— Надо же, какая ты делаешься скромная, Меланкта, когда рассуждаешь о таких вещах, да, Меланкта, ничего тут не скажешь, — рассмеялся Джефф Кэмпбелл. — А я-то думал, Меланкта, что это я порой бываю жутким зазнайкой, когда мне кажется иногда, что я просто весь из себя и что я такой умный и просто на голову выше едва ли не всех тех людей, с которыми когда-либо имел дело, но вот послушаешь тебя, Меланкта, и лишний раз убеждаешься, что парень ты неприметный и скромный.
— Скромный! — сказала в ответ Меланкта, и тон у нее был сердитый. — Тоже мне, скромник нашелся! Не тебе, Джефф, об этом говорить, даже в шутку.
— Ну, все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть, — сказал Джефф Кэмпбелл. — Мне раньше никогда не казалось, что я отличаюсь какой-то особой скромностью, Меланкта, но теперь, тебя послушав, я мнение свое на этот счет переменил. Таких людей, как я, довольно много, и живут они нормальной тихой жизнью, хотя, конечно, есть между нами и какие-то различия. Но ты, Меланкта, если я правильно тебя понял, ты — совсем другое дело. Тебе кажется, что так понимать все и вся, как ты, вообще никто кроме тебя не способен.
— Я тоже смогла бы стать по-настоящему скромной, Джефф Кэмпбелл, — сказала Меланкта, — если бы встретила человека, которого смогла бы уважать даже после того, как близко его узнала. Вот только я таких пока ни разу в жизни не встречала, Джефф Кэмпбелл, если хочешь знать.
— Оно и понятно, Меланкта, при таком-то как у тебя образе мыслей, ты, судя по всему, действительно никого подобного и не встретишь, при том, что ты не помнишь даже того, что сама чувствовала минуту назад, не говоря уже о том, чтобы дать себе труд и прислушаться к другому человеку, если он, конечно, не ноет каждый божий день о том, как ему плохо — вроде как ты сама. Нет-нет, Меланкта, я просто уверен, что тебе такого человека ни за что не сыскать, да чтобы он тебе еще и подошел, такой замечательной и ни на кого не похожей.
— Не надо, Джефф Кэмпбелл, все совсем не так, как ты говоришь. И только потому, что я всегда точно знаю, что мне нужно, а что нет, в тот самый миг, когда оно оказывается у меня в руках. И мне не приходится ждать, пока я разберусь, что к чему, а потом бросать все, что у меня есть, а потом опять возвращаться и говорить, мол, какую ужасную ошибку я сделала, и ничегошеньки я не поняла, и мне очень нужно, просто позарез, то самое, в чем я, как мне казалось, совершенно не нуждалась. Вот это чувство уверенности в том, что я точно знаю, чего хочу, и позволяет мне понять, какой человек для меня правильный, а какой нет, когда я знакомлюсь с человеком поближе, Джефф Кэмпбелл. А твоему способу делать такие вещи, Джефф Кэмпбелл, вообще, как мне кажется, грош цена, потому что ты сам никогда понятия не имеешь, что тебе нужно, а люди вокруг страдают. Нет-нет, Джефф, как-то не возникает у меня особого сомнения в том, кто из нас двоих сильнее и лучше, Джефф Кэмпбелл.
— Как тебе будет угодно, Меланкта Херберт, — вскричал Джефф Кэмпбелл, вскочил с места и даже выругался вслух, и был он в такой ярости, что уже совсем было собрался выскочить из комнаты и уйти от нее навсегда, но потом, тем же самым движением, он обнял ее и крепко-накрепко к себе прижал.
— Какой же ты у меня все-таки дурачок, Джефф Кэмпбелл, — нежно прошептала ему на ухо Меланкта.
— Да уж, — уныло согласился Джефф. — У меня никогда не получалось по-настоящему психануть, даже в детстве. Поэтому и ревел все время, потому что не умел психануть по-настоящему, а потом переть все вперед и вперед, как другие. Все без толку, Меланкта, я не могу как следует на тебя разозлиться, Меланкта, милая ты моя Меланкта. Только не думай, будто это все потому, что я согласен со всем, что ты тут сейчас наговорила. Ни чуточки я с этим не согласен, нет, правда, хотя и не могу как следует по этому поводу психануть, а между прочим, стоило бы. Нет-нет, Меланкта, девочка моя, ты уж мне поверь, ты совсем неправа, совсем, просто нельзя так думать, и все. Это же ясно как божий день. И по отношению ко мне это несправедливо, то как ты говоришь, что ты думаешь. До свидания, Меланкта, хотя для меня ты всегда будешь одна-единственная, маленькая моя, милая девочка.
И после этого они были нежны друг с другом, совсем недолго, а потом Джефф ушел от нее, и оставил ее одну, саму по себе.
Теперь Меланкта снова начала гулять. Не то чтобы она гуляла постоянно, каждый день, просто теперь ей время от времени хотелось посмотреть на других людей. Теперь Меланкта Херберт снова начала проводить время с другими черными девушками из тех, что получше прочих, и гуляла иногда вместе с ними. Пока Меланкте не хотелось быть одной, когда она гуляет.
