Заглавие романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и в известной мере его сюжет были навеяны размышлениями автора над судьбой его собственного рода, некогда отмеченного рыцарским достоинством. Томас Гарди — сын провинциального строителя-подрядчика, «не владевшего искусством обогащения», — вырос в семье, представлявшей ответвление древнего рыцарского рода Ле Гарди. Род оскудел, его могущество утратилось, отпала фамильная приставка «Ле», остались семейные предания и легенды, мелкие вещественные признаки былого величия, так же как в случае с Тэсс Дарбейфилд. Душевный склад героини, ее импульсивность, чувствительность, беззащитность перед грубой силой передают нечто, что отличало самого Гарди, свойственно было его характеру. Когда Энджел Клэр рассуждает об иссякшей энергии у представителей древних знатных семей, то и в этих рассуждениях выражается мнение самого писателя и его родителей, объяснявших отсутствие честолюбивых устремлений у Гарди-отца и Гарди-сына их принадлежностью к оскудевшему знатному роду.
Иногда кажется, что подобные многочисленные наблюдения едва привязаны к сюжету: слишком они разнохарактерны, отрывочны и способны, можно подумать, скорее затемнить, чем прояснить, замысел. Однако при первой же попытке читателя что-нибудь опустить утрачивается естественность развития авторской мысли, отнюдь не плавной, часто наталкивающейся на препятствия, с муками и трудом находящей форму для своего выражения, зато не поверхностной, не схематичной, а глубокой и самобытной. Биография героини связывается с местной историей, а история местная — с национальной, и судьба крестьянской девушки Тэсс Дарбейфилд из рода д’Эрбервиллей, поруганной и униженной беспутным отпрыском нувориша Саймона Сток-д’Эрбервилля, присовокупившего к своему богатству фамилию знатного рода, обретает уже обобщенный смысл, заставляя думать о трагической судьбе английского крестьянства, о судьбе народной. Различные мотивы соединяются автором в единый узел, и отчетливыми становятся причины как личного, так и общего свойства, их участие в гибели «чистой женщины».
В «конце века» в европейской литературе получает развитие жанр экспериментального романа. В таком романе писатель как бы ставил опыт, доказывая художественными средствами выдвигаемое им положение. «Третья фаза» романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», описание жизни героини на ферме Тэлботейс, ее духовного возрождения, — своего рода наглядный «эксперимент»: вот при каких условиях, говорит автор, эта обездоленная и морально подавленная женщина может испытать полноту счастья.
В отличие от натуралистического экспериментального романа, эксперимент в «Тэсс» раскрывает человечное в человеке, в сравнении с социально-утопическим романом — демонстрирует не идеи, а живых людей. Изображенные автором картины поэтичны и убедительны. Основу поэтичного образа он отыскивает в самой действительности, не отвлекаясь от нее. Романтичное и обыденное, при всех их отличительных признаках, не отделены у Гарди непроходимой гранью, и при известных условиях обыденное повертывается к его героям своей поэтичной стороной. В «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» нетрудно найти подтверждение этому — можно, например, обратиться к сцене дойки коров, в которой Энджел Клэр признается Тэсс, что любит ее, предан ей всей душой.
Гарди добивается большой убедительности своего социально-психологического «эксперимента». И все же очевидно, что он производит его в исключительных условиях. Ферма Тэлботейс, где батрачка Тэсс обретает счастье, — уединенный патриархальный уголок, отгороженный от всех социальных невзгод и печалей. Автор сам говорит, что «тут не знали даже той привычной узды, которая мешает самобытной жизни английских поселян, — в Тэлботейс не было помещика».
В «конце века» усложнившийся мир в сознании многих утратил цельность, стал представляться раздробленным на замкнутые сферы, только будто бы и доступные пониманию. Отношения человека к миру нередко рассматривались суженно и однолинейно: «человек и пол», «человек и красота», «человек и машина». Гарди не отмахнулся от этих и подобных проблем, они им замечены, он их обсуждает, однако стремится к целостному воззрению, ищет связующий принцип. И формулирует его: характер и среда. Рассматривая среду широко, он выделяет в ней главное — социальный фактор.
