Что касается женщины, то моему приятелю удалось узнать очень немногое, кроме того, что уже было известно. Подписывая контракт с мюзик-холлом в Роттердаме, она сообщила агенту, что она круглая сирота и что отец ее, англичанин по происхождению, был музыкантом. Поступая на работу, она, возможно, не знала ее характера в подобного рода заведениях. Поэтому такой человек, как Мартин, с его красивым лицом и подкупающими манерами моряка, да вдобавок еще англичанин, должен был показаться ей желанным избавителем.
Она, наверное, страстно его любила, и похоже было на то, что молодой Хепворт, безумно увлеченный ею, — она способна была вскружить голову любому мужчине, — воспользовался отсутствием Мартина и обманул ее, убедив, что Мартина нет в живых. Бог его знает, что он мог придумать, лишь бы заставить ее выйти за него замуж. Возможно, что убийство в ее глазах было своего рода возмездием.
Но, если даже все это было и так, ее невозмутимое хладнокровие казалось ненормальным. Ведь она вышла за него замуж и прожила с ним почти целый год. Джетсоны утверждали, что она производила впечатление горячо любящей жены. Нет, она не могла бы изо дня в день играть эту роль.
— Тут что-то не так, — сказал мой приятель. Мы сидели у него в кабинете, снова и снова обсуждая эту историю. На столе лежала открытая папка с делом одиннадцатилетней давности. Мой приятель ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, и «думал вслух».
— И это «что-то» ускользнуло от нашего внимания, — говорил он. — Странное чувство возбудила во мне эта женщина в тот момент, когда ей выносили приговор. Она стояла с таким видом, будто это не приговор, а триумф. Нет, она не играла заученную роль! Если бы во время суда она хотя бы притворилась, что раскаивается, мне бы удалось убедить суд сократить ей наказание до пяти лет. Но она, казалось, не могла скрыть огромного облегчения при мысли, что он мертв, что рука его уже никогда не коснется ее. Я думаю, она узнала что-нибудь такое, что превратило ее любовь к нему в ненависть.
— Да и в поведении убийцы есть что-то загадочное, — эта новая мысль пришла ему в голову, пока он стоял у окна и смотрел на реку. — Она-то уплатила по счету и получила расписку, а ведь его все еще разыскивает полиция. Он всякий раз рискует головой, когда приходит к ее дому узнать, приподнята ли занавеска.
Потом его мысль начала работать в другом направлении:
— Опять же непонятно, почему он допустил, чтобы она в течение десяти лет была заживо погребена на каторге, а сам тем временем расхаживал на свободе. Почему он не появился на суде, когда против нее выдвигали все новые и новые улики, хотя бы только для того, чтобы поддержать ее? Казалось бы, из чувства простой порядочности этот человек должен был дать себя повесить.
Он сел, придвинул папку, но даже не заглянув в нее, продолжал:
— Или его свобода — это награда, которую она требовала за свою жертву? Только надежда на то, что он будет ждать ее, могла бы дать ей силы пережить такие страдания. Я представляю себе человека, который любит женщину, но соглашается на такие условия, принимая их как наказание за совершенное преступление.
Теперь, когда мой приятель снова заинтересовался этим делом, он, казалось, ни о чем другом не мог думать.
С тех пор как мы оба ходили к дому этой женщины, я дважды был на той улице и в последний раз опять видел, как приподнялась занавеска ее окна. Моего приятеля мучило желание встретиться лицом к лицу с человеком, который приходил к ней. Он говорил, что представляет его себе красивым, смелым и властным. Но, кроме этого, в нем должно быть что-то особенное, то, что заставило такую женщину, как она, чуть ли не продать собственную душу ради его спасения.
У нас была только одна возможность осуществить это. Человек всегда шел со стороны Эджвер-роуд. Незаметно держась на другой стороне улицы и наблюдая за его приближением, можно было рассчитать время так, чтобы встретиться с ним как раз у фонаря. Не повернется же он и не пойдет обратно при виде нас, это значило бы выдать себя. По всей вероятности, он ограничится тем, что примет безразличный вид и пройдет мимо, а потом, в свою очередь, будет наблюдать за нами, пока мы не скроемся из виду.
Казалось, судьба была к нам благосклонна, В обычный час занавеска приподнялась, и немного погодя из-за угла показался человек. Через несколько секунд мы тоже вошли в переулок. Очевидно, наша затея удавалась, мы сойдемся с ним у фонаря. Он шел нам навстречу, сгорбившись и низко опустив голову. Мы не сомневались в том, что он пройдет мимо дома. Но, к нашему удивлению, он остановился и толкнул калитку. Еще мгновенье — и мы увидим только его спину. В два прыжка мой приятель нагнал его. Он положил руку ему на плечо, и человек, обернулся. Перед нами был старик с морщинистым лицом и спокойными, немного слезящимися глазами.