Джефф Кэмпбелл не знал, что Меланкта снова начала гулять. Единственное, что Джефф теперь знал, так это что у него уже не получается встречаться с ней так же часто, как раньше.
Джефф понятия не имел, как так могло с ним получиться, но теперь ему даже и в голову не приходило пойти и проведать Меланкту Херберт, если они с ней заранее не договорились, если он заранее у нее не спросил, будет ли у нее в такой-то день время, чтобы с ним встретиться. После чего Меланкта задумывалась ненадолго, а потом говорила ему:
— Дай-ка я подумаю, Джефф, значит, завтра, говоришь? Знаешь, Джефф, завтра я буду страшно занята. И вообще у меня такое впечатление, Джефф, что на этой неделе ничего не получится. Мне, конечно, очень хочется поскорее с тобой увидеться, Джефф. Что поделаешь, Джефф, дел у меня теперь прибавилось, это тебе не былые времена, когда делать мне было нечего и я столько времени на тебя тратила, каждый раз, как ты просил с тобой встретиться, каждый раз. Нет, Джефф, правда, у меня такое впечатление, что, судя по тому, как все складывается, ничего у нас с тобой на этой неделе не выйдет.
— Что ж, хорошо, Меланкта, — говорил тогда Джефф и очень злился. — Мне хочется приходить к тебе только тогда, когда ты сама этого захочешь, Меланкта.
— Ну, ты же сам понимаешь, Джефф, не могу же я вечно бросать всех на свете, чтобы все время проводить только с тобой. Давай-ка, Джефф, приходи в следующий вторник, слышишь? Вроде бы ничего такого у меня не намечалось, значит, вторник, да?
И тогда Джефф Кэмпбелл уходил и оставлял ее одну, и был он после этого очень обиженный и злой, потому что трудно человеку, в котором живет такая внутренняя гордость, как в Джеффе Кэмпбелле, постоянно чувствовать себя так, словно он какой-то попрошайка. Но приходил он к ней всегда в тот самый день, который она назначила, и ни разу при этом Джеффа Кэмпбелла не покидало ощущение, что он не понимает, чего в действительности хочет Меланкта Херберт. Меланкта постоянно твердила ему, что да, мол, она его любит, и он сам прекрасно это знает. Меланкта постоянно ему твердила, что любит его точно так же, как раньше, но должен же он, в конце концов, понимать, что у нее теперь хлопот полон рот и вообще она очень занята.
Джефф понятия не имел, что такого Меланкта делает, отчего она теперь все время занята, но взять и задать Меланкте этот вопрос он как-то все не решался. Кроме того, Джефф прекрасно знал, что и в этом случае Меланкта Херберт ни за что на свете не даст ему настоящего ответа. Джефф вообще не знал, в состоянии ли Меланкта хоть на один заданный ей вопрос дать простой и ясный ответ. Да и вообще, откуда ему, Джеффу, знать, что для нее очень важно, а что не очень. В Джеффе Кэмпбелле всегда жила уверенность в том, что он не должен ни в чем мешать Меланкте. Вот они и не задавали друг другу никаких вопросов, оба. Вот они и не чувствовали себя вправе лезть друг к другу со своей заботой и со своим участием. И Джефф Кэмпбелл, как никогда раньше, не ощущал себя вправе лезть к Меланкте в душу и допытываться у нее, что она думает о том, как живет на этом свете. Единственный вопрос, на который, как казалось Джеффу, он имеет право, так это о том, любит она его или нет.
Джефф теперь с каждым днем все прилежнее учился страдать. Иногда, когда он оставался совсем один, ему становилось так больно, что из глаз у него сами собой начинали сочиться медленные злые слезы. Но теперь с каждым днем, чем больше Джефф Кэмпбелл узнавал, что такое настоящая боль, тем меньше в нем оставалось глубокого, едва ли не священного трепета перед Меланктиными чувствами, который в нем когда-то жил. В страдании, если разобраться, в общем-то и нет ничего такого особенного, думал Джефф Кэмпбелл, если даже я могу настолько остро его переживать и чувствовать всю эту боль. Ему было очень больно, и боль была точно такая же, какую он когда-то сам причинял Меланкте, но даже он был в состоянии ее переносить и не ныть по этому поводу, и не скулить.
Натуры мягкосердечные, которые по большей части не подвержены сильным страстям, в страданиях часто становятся жестче. Для человека, не знакомого с тем, что есть настоящее страдание, оно представляется каким-то невыносимым кошмаром, и он готов сделать все на свете, чтобы помочь его жертвам, и в нем живет глубочайшее почтение к людям, которые на своей шкуре знают, что это значит, страдать подолгу и всерьез. Но если им самим случается по-настоящему страдать, они очень скоро начинают терять и страх перед страданием, и ничему уже не удивляются, и перестают всерьез сочувствовать другим страдальцам. Не так уж это и страшно, если даже я в состоянии вытерпеть эту муку. Оно, конечно, неприятно, что и говорить, особенно когда затягивается надолго, но люди, которые страдают, видимо не становятся значительно мудрее всех прочих только оттого, что умеют справляться с этой напастью.
