— Такъ я скажу тебѣ просто и ясно. Я дразню школьнаго учителя, я довожу его до бѣшенства, до отчаянія. Я дѣлаю его такимъ смѣшнымъ, и онъ у меня такъ хорошо понимаетъ, насколько онъ смѣшонъ, что безсильная ярость — я вижу — такъ и бьетъ у него изъ всѣхъ поръ, когда мы съ нимъ натыкаемся другъ на друга. Это пріятное занятіе служитъ мнѣ утѣшеніемъ въ жизни съ той поры, какъ на моемъ пути встрѣтилась преграда, о которой не стоить упоминать. Я почерпаю въ немъ невыразимую усладу. Я дѣлаю такъ: какъ только смеркнется, выхожу на улицу, потомъ, пройдя немного, останавливаюсь передъ какой-нибудь витриной, а самъ исподтишка высматриваю, не покажется ли гдѣ школьный учитель. И рано или поздно, а онъ оказывается тутъ какъ тутъ — на караулѣ, иногда въ сопровожденіи своего многообѣщающаго ученика, но чаще одинъ. Убѣдившись, что онъ слѣдитъ за мной, я принимаюсь таскать его за собой во всѣ концы Лондона. Сегодня иду на востокъ, завтра на сѣверъ, и такимъ образомъ въ нѣсколько вечеровъ мы перебываемъ на всѣхъ точкахъ компаса. Въ иные дни я путешествую пѣшкомъ, въ другіе ѣзжу въ кебѣ и опустошаю карманъ учителя, который гоняется за мной, конечно, тоже въ кебѣ. Днемъ я заблаговременно изучаю разные темные закоулки, а ночью съ таинственностью венеціанскаго злодѣя пробираюсь въ какой-нибудь закоулокъ, пролѣзаю черезъ темные дворы, заманиваю его за собой, и вдругъ круто поворачиваю назадъ и ловлю его на мѣстѣ преступленія прежде, чѣмъ онъ успѣетъ спрятаться. Затѣмъ мы сталкиваемся носомъ къ носу, и я прохожу мимо, не удостаивая даже замѣтить его существованіе на землѣ, а у него на сердцѣ кошки скребутъ. Иногда я скорымъ шагомъ пробѣгаю всю улицу, быстро заворачиваю за уголъ и, скрывшись такимъ образомъ у него изъ глазъ, такъ же быстро поворачиваю обратно. И опять уличаю его въ шпіонствѣ. Опять мы сходимся лицомъ къ лицу, и я прохожу своей дорогой, не замѣчая его, а онъ опять терзается безсильной злобой. Съ каждымъ днемъ неудача раздражаетъ его все сильнѣе и сильнѣе, но надежда не покидаетъ этой замаринованной въ школьныхъ премудростяхъ души, и завтра онъ опять гоняется за мной. Такимъ образомъ я наслаждаюсь пріятными ощущеніями охотничьяго спорта и поправлю свое здоровье моціономъ. А въ тѣ дни, когда я не наслаждаюсь охотой, онъ, я увѣренъ, караулить меня у воротъ Темпля всю ночь напролетъ.
— Исторія любопытная, но мнѣ она не нравится, — замѣтилъ Ляйтвудъ, слушавшій съ серьезнымъ вниманіемъ.
— Ты что-то хандришь, милый мой, — сказалъ Юджинъ. — Это отъ сидячей жизни. Пойдемъ-ка, предадимся удовольствіямъ охотничьей травли.
— Неужели ты думаешь, что онъ и сейчасъ караулитъ?
— Я въ этомъ ни на минуту не сомнѣваюсь.
— Ты его видѣлъ сегодня?
— Я позабылъ взглянуть, когда выходилъ, — отвѣтилъ съ невозмутимымъ равнодушіемъ Юджинъ, — но полагаю, что онъ стоитъ на посту… Будь же истымъ британскимъ спортсменомъ, Мортимеръ: вкуси со мною прелестей охоты. Тебѣ это полезно.
Ляйтвудъ сначала колебался, но, уступая любопытству, поднялся со стула.
