— Морис, — сказал Лорен — я обещал дать тебе совет. Вот он. Пойдем-ка лучше с нами, чем подвергаться пересудам, защищая эту гражданку, которая, правду сказать, прекрасна, на мой взгляд, но тем более заслуживает подозрения, ибо все женщины, которые за полночь шатаются по улицам Парижа, все они ведь прекрасны.
— Милостивый государь, — сказала женщина, — не судите обо мне по внешности, умоляю вас.
— Во-первых, вы говорите «милостивый государь». Это большая ошибка. Слышишь ли, гражданка? Тьфу, пропасть, да и сам я, вместо того чтобы сказать «ты», сказал «вы».
— Ну да, да, гражданин, дай уж твоему приятелю довершить доброе дело.
— Каким образом?
— Проводить меня домой.
— Морис, Морис, — сказал Лорен, — подумай, что ты делаешь. О тебе пойдут страшные сплетни.
— Я это знаю, — отвечал молодой человек, — но как я могу оставить эту бедную женщину? В любой момент дозорные снова остановят ее.
— О, да, точно, с вами же, сударь, с тобою же, гражданин, хотела я сказать, я спасена.
— Ты слышишь, спасена! — сказал Лорен. — Стало быть, она подвергается большим опасностям.
— Послушай, любезный Лорен, — сказал Морис, — будем справедливы. Она или истинная патриотка, или аристократка. Если она аристократка, то нам не следовало ей покровительствовать, если же патриотка, обязанность наша охранять ее.
— Извини, извини, любезный друг, но твоя логика бессмысленна. Ты, как тот, который сказал:
Ириса унесла мой разум
И просит мудрости моей.
— Постой, Лорен, — сказал Морис, — оставь в стороне логику, поговорим серьезно. Дашь ты мне пароль или нет?
— Но ты ставишь меня перед выбором: жертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом во имя долга?
— Решайся, мой друг, на то или другое, но ради бога скорей.
— Точно ли ты не используешь пароль во зло…
— Уверяю тебя.
— Этого мало… поклянись!
— Да перед чем?
— Перед жертвенником Отчизны!
Лорен, сняв шляпу, подал ее Морису кокардой вперед, и Морис, хотя и понимал, что это очень простодушно, все же без улыбки произнес клятву на импровизированном жертвеннике.
— Теперь, — сказал Лорен, — вот пароль — «Галлия и Лютеция!» Может быть, многие скажут тебе, как и мне: «Галлия и Люкреция»; ничего, пропускай без задержки: и та и другая римлянки.
— Гражданка, — сказал Морис, — теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорен.
— В добрый путь, — сказал Лорен, надевая на голову жертвенник Отчизны; и верный своему анакреонтическому вкусу, удалился, напевая.
III. Улица Фоссэ-сен-Виктор
Морис, оставшись с молодой женщиной наедине, был в большом затруднении. Боязнь оказаться обманутым, обворожительность этой дивной красоты, какое-то безотчетное угрызение совести восторженного республиканца удерживали его от того, чтобы тотчас подать руку молодой женщине.
— Куда вы идете, гражданка? — спросил он.
— Ах, очень далеко, сударь, — отвечала она.
— Однако как?..
— К Ботаническому саду.
— Хорошо, идемте.
— Боже мой, сударь, — сказала незнакомка, — я вижу, что обременяю вас, но если бы не случившееся со мной несчастье и если бы я просто боялась, то никогда бы не воспользовалась вашим великодушием.
— Что об этом говорить, сударыня, — сказал Морис, забыв в беседе своей с глазу на глаз предписанный республикой язык и обратившись к ней как благовоспитанный человек. — Скажите по совести, как это случилось вам так запоздать? Посмотрите, есть ли, кроме нас, хоть одна живая душа?
— Я сказала вам, сударь, что была у знакомых в предместье Руль. Отправившись в полдень, в неведении о том, что происходит, я возвращалась, также ничего не зная, потому что все время провела в одном уединенном доме.
— Да, — проговорил Морис, — в каком-нибудь приюте преждебывших, в вертепе аристократов. Признайтесь, гражданка, что, умоляя меня о покровительстве, вы внутренне смеетесь над моей простотой.
— Я, — воскликнула она, — как это возможно?
— Разумеется. Вы видите республиканца, служащего вам проводником. Этот республиканец изменяет своему долгу, вот и все.
— Но гражданин, — живо подхватила незнакомка, — вы заблуждаетесь, я так же, как и вы, предана республике.
— В таком случае, если вы истинная патриотка, гражданка, то вам нечего скрывать. Откуда вы шли?
— О, сударь, будьте милосердны! — сказала незнакомка.