Мы были так ошеломлены, что несколько секунд не могли произнести ни слова. Наконец мой приятель, сделав вид, что перепутал дом, пролепетал несколько слов, прося извинить его за ошибку. Но стоило нам завернуть за угол, и мы дружно расхохотались. Вдруг мой приятель оборвал смех и с изумлением посмотрел на меня.
— Да ведь это же Эленби! Конторщик Хепворта!
Это казалось чудовищным и совершенно необъяснимым. Эленби был для Хепворта больше чем служащий. Семья относилась к нему, как к близкому другу. Отец Хепворта помог ему начать собственное дело. Что касается убитого, Эленби всегда питал к нему искреннюю привязанность, в этом были убеждены все, кто знал его. Что же все это могло значить?
Адресная книга лежала на камине. Это было уже на следующий день — после полудня я зашел к моему приятелю домой. Когда я увидел ее, меня вдруг осенило. Я подошел и взял ее.
— Вот — «Эленби и К?», пароходный поставщик, адрес конторы — улица Майнорис.
Может быть, Эленби помогает ей во имя погибшего хозяина, стараясь вырвать ее из рук убийцы? Но почему? Она ведь была там, когда он стрелял в ее мужа! Как может Эленби видеться с ней после всего, что произошло?
Или он знает что-то такое, чего никто не знал? Что стало известно ему уже позднее? Что могло бы оправдать ее чудовищное равнодушие?
Но что же это такое? Преступление было так тщательно продумано, так хладнокровно осуществлено. Прежде чем выйти из дома, убийца побрился! Это последнее обстоятельство особенно возмущало моего друга. В столовой не было зеркала, и женщина должна была принести его сверху. Непонятно только, почему он брился в столовой, а не поднялся в ванную комнату, где обычно брился Хепворт и где все было под рукой?
Все эти бессвязные мысли приходили ему в голову, пока он задумчиво шагал из угла в угол. Вдруг он остановился и посмотрел на меня.
— Почему в столовой? — спросил он.
Послышался знакомый звон ключей — это мой приятель позванивал ими в кармане, он всегда так делал, когда кого-нибудь допрашивал. И вдруг мне показалось, что я и в самом деле что-то знаю об этом, и, не успев хорошенько подумать, я ответил:
— Быть может, потому, что легче принести бритву вниз, чем тащить мертвое тело наверх?
Мой приятель облокотился на стол, его глаза блестели от возбуждения.
— Представьте себе маленькую гостиную, уставленную безделушками, — оказал он, — все трое стоят у стола. Хепворт нервно барабанит пальцами по спинке стула. Упреки, насмешки, угрозы. Молодой Хепворт — слабохарактерный, под гнетом постоянного страха, таким знали его все — дрожащий и бледный, как полотно, не в силах поднять глаза. Женщина переводит взгляд с одного лица на другое. Опять в ее глазах презренье и, что хуже всего, жалость! Если бы только он не трусил! И, наконец, роковая минута, — тот, кому суждено быть убитым, с презрительным смехом поворачивается спиной к своему собеседнику и властный взгляд больше не преследует и не пугает его.
— Именно в этот момент он и должен был выстрелить. Пуля, если вы помните, попала в затылок. Должно быть, Хепворт не раз рисовал себе эту встречу, иначе зачем бы ему держать заряженный револьвер, это вовсе не в обычаях владельцев пригородных участков. Он сжимал его в руке до тех пор, пока его не охватили бешеная ненависть и страх перед этим человеком. Слабым людям свойственны крайности. Он убил его потому, что ему ничего другого не оставалось.
— Слышите, как стало тихо после выстрела? Мужчина и женщина склонились над убитым, судорожно ощупывая его, слушают, бьется ли сердце. По всей видимости, человек был сражен наповал. На ковре не осталось следов крови. Дом стоит на окраине, и выстрела никто не слышал. Но как избавиться от трупа? А пруд? Он совсем рядом, в сотне ярдов от дома!
Мой приятель придвинул к себе папку с делом, которая все еще лежала на столе, среди других бумаг, и перелистал несколько страниц.
— Что может быть проще? На соседнем участке строят дом. Тачек сколько угодно. К пруду проложена дорога из досок. Глубина воды в том месте, где был обнаружен труп, четыре фута шесть дюймов: стоит только слегка запрокинуть тачку — и тело соскользнет в воду. Минуту они напряженно думают. Нужен груз, иначе он поднимется и выдаст. Груз должен быть очень тяжелым, чтобы тело погружалось все глубже и глубже в мягкую тину и осталось там до тех пор, пока не сгниет.
