Работники отцовской мануфактуры необычайно рьяно заботятся о своем хозяине. Уверена, ни один монарх никогда не имел подобных доказательств пылкой любви своих подданных. Они наняли сторожа, чьей обязанностью является следить за тем, чтобы ни один экипаж не проезжал мимо нашего дома, так как малейший шум вызывает у отца приступы острейшей боли. На фабрике теперь все делают вручную, чтобы грохот станков не мешал отцу, а когда над городом бушует гроза, они начинают придумывать самые невероятные приспособления, препятствующие раскатам грома достигать ушей моего отца.
Каждое утро они с волнением ждут моего рассказа о том, как отец провел ночь; среди них нет ни одного, кто бы вечером ни сходил в церковь Нотр-Дам де Бонсекур и не помолился бы Святой Деве, прося ее ниспослать исцеление их хозяину. Они упросили кюре не звонить к обедне в церковный колокол, и каждое воскресенье сами обходят дома прихожан, сообщая им о начале службы.
Когда отцу становится немного легче, я тотчас бегу на фабрику сообщить этим людям радостную новость, и они в восторге целуют край моего платья! Они даже собрали солидное вознаграждение, дабы отдать его тому, кто вылечит их благодетеля!.. Но боюсь, что взявшийся лечить его, не возьмет этих денег…
Когда Фанни произносила эти слова, глаза ее сияли от восторга, словно перед ней воистину предстал чародей, пообещавший спасти отца. Затем взор девушки обратился к небу, отчего генерал решил, что, видимо, дело не обошлось без вмешательства божественного провидения. Самоотверженность Фанни была красноречивей любых свидетельств; можно было с уверенностью сказать, что если провидение окажется бессильным перед зловещим недугом, то она без колебаний последует за отцом в могилу.
В эту минуту до слуха генерала донесся легкий шум, и он заметил, как Фанни мгновенно повернула голову в сторону Дыры Граммона, откуда исходил звук. Впрочем, девушка не порывалась уйти, хотя на лице ее и появилось озабоченное выражение. Окинув внимательным взором холм, она продолжила свой рассказ:
— Надеюсь, генерал, мне удалось убедить вас, что мною движет только дочерний долг. И если бы не тяжкое испытание, омрачившее мою жизнь, то уверяю вас, я бы ни за что не рискнула отправиться в столь поздний час в эти пустынные места. Сердце мое переполнено любви к отцу, и зрелище горячо любимого родного человека, мучимого тяжким недугом, заставляет его горестно трепетать. Ради того чтобы избавить отца от страшной болезни, я и хожу ночью в долину Шера.
Около двух недель назад один из фабричных работников отозвал меня в сторону и рассказал, что недавно он встретил в округе некое существо… Надеюсь, генерал, вы разрешите мне так называть спасителя моего отца: я поклялась никому не открывать ни имени его, ни возраста. Излечение отца, а значит, и жизнь его полностью зависят от этого создания. Я дала слово добровольно, — с достоинством произнесла девушка, — а значит, сдержу его, чего бы мне это ни стоило.
Так вот, по словам работника, это существо некогда вылечило столь же тяжелого больного, причем весьма необычным способом, чему он и был свидетелем. И сейчас он был уверен, что если бы оно пожелало, то непременно бы вылечило моего отца.
Работник привел меня туда, где, по его словам, обитало это необычное создание. Я напрасно прождала его три вечера, но вот на четвертый вечер в конце улицы возник зловещий силуэт. Забыв обо всем, я бросилась к нему и стала умолять помочь отцу. Мои мольбы смягчили его. Он пообещал мне вылечить отца, но сказал, что некие печальные обстоятельства вынуждают его скрываться от людей, и… В общем, я обещала все, что он от меня потребовал…
Последние слова девушка произнесла с таким благоговением, что сразу сделалось ясно, какую важность придавала она выполнению обещания, данного таинственному незнакомцу.
— Уже десять вечеров, — продолжала она, — я прихожу сюда за спасительным питьем, успокаивающим боли отца. Человек этот не видел больного, но по моим рассказам сразу понял, о каком недуге идет речь. И вот в течение этих десяти дней в состоянии отца происходят перемены к лучшему: боль его утихла, он стал спать по ночам, иногда спит двенадцать часов кряду. Он начал есть, у него прекратился бред. Порой мне даже кажется, что теперь моему рассудку угрожает безумие, но уже не от горя, а от счастья. Сегодняшний день почти для половины города стал настоящим праздником: отец встал с постели и отправился на фабрику… Увидев вновь своих работников, он плакал от радости; наблюдая за тем, как они трудятся, он от волнения зарыдал еще сильнее. Никто из видевших эту трогательную картину не мог сдержать слез умиления. Завтра, генерал, отец будет вне опасности… ибо вчера этот человек сказал мне, что сегодня я иду к нему за целебным питьем в последний раз: больной исцелился от своей ужасной болезни…
При словах «в последний раз» Беренгельд вздрогнул.
