Ознакомительная версия.
— Я уже совершенно здорова, Ваше превосходительство!
Воздух в кафе «Ватан» на Кнезебекштрассе состоял из табачного дыма и запаха бараньего жира. Владельцем кафе был очкастый индийский профессор, который пользовался репутацией необычайно мудрого человека, из-за чего, собственно, и вынужден был покинуть родину. Старшего официанта звали Смарагд, он был обладателем длинного носа и чина бухарского министра. За маленькими столиками сидели египетские студенты, сирийские политики и принцы из королевского рода Каджаров. Они ели бараний жир и пили из крошечных чашечек ароматный кофе, который варил разбойник из гор Курдистана, широкоплечий, с густыми сросшимися бровями. Он знал восемнадцать способов приготовления кофе, но раскрывал секреты своего искусства принципиально только принцам, губернаторам и вождям племен.
Ахмед паша Анбари сидел за угловым столиком и смотрел в темный круг дымящегося кофе. За соседним столом черкес Орхан бей и священник таинственной секты Ахмедия с приплюснутым носом играли в кости.
— Знаете ли, Ваше превосходительство, — сказал хозяин кафе, склонившись над пашой, — знаете ли вы, что приехал Рензи паша из Йемена. Он ищет генералов и чиновников для службы их имаму.
— Я не поеду в Йемен, — ответил Ахмед паша.
— И правильно сделаете, — равнодушно согласился хозяин, — йеменцы — еретики.
Он исчез за стойкой и застучал чашками. Черкес выиграл очередной кон, закурил и посмотрел на толстого сирийца за соседним столом.
— Позор, — сказал ему сириец, — правоверный не играет в кости.
Черкес демонстративно затянулся и отвернулся.
В кафе вошел человек с голым черепом и сухими костлявыми руками. Он остановился у стола Анбари и в знак почтительного приветствия поочередно коснулся рукой груди, губ и лба.
— Мир вам, Ваше превосходительство. Давно не виделись.
Паша кивнул.
— Вы приехали из Стамбула, Реуф бей?
— Да, Ваше превосходительство. Я был ранен при Сафарии и теперь служу в управлении таможни. В последний раз мы с вами виделись, когда я был депутатом, а вы — шефом тайного кабинета. Тогда вы хотели меня задержать.
— Мне очень жаль, что вам удалось бежать, Реуф. Как поживает родина?
— Она процветает, над Золотым Рогом светит солнце. Урожай удался, а в Анкаре зимой шел сильный снег. Вам надо возвращаться, Ваше превосходительство. Подайте правительству прошение о помиловании.
— Спасибо. Я собираюсь заняться торговлей ковров. Мне не нужна ничья милость.
Незнакомец ушел, а глаза Анбари опять погрустнели. Снова вернулись мысли о неуплаченной квартирной плате, хозяине квартиры, который принимает его за левантийского мошенника, о двоюродном брате Кязиме, который бежал в Афганистан и обещал прислать денег, о другом племяннике, Мустафе, который перешел на сторону врага и не отвечал на письма, и о своей блондинке Азиадэ, которая болеет, потому что разгуливает по осеннему Берлину в тонком плаще.
Ахмед паша закурил, а Смарагд, получив деньги с очередного клиента, присел за его стол.
— Все очень плохо, превосходительство, холодно и бедно, — сказал он на своем, едва понятном диалекте. — В Бухаре опять война, я снова министр.
Он засмеялся, но глаза его оставались при этом грустными.
В углу сидел перс и, приложив руку к левому уху, тихо и протяжно пел старый баяты.
Индус за стойкой горячо спорил с проповедником из Ахмедии об истинной сущности Аллаха. Ахмед паша, склонив голову, подумал, что он действительно мог бы служить консультантом в магазине ковров и давать советы несведущим европейским коллекционерам. Он вздохнул, привычно ощутив легкую боль слева. Он любил эту боль как последнее напоминание о ране, полученной десятки лет назад в арабских сражениях.
Черкес за соседним столом что-то мурлыкал себе под нос и отсутствующе улыбался.
— Я собираюсь стать пианистом в ресторане «Ориент», Ваше превосходительство, — сказал он полувопросительно.
Достойные занятия его предков: разбой и войны, были теперь ему недоступны. Когда-то воинственные отряды черкесов пришли ко двору Османов, и он тоже был рожден править и отдавать приказы. Но теперь прошлое было занесено стеной песчаного вихря, а реальностью стали мостовые Берлина. Черкес был способен только на две вещи: приказывать и музицировать, но приказывать, судя по всему, вышло из моды.
За столом изгнанных каджарских принцев раздался тихий шепот.
— Горек хлеб изгнания, — сказал один из них.
— Ничего подобного, — ответил другой. — Страна изгнания вообще не печет хлеб для изгнанников.