— Браво! — воскликнулъ Юджинъ, тоже вставая. — Будетъ работа ногамъ, Мортимеръ! Да и сапогамъ твоимъ, кстати, сдѣлаемъ пробу… Ну, ты готовъ, я готовъ, — значитъ, идемъ! Го-го-го! У-люлю! Ату его, ату!
— Когда ты станешь серьезнѣе? — проговорилъ Мортимеръ, смѣясь противъ воли.
— Я всегда серьезенъ; но сейчасъ я взволнованъ радостнымъ ожиданіемъ, ибо теплый южный вѣтерокъ и облачное небо обѣщаютъ намъ славную охоту… Ну, идемъ! Гасимъ лампу, запираемъ дверь и маршъ въ поле!
Когда друзья вышли изъ Темпля на главную улицу, Юджинъ спросилъ съ любезно-покровительственнымъ видомъ, въ какомъ направленіи желаетъ Мортимеръ начать травлю.
— Мѣстность къ Бетналь-Грину интересна своимъ разнообразіемъ, и мы давно тамъ не были, — прибавилъ онъ. — Что ты скажешь насчетъ Бетналь-Грина?
Мортимеръ одобрилъ Бетналь-Гринъ, и они повернули на востокъ.
— Послушай: когда мы пойдемъ къ кладбищу Святого Павла, мы тамъ немножко позамѣшкаемся для виду, и я укажу тебѣ шпіона, — продолжалъ Юджинъ.
Но они увидѣли его раньше: онъ былъ одинъ и крался за ними подъ домами по другую сторону улицы.
— Ну, собирайся съ силами, — сказалъ Юджинъ. — Сейчасъ я припущу ходу. Какъ ты думаешь, не пострадаетъ ли юношество Великобританіи въ воспитательномъ отношеніи, если такая гонка будетъ повторяться изо дня въ день? Школьный учитель едва ли можетъ поспѣвать и школу вести, и возиться со мной… Ну что, собрался съ духомъ? Я бѣгу.
Слишкомъ долго было бы разсказывать, какъ онъ мучилъ бѣднаго учителя; какъ онъ то принимался шагать саженными шагами, почти что обгоняя лошадей, то шелъ въ развалку съ видомъ празднаго зѣваки, то останавливался передъ какой-нибудь витриной, подвергая чувства своего преслѣдователя иного рода пыткѣ; какіе окольные пути онъ выбиралъ съ единственной цѣлью обмануть его ожиданіе, и какъ вообще терзалъ его всѣми замысловатыми способами, какіе только могъ изобрѣсти его капризный умъ. Все это Ляйтвудъ отмѣчалъ про себя съ чувствомъ глубокаго удивленія, не зная, какъ объяснить, что такой безпечный человѣкъ могъ такъ всецѣло отдаться одному желанію и что такой лѣнивый человѣкъ могъ быть такъ неутомимъ. Наконецъ, когда послѣ безъ малаго трехъ часовъ этой веселой охоты, прокруживъ несчастнаго шпіона на всемъ протяженіи отъ Темпля до Бетналь-Грина, они привели его обратно въ Сити, Юджинъ затащилъ Мортимера какими-то темными переходами въ маленькій квадратный дворикъ, круто повернулъ его назадъ, и они почти наткнулись на Брадлея Гедстона.
— Я правду говорилъ, какъ видишь, Мортимеръ, — замѣтилъ вслухъ Юджинъ съ неподражаемымъ хладнокровіемъ, — такъ, какъ будто никто ихъ не слышалъ, — самъ видишь — кошки на сердцѣ скребутъ.
Это выраженіе было недостаточно сильно. Имѣя видъ скорѣе затравленнаго волка, чѣмъ охотника, сбитый съ толку, измученный бѣготней, съ отчаяніемъ обманутой надежды и пожирающей ненавистью, написанными у него на лицѣ, съ побѣлѣвшими губами, съ дикими глазами, всклоченный, обезображенный ревнивой злобой, терзаемый сознаніемъ, что все это видно на немъ и что они надъ нимъ издѣваются, — онъ прошелъ мимо нихъ въ темнотѣ, точно отрубленная голова, повисшая въ воздухѣ, до такой степени затушевала всю его фигуру сила выраженія его лица.
