Затем она перечитывает текст, слегка задерживаясь на запятых и отмечая более долгим молчанием точки. Это тоже не имеет конца — долгая история, которую она рассказывает вечер за вечером, вплетая в нее те же слова, те же мелодии, но расставляя их каждый раз по-новому. Ночью, лежа под москитной сеткой на своей походной кровати, я слушаю, перед тем как уснуть, знакомые звуки: спокойный голос отца, читающего вслух статью из газеты или беседующего с Мам и тетушкой Аделаидой, легкий смех Мам, далекие голоса сидящих под деревьями негров — ловлю шум морского ветра в иглах казуарин и вспоминаю эту самую бесконечную историю, полную разных звуков и слов, снова слышу, как Мам диктует ее медленно-медленно, иногда особо выделяя какой-нибудь слог или замолкая, отчего слово растет прямо на глазах, вижу, как свет ее взгляда сверкает на этих непонятных, но прекрасных фразах. Мне кажется, что я засыпаю лишь после того, как еще раз увижу этот свет, поймаю его сияние. Слово, всего лишь слово, которое я беру с собой в сон.
Еще я люблю мамины уроки нравственности. Чаще всего это происходит ранним воскресным утром, перед тем как мы читаем мессу. Мне нравятся эти уроки, потому что Мам всегда рассказывает какую-нибудь историю, каждый раз новую, которая происходит в знакомых для нас местах. Потом она задает нам вопросы — Лоре и мне. Вопросы не трудные, но она так смотрит на нас, задавая их, что я чувствую, как нежная синева ее взгляда пронизывает меня насквозь.
«Это случилось в монастыре, где жили двенадцать воспитанниц, двенадцать девочек-сироток, таких, какой была я, когда мне было столько лет, сколько вам. Был вечер, все ужинали. Знаете, что было у них на столе? Сардинки на большом блюде, и они были рады этому, потому что они были бедные. Представьте себе — сардинки для них были просто праздником! И было на блюде сардинок ровно столько, сколько было воспитанниц, — двенадцать. Нет, была еще одна, всего — тринадцать сардин. Когда все поели и на блюде осталась последняя, тринадцатая, сардинка, монахиня показала на нее и спросила: кто ее съест? есть среди вас кто-нибудь, кто хочет ее съесть? И ни одна рука не поднялась, ни одна девочка не произнесла ни слова. Что ж, хорошо, говорит тогда монахиня, весело так говорит, вот что мы сделаем: задуем свечу, и, когда станет темно, та, которой захочется съесть эту сардинку, сделает это, никого не стыдясь. Сестра погасила свечу, и что же произошло? Каждая из девочек протянула руку и наткнулась на другую руку, протянувшуюся к блюду. И в блюде оказалось двенадцать ручек!»
Вот какие истории рассказывает Мам — я в жизни не слыхал ничего прекраснее, ничего забавнее.
Но больше всего я люблю Священную историю. Это толстая книга в красном сафьяновом переплете, старая книга, на обложке которой сияет золотое солнце с исходящими от него двенадцатью лучами. Иногда Мам разрешает нам с Лорой посмотреть ее. Мы медленно переворачиваем страницы, разглядываем рисунки, читаем слова, напечатанные на верху страниц, подписи под картинками. Некоторые гравюры мне нравятся больше, чем остальные, например «Вавилонская башня» или та, под которой написано: «И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи». Вдали, у самой линии горизонта, виднеется парусник, затерявшийся среди облаков. Когда я спрашиваю у Мам, кто плывет на этом корабле, она не может ответить. А мне кажется, что когда-нибудь я узнаю, кто там плыл и видел, как Иона выходит из чрева кита. Еще я люблю, когда Бог являет над Иерусалимом среди облаков свое «небесное воинство». И подвиг Елеазара в сражении с войском Антиоха Евпатора, когда Елеазар убил боевого слона, «покрытого царскою бронею». Лоре же больше нравится самое начало, сотворение мужчины и женщины, картинка, на которой изображен дьявол в виде змея с человеческой головой, обвившегося вокруг древа познания добра и зла. По картинке-то она и поняла: это то самое дерево чалта, что растет в глубине нашего сада, потому что у него такие же листья и плоды. Лора любит вечером пойти к дереву, она забирается на него и рвет плоды с толстой шкуркой, которые нам не разрешают есть. Она никому не говорит об этом, только мне.