В этом слове «сударь» отразилась такая нежная, глубокая скромность, что Морис по-своему понял ее чувства.
«Нет сомнения, — подумал он, — что эта женщина возвращается с любовного свидания».
И сам не понимая почему, ощутил сильное стеснение в груди.
С этой минуты он шел молча.
Ночные путники добрались до улицы Веррери, встретив по дороге три или четыре патруля, которые, впрочем, благодаря паролю дали им свободно пройти. Но офицер последнего дозора выказал некоторое упорство.
Тогда Морис счел нужным, кроме пароля, сообщить свое имя и домашний адрес.
— Так, — сказал офицер, — это относится к тебе, а гражданка?
— Гражданка?
— Кто она такая?
— Она… сестра моей жены.
Офицер пропустил их.
— Стало быть, вы женаты, сударь? — проговорила незнакомка.
— Нет, сударыня, а что?
— В таком случае, — сказала она, смеясь, — вам проще было бы сказать, что я ваша жена.
— Сударыня, — сказал, в свою очередь, Морис, — звание жены священно, это звание не должно употреблять без разбора: я не имею чести вас знать.
Тут и незнакомка почувствовала, что сердце ее сжалось. Теперь она замолкла.
Тем временем они перешли мост Марии. Молодая женщина ускорила шаги по мере приближения к своему жилищу.
Прошли и Турнельский мост.
— Вот мы, кажется, и в вашем квартале, — сказал Морис, ступив на набережную Сен-Бернар.
— Да, гражданин, — сказала незнакомка, — и здесь больше всего нужна ваша помощь.
— Странно, сударыня, вы мне приказывете быть скромным, а между тем все делаете, чтобы возбудить мое любопытство. Это невеликодушно. Удостойте меня хоть малейшего доверия. Я, кажется, заслужил его. Не окажете ли вы мне честь сказать, с кем я говорю?
— Вы говорите, сударь, — подхватила незнакомка, улыбаясь, — с женщиной, избавленной вами от величайшей опасности, которой она когда-либо подвергалась, с женщиной, которая на всю жизнь останется вам признательной.
— Это слишком много, сударыня. Я не заслуживаю столь продолжительной благодарности; довольно бы одного мгновения, за которое вы произнесли бы ваше имя.
— Невозможно.
— Но вы бы назвали его первому офицеру, которому вас сдали бы под стражу.
— Никогда! — вскрикнула незнакомка.
— Тогда вас отправили бы в тюрьму.
— Я готова на все.
— Но тюрьма в нынешние времена…
— Эшафот, я это знаю.
— И вы предпочли бы эшафот?
— Измене… Сказать свое имя — значит изменить!
— Не говорил ли я вам, что вы меня… республиканца, заставляете разыгрывать странную роль.
— Вы играете роль великодушного человека. Вы подаете руку помощи обиженной женщине, не презирая ее, хотя она простого звания. А так как она снова могла подвергнуться оскорблению, вы провожаете ее домой в одну из самых запустелых частей города и тем спасаете от гибели. Вот и все.
— Да, вы были бы правы, и я мог бы вам поверить, если бы не видел вас, не говорил бы с вами. Но ваша красота, ваша речь выдают знатную женщину; эта знатность, несовместимая с вашим одеянием, с этим нищенским кварталом, даже само ваше путешествие в эти часы заставляют меня подозревать тайну… Вы молчите… Не станем более говорить об этом. Далеко ли нам до вашего дома, сударыня?
В это время они вступали с улицы Сены на улицу Фоссэ-сен-Виктор.
— Видите ли это небольшое черное строение? — сказала незнакомка, указывая рукой на один из домов за забором Ботанического сада. — Там вы меня оставите.
— Слушаю, сударыня, приказывайте, я здесь для того, чтобы вам повиноваться.
— Вы сердитесь?
— Нисколько. Впрочем, что вам до того?
— Для меня это очень важно, у меня к вам еще одна просьба?
— Какая?
— Я желаю проститься с вами со всей искренностью и добросердечием… проститься как с другом.
— Проститься как с другом много чести для меня, сударыня. Странен тот друг, который не знает имени своего друга и от которого этот друг скрывает, где он живет, конечно, чтобы избежать скуки новой встречи.
Молодая женщина опустила голову и ни слова не ответила.
— Впрочем, сударыня, — продолжал Морис, — если я коснулся какой-то тайны, не сетуйте на меня, я ее не искал.
— Вот мы и пришли, сударь, — сказала незнакомка.
Они находились против старой улицы Сен-Жак, окаймленной высокими черными домами, уходили в глубину темные аллеи и переулки, занятые кожевниками и их мастерскими. Здесь рядом протекает небольшая речка Бевр.