Мортимеръ Ляйтвудъ не былъ особенно впечатлительнымъ человѣкомъ, но на него произвело впечатлѣніе это лицо. Онъ не разъ заговаривалъ о немъ по пути къ дому, да и дома не разъ вспоминалъ о немъ.
Они давно уже лежали въ постеляхъ, каждый въ своей комнатѣ, какъ вдругъ Юджинъ очнулся отъ дремоты, разбуженный шумомъ чьихъ-то шаговъ, и окончательно проснулся, увидѣвъ у своей кровати Ляйтвуда.
— Случилось что-нибудь, Мортимеръ?
— Ничего.
— Съ чего же тебѣ пришла фантазія разгуливать ночью?
— Мнѣ что-то не спится, Юджинъ.
— Отчего бы это — не пойму.
— Юджинъ, у меня изъ головы не выходитъ лицо того человѣка; я просто не могу отвязаться отъ него.
— Странно! — сказалъ Юджинъ съ легкимъ смѣхомъ. — А я вотъ могу.
И, повернувшись на другой бокъ, онъ заснулъ.
Не было сна для Брадлея Гедстона въ ту ночь, когда Юджинъ Рейборнь такъ скоро заснулъ, повернувшись на другой бокъ, у себя на кровати. Не спалось и маленькой миссъ Пичеръ. Брадлей старался убить часы этой ночи и убивалъ себя, блуждая вокругъ того мѣста, гдѣ его беззаботный соперникъ покоился въ грезахъ. Миссъ Пичеръ коротала эти часы, прислушиваясь, не возвращается ли домой властелинъ ея сердца, и терзалась грустнымъ предчувствіемъ, что съ нимъ творится что-то неладное. А съ нимъ творились настолько неладныя вещи, что въ рабочемъ ящичкѣ мыслей миссъ Пичеръ — немудромъ ящичкѣ безъ всякихъ глубоко запрятанныхъ тайничковъ — онѣ все равно бы не могли умѣститься. Состояніе души этого человѣка было ужасно.
Состояніе его было ужасно, и онъ это сознавалъ. Мало того: онъ самъ бередилъ свою душу съ какимъ-то непонятнымъ наслажденіемъ, родственнымъ тому извращенному чувству, съ какимъ иногда бередитъ свою рану больной. Связанный въ теченіе дня требованіями школьной дисциплины, принужденный продѣлывать все ту же рутину своихъ обязанностей педагога, окруженный буйной ватагой ребятъ, онъ срывался съ привязи ночью, точно плохо прирученный дикій звѣрь. Въ его вынужденной сдержанности въ теченіе дня для него было не мученіемъ, а утѣхой оглядываться на свои ночныя терзанія и помышлять о близкой возможности предаться имъ безъ помѣхъ. Если бы великіе преступники говорили правду (которой, какъ великіе преступники, они не говорятъ), мы рѣдко слышали бы отъ нихъ объ ихъ борьбѣ съ преступной мыслью. Вся ихъ борьба, всѣ усилія направлены не противъ преступленія, а къ нему. Они борются со встрѣчными волнами затѣмъ, чтобы достигнуть кроваваго берега, а не удалиться отъ него. Этотъ человѣкъ прекрасно понималъ, что онъ ненавидитъ соперника самыми темными, самыми опасными силами своей души, и что если онъ выслѣдить его до Лиззи Гексамъ, отъ этого не будетъ добра ни самому ему, ни ей. Всѣ его труды клонились лишь къ тому, чтобы доставить себѣ мучительное наслажденіе увидѣть ненавистнаго человѣка тамъ, гдѣ скрывалась она, — увидѣть его съ нею, отличаемымъ ея благосклонностью. И онъ такъ же хорошо зналъ, что послѣдуетъ съ его стороны, если онъ этого добьется, какъ зналъ, что онъ рожденъ на свѣтъ своей матерью. Я допускаю, впрочемъ, что ни той, ни другой изъ этихъ двухъ истинъ онъ не говорилъ себѣ словами.