Ахмед паша вышел из кафе и медленно, опустив голову, двинулся по улицам чужого города. Дома были похожи на неведомые, неприступные крепости. Люди скользили мимо, как серые призраки. Ахмед паша шел по шумным улицам города, ничего не слыша вокруг.
«Куплю картофель и помидоры, — думал он. — Перемешаю их, и получится вкусное пюре».
Он остановился на Виттенбергплатц. Фасад огромного торгового дома был залит косыми лучами солнца. Паша смотрел на незнакомых женщин в переливающихся шелковых чулках. У Азиадэ таких чулок не было, зато у проходивших мимо женщин были отсутствующие, пустые глаза. Увидев толстого, загорелого человека с бычьей шеей, идущего по Тауентциенштрассе, он, отведя взгляд, ускорил шаг и свернул на боковую улицу. Грустно, что министр бывшей империи вынужден сворачивать на боковую улицу, из-за того, что должен какому-то разбогатевшему земляку пятьдесят марок. Внезапно им овладело безумное желание драться, бороться. Ему захотелось оказаться сейчас в темном переулке, где бы его толкнули, и он мог тогда дать обидчику пощечину. Но улицы были светлы, а люди вежливо и равнодушно уступали дорогу.
Ахмеду паше не оставалось ничего другого, как купить картофель, помидоры, редьку и идти домой. Подойдя к четырехэтажному дому с солидным светло-зеленным фасадом и дверью, отделанной мрамором, с надписью «Вход только для хозяев», министр прошел мимо парадного входа и свернул в маленькую арку. Пройдя квадратный двор с чахлыми деревьями, он остановился у своей двери со сломанной ручкой. Узкий коридор вел в жилую комнату.
Азиадэ сидела на диване и, зажав нитку в зубах, штопала свой чулок. На стуле перед ней лежала раскрытая книга, и она бормотала непонятные варварские предложения.
Ахмед паша высыпал помидоры и картофель на стол. Азиадэ взглянула на красные шарики, перемешанные пахнущими землей комочками, и захлопала в ладоши от ощущения необъяснимого счастья.
Студенческая столовая напоминала зал ожидания провинциального вокзала. За длинными голыми столами тесными рядами студенты торопливо и почти не разбирая, что именно перед ними, поглощали блюда, которые с акробатической виртуозностью раздавал исполинского вида мужчина. Над буфетом, с левой стороны, висела черная доска с нацарапанным на ней мелом меню, поражавшим воображение пышностью названий и низкими ценами.
Азиадэ долго стояла перед ним, никак не решаясь сделать выбор между кёнигсбергскими фрикадельками и персиковым пломбиром. Наконец голод победил чревоугодие, и она, протянув в окошко двадцать пять пфеннигов, получила тарелку с одной огромной кисловато пахнущей фрикаделькой, и с удовольствием вдыхая ее терпкий аромат, осторожно понесла тарелку к столу.
— Вам уже лучше, фройляйн Анбари?
Вздрогнув от неожиданности, девушка подняла голову. Доктор Хаса с кружкой пива в руке стоял перед ней и смотрел ей в тарелку.
— С каких это пор врачи обедают в студенческой столовой? — спросила в ответ Азиадэ, радуясь выпавшей возможности поговорить с человеком, который не был ни турком, ни тюркологом.
— Врачи, не имеющие частную практику, считаются вечными студентами — ответил Хаса, садясь напротив нее. — Вы турчанка, не так ли? Я и не знал, что существуют сероглазые турчанки.
Азиадэ удивленно посмотрела не него. Неужели есть люди, которые не знают, что светлые глаза стамбульских принцесс славились от Тибета до Балкан?
— Бывает и такое, — смущенно сказала она и ткнула вилкой в дымящееся мясо. — Но ведь и вы не немец, верно?
— Как вы догадались?
Азиадэ довольно улыбнулась.
— Я вообще-то тюрколог, и разбираюсь в диалектах. Кроме того, Хаса — не немецкое имя.
Доктор отпил пива и окинул Азиадэ долгим взглядом своих черных раскосых глаза. Его взгляд заскользил по девичьим линиям ее тела, мягким складкам губ, он смотрел в слегка затуманенные серые глаза, и в мыслях его возникли смутные представления о таинственных, укутанных в чадру женщинах из гаремов с мраморными фонтанами и коварными евнухами, которые после некоторого хирургического вмешательства обретали при азиатских дворах, значимую, но не до конца понятную роль. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание обнять этого ребенка, случайно забредшего в Берлин из сказок «Тысячи и одной ночи», его колено осторожно коснулось под столом ее узкого бедра. Дитя Азии сердито взглянула на него и сказала:
Ознакомительная версия.