Мам читает нам истории из Священного Писания. Про Вавилонскую башню, которая должна была достать до неба. Про жертвоприношение Авраама или про Иосифа, которого продали в рабство его собственные братья. Это произошло в 2876 году до Рождества Христова, за двенадцать лет до смерти Исаака. Я хорошо запомнил эту дату. А еще я очень люблю историю про Моисея в тростниках. Мы с Лорой часто просим Мам почитать нам ее. Чтобы спасти своего новорожденного сына от воинов фараона, которые убивали всех еврейских младенцев, мать Моисея взяла «корзинку из тростника и осмолила ее асфальтом и смолою» — так говорится в книжке, — а потом положила туда младенца и «поставила в тростнике» на берегу Нила. И тут приходит на берег дочь фараонова со своими прислужницами — чтобы умыться, — и «увидела корзинку среди тростника и послала рабыню свою взять ее. Открыла и увидела младенца; и вот, дитя плачет в корзинке; и сжалилась она над ним», и решила спасти. Мы рассказываем эту историю наизусть до того момента, как ребеночек «стал у нее вместо сына» и она «нарекла ему имя: Моисей», потому что «вынула его из воды».
Есть еще одна особо любимая мной история — про царицу Савскую. Не знаю, почему она мне так нравится, но я столько о ней твердил, что Лора тоже ее полюбила. Мам это знает и иногда, вздохнув, раскрывает красную книгу на этой главе и начинает читать. Я до сих пор помню наизусть каждое предложение: «Выстроив Храм Господу, Соломон построил дом и себе, и строил его четырнадцать лет, а когда завершил, то сверкал он весь золотом и был украшен колоннами и резьбой такой красоты, что невозможно было оторвать от них глаз…» Тут-то и появляется царица Савская, прослышавшая о славе Соломоновой и решившая узнать, все ли правда, что говорят о нем. Она явилась во всем великолепии из своей далекой южной земли «с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями, и великим множеством золота, и драгоценными камнями». Но не эти слова, а голос Мам переносит меня в Соломонов чертог, я вижу, как он встает с трона навстречу прекрасной царице Савской, а в это время ее невольники раскладывают на полу несметные богатства. Мы с Лорой очень любим Соломона, пусть даже нам непонятно, почему в конце жизни он отрекся от Господа и стал поклоняться идолам. Мам говорит, что так бывает, что даже самый праведный и самый сильный человек может иногда впасть в грех. Мы не понимаем, как это так, но нам нравится, как Соломон «творил суд и правду», нравится его великолепный дворец, где он принимал царицу Савскую. Но больше всего мы любим эту книгу в красном сафьяновом переплете, и тихий, спокойный голос Мам, ее синие глаза, которые она поднимает на нас после каждой прочитанной фразы, и золотой солнечный свет на деревьях сада, потому что никогда больше я не читал ни одной книги, которая произвела бы на меня такое глубокое впечатление.
Ближе к вечеру, когда занятия с Мам заканчиваются, мы с Лорой отправляемся обследовать чердак нашего дома. Надо подняться под потолок по деревянной лесенке, а там только толкнуть крышку люка. Под крышей сумеречно, жарко и душно, но нам тут очень нравится. В противоположных концах чердака есть по узкому слуховому окошку. Они без стекол, их прикрывают только рассохшиеся ставни. Если ставни приоткрыть, видны дали: тростниковые плантации Йемена и Мажента, горные цепи, Три Сосца и Крепостная гора.
Я люблю сидеть здесь, в нашем секретном месте, до самого ужина и даже еще позже, когда становится совсем темно. Мое тайное убежище — это уголок чердака, под самой крышей, со стороны гор. Тут много старой, пыльной, изъеденной термитами мебели — остатки того, что мой прадед купил когда-то в Ост-Индской компании. Я усаживаюсь на низкий стул и смотрю через окошко на выступающие из мрака горы. Посередине чердака стоят сундуки, набитые старыми бумагами, французскими журналами. Здесь же отец хранит свои газеты. Раз в полгода он связывает их в пачку и кладет прямо на пол рядом с сундуками. А мы с Лорой приходим сюда, чтобы почитать их и посмотреть картинки. Мы ложимся на живот прямо в пыль перед стопками старых газет и медленно-медленно переворачиваем страницы. Тут есть «Дневник путешествий» с неизменным рисунком на первой странице, изображающим какую-нибудь необычную сцену: охоту на тигра в Индии, или бой зулусов с англичанами, или нападение команчей на поезд в Америке. Лора зачитывает мне отрывки из «Марсельских робинзонов», романа с продолжением, который там печатается и который мне очень нравится. Но любимая наша газета — это «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Я плохо понимаю по-английски, а потому особенно внимательно разглядываю картинки, чтобы угадать, о чем говорится в подписях. Лора же занимается английским с отцом и объясняет мне, что означают некоторые слова и как их надо произносить. Однако долго на чердаке нам не усидеть из-за пыли, которая разъедает глаза и от которой мы начинаем чихать. Но иногда, в воскресенье после обеда, когда на улице слишком жарко или когда из-за лихорадки нам не разрешают выходить на улицу, мы проводим на чердаке по нескольку часов.
