особенно если принять во внимание, что судья, жандармы и полевой сторож, по их словам, слышали, как он поднимался снизу. Мишю ответил, что г-н д'Отсэр сделал ему выговор за то, что он до сих пор не произвел этой маленькой починки, ибо г-н д'Отсэр придавал ей большое значение, опасаясь, как бы из-за этой дороги у него не возник спор с общиной; поэтому, укрепив ограду, Мишю хотел поскорее доложить хозяину, что приказание его выполнено.
Господин д'Отсэр действительно велел поставить ограду наверху откоса, вдоль дороги, пролегающей в ложбине, чтобы дорогой не завладела община; увидев, какое значение приобретает состояние его одежды и наличие извести, которых он не мог отрицать, Мишю и придумал эту уловку.
Если в судебных делах истина часто похожа на вымысел, то и вымысел бывает очень похож на истину. И защитник и обвинитель придали этому обстоятельству огромное значение, — благодаря усилиям защитника и подозрению обвинителя, что здесь что-то кроется, оно становилось решающим.
На суде Готар, несомненно по наущению г-на де Гранвиля, подтвердил, что Мишю велел ему принести несколько мешков извести, хотя до того мальчишка сразу же принимался плакать, как только его начинали допрашивать.
— Почему же ни вы, ни Готар тотчас же не повели судью и полевого сторожа к этой ограде? — спросил общественный обвинитель.
— Я никак не думал, что нас могут заподозрить в таком тяжком преступлении, — ответил Мишю.
Затем всех подсудимых, кроме Готара, вывели. Когда Готар остался один, председатель сделал ему внушение: пусть в своих же собственных интересах говорит одну только правду, и обратил внимание Готара на то, что его мнимое слабоумие прошло. Да никто из присяжных и не считает его дурачком. Если он не будет отвечать на вопросы суда, он может подвергнуть себя тяжкому наказанию; если же скажет всю правду, то дело о нем, вероятно, будет прекращено. Готар заплакал и после минутного колебания признался, что Мишю просил его принести несколько мешков извести, но что каждый раз Мишю сам встречал его возле фермы. Его спросили, сколько же мешков он принес?
— Три, — ответил Готар.
Тут между Готаром и Мишю возник спор — входит ли в этот счет мешок, который Готар нес в момент его ареста, и было их всего-навсего три или этот был четвертый. Спор закончился в пользу Мишю. Присяжные утвердились во мнении, что было только два мешка, но они, по-видимому, и раньше уже были убеждены в этом; Борден и г-н де Гранвиль постарались так запутать их этой известью и так утомить, что они уже перестали что-либо соображать.
Господин де Гранвиль потребовал, чтобы для осмотра ограды была назначена комиссия экспертов.
— Председатель совета присяжных обвинения, — сказал защитник, — посетил место, где работал Мишю, не столько чтобы произвести строгую экспертизу, сколько для того, чтобы изобличить обвиняемого в какой-то уловке; на наш взгляд, он не выполнил своего долга, и нам нужно его ошибкой воспользоваться.
Суд выделил экспертов для выяснения, действительно ли один из столбов ограды был недавно укреплен. Но общественному обвинителю хотелось одержать верх в этом вопросе еще до заключения экспертизы.
— Значит, — обратился он к Мишю, — для того чтобы укрепить столб, да еще без посторонней помощи, вы выбрали время от половины шестого до половины седьмого, когда уже смеркается?
— Но ведь господин д'Отсэр разбранил меня!
— Однако, — продолжал общественный обвинитель, — если допустить, что известь истрачена на этот столб, значит, вы пользовались лопаточкой и творилом? А если вы поспешили доложить господину д'Отсэру, что выполнили его приказание, — как же объяснить, что Готар нес вам еще мешок извести? Путь ваш лежал мимо вашей фермы — значит, вы должны были бы оставить там инструмент и предупредить Готара, что извести больше не требуется.
После этих ошеломляющих доводов в зале наступило зловещее молчание.
— Признайтесь же, что вы закапывали не столб, — настаивал обвинитель.
— Что же, вы думаете, я закопал сенатора? — возразил Мишю с язвительной иронией.
Господин де Гранвиль тут же потребовал от обвинителя объяснения, что именно он имеет в виду. Ведь Мишю обвиняется в похищении и задержании сенатора, а не в его убийстве. Это требование защитника имело чрезвычайное значение. Брюмерский кодекс IV года запрещал общественному обвинителю вводить в прения какие бы то ни было новые пункты обвинения; он обязан был точно придерживаться обвинительного акта, в противном случае приговор мог быть кассирован.