— Хотя в глубине души, — вздохнула Фанни, — я сомневаюсь, что выздоровление может быть таким стремительным, и опасаюсь, как бы через непродолжительное время болезнь вновь не сразила отца.
Она умолкла, с удивлением глядя на генерала: на лице последнего был написан неподдельный ужас.
Рассказ девушки погрузил Беренгельда в глубокую задумчивость; после долгого молчания он воскликнул:
— И этот человек похож на меня!
— Я же сказала вам…
— Ах, Фанни! Вы так молоды, что просто не можете себе представить, какой опасности подвергаете свою жизнь! Если мои догадки верны, то можете быть уверены — отец ваш выздоровел… Я знаю этого старика!
С удивлением, смешанным с любопытством, девушка взирала на генерала. Тот же продолжал:
— Молю вас, возвращайтесь в город, не ходите в Дыру Граммона, где вас ожидает верная смерть!
Слова генерала звучали столь убедительно, что любой другой человек, несомненно, прислушался бы к ним. Но никто не мог переубедить Фанни.
Внезапно ночную тишину прорезали звуки, напоминающие крики пустельги. Словно вспугнутая птица, девушка вскочила и, прощально взмахнув рукой, пустилась бежать. Устремившись за ней, Беренгельд схватил ее за руку.
— Нет, вы не пойдете туда!.. — воскликнул он.
— Пустите меня! — отчаянно закричала Фанни.
Ее миловидное лицо исказилось от гнева, и на мгновение Беренгельду показалось, что перед ним вовсе не Фанни, а злобная фурия.
— Генерал, вы нарушаете слово… вы не имеете права меня удерживать, — прерывисто заговорила девушка, и в голосе ее зазвучала глухая ярость. — Вы злоупотребляете… вы… о отец, — зарыдала она, — отец!.. Знай же, чудовище, если отец мой умрет, ты один будешь виновником его смерти!.. — Слезы ручьем хлынули из ее глаз; словно в бреду, она твердила: — Генерал, если отец мой умрет, я убью себя здесь, на ваших глазах…
Глядя на истерику Фанни, приходилось признать, что, видимо, у Беренгельда были веские причины нарушить свою клятву.
Не выдержав столь бурной вспышки чувств, бедняжка потеряла сознание. Испуганный Туллиус подхватил падающую девушку, опустил ее на траву и бросился к реке за водой. По дороге он беспрестанно упрекал себя за недостойное поведение: в самом деле, если его подозрения не подтвердятся, значит, он напрасно помешал Фанни исполнить дочерний долг, к которому она относилась столь трепетно. Невольно в голову его закралась мысль, не станет ли он действительно виновником смерти отца Фанни. Однако тщательно взвесив все, он решил, что его тревога за жизнь самоотверженной девушки отнюдь не безосновательна, а поэтому и поведение его, на первый взгляд выглядевшее весьма недостойно, было вполне оправдано.
Набрав в шляпу воды, генерал побежал назад, стараясь не расплескать драгоценную влагу. Но каково же было его удивление, когда он обнаружил, что Фанни исчезла! Невольно взор его заскользил к холму Граммона: в лунном свете, заливавшем долину, он увидел красную шаль, бабочкой мелькавшую среди зарослей кустарника, указывая тем самым, куда лежит путь ее владелицы. Леденящий душу ужас охватил генерала; в немом оцепенении смотрел он на бегущую Фанни. Вскоре кустарник окончательно скрыл от него красное пятно, и как он ни всматривался, ничего более не смог разглядеть. Внезапно красная точка мелькнула у самого подножия роковой горы и скрылась в Дыре Граммона.
Поняв, что догнать девушку ему уже не удастся, Беренгельд, понурив голову, отправился на поиски своего верного Смельчака. Генерал правильно рассчитал — солдат мирно спал на вершине холма, там, где он его и оставил. Карабкаясь вверх по склону, Туллиус то и дело оборачивался, бросая тревожные взгляды на Дыру Граммона. Только бы сейчас с ней ничего не случилось! — взволнованно думал он. А я, как только доберусь до города, в кратчайший срок извещу ее отца, ибо никаких клятв, препятствующих мне рассказать отцу о ночных прогулках дочери, я не давал. Господи, сделай так, чтобы я ошибался!..