Сколько разных сил соединяются вместе, чтобы лишить Тэсс радости, мучить ее, измываться над нею и погубить ее! Стаей гонятся за ней, преследуют и травят ее злые силы, но есть нечто, что их направляет и делает неумолимыми. Вот она пережила первое потрясение. «Так за короткое время, — пишет Гарди, — наивная девушка превратилась в сложную женщину… Ее лицо было прекрасным, а душа была душой женщины, не сломленной и не озлобленной тяжелыми испытаниями последних двух лет. Не будь общественного мнения, эти испытания могли бы воспитать ее в свободном духе, и только». «Не будь общественного мнения», то есть — не будь общественное мнение столь ханжеским и фанатичным, столь безучастным к живому человеку, столь жестоким и мстительным, тогда бы и радость, которую так сильно может чувствовать Тэсс, не была «опоясана болью», сгинули бы страшилища, обступившие со всех сторон эту впечатлительную, с незаурядными задатками женщину. Как бы все переменилось в ее судьбе, если бы не печальное положение ее семьи, попавшей в нужду и лишившейся крова, если бы не давление грубой силы, пользующейся привилегией, если бы не тупой, изнуряющий труд, если бы не было всех этих неумолимых «если», взращенных социальной почвой. И в тех случаях, когда социальные корни болезненных воздействий не легко обнаруживают себя, они так или иначе, рано или поздно дают о себе знать. Какая упрямая жестокость исходит от Энджела Клэра, от этого Чистого Ангела[3], человека добродетельного, с благим устремлением к независимости, наделенного возвышенными чувствами, однако слишком рассудочного и неуверенного в себе. С каким бессмысленным и жестоким упорством разбивает Энджел счастье своей любимой и свое собственное, потому что он «раб условностей». Потребовались длительные испытания, мучительные потрясения, колебавшие жизнь Энджела на краю пропасти, чтобы он нащупал цепи этого рабства и посмел сбросить их, чтобы сквозь искусственные наслоения пробилось в нем непосредственное чувство, до тех пор робкое и угнетенное, и самостоятельная мысль, чтобы свершилось наконец его нравственное возрождение.
Социальная мотивированность индивидуальных судеб в романе «Джуд Незаметный» выражена с еще большей очевидностью и наглядностью.
Драма героя романа «Джуд Незаметный» начинается с бесприютности. Для сюжетов Гарди подобный зачин — сиротство героя — не привычен и в то же время — после «Тэсс» — внутренне закономерен, отражает новый этап в развитии основной темы.
Сиротское положение не ограничено в «Джуде» возрастными рамками. Одиночество и неприкаянность героя выражение более общего состояния, вызванного отсутствием родственной, не только семейной, но близкой по духу среды. Система человеческих взаимоотношений, существовавшая в старой деревне, разрушена, новые условия чужды Джуду, потому он так и рвется в город. Гарди точно передает психологическое состояние не одного только Джуда: деревенский парень, он чужак в деревне. Город для него — средоточие надежд и упований. Смутных, неопределенных, но тревожно волнующих и радостно зовущих. Тема города и деревни в их влиянии на человеческие судьбы не исчезает в романе «Джуд Незаметный». Конфликт развертывается в иных условиях и в его трактовке господствует трезвый авторский взгляд. Нет даже попытки напомнить о былом изображением тихого островка сельской патриархальной жизни, как это было еще в «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».
Тем сильнее у Джуда потребность прибежища, что он не находит его в деревне. Сиротство героя — в широком смысле — сближает его с городом, устраняет препоны для сближения с новой средой, психологическую или иную предвзятость. Однако в город он отправляется с внутренним багажом сельских впечатлений, еще освященных патриархальной традицией. Наивность его представлений, характер честолюбивой мечты, его незащищенная доверчивость обнаруживают в нем связь с этой традицией.
Истоки драмы мальчика Джуда не в сиротском уделе. Тяжесть этого положения очевидна, еще более плачевна участь Старичка, несчастного сына Джуда, оказавшегося «без семьи» при здравствующих родителях. Тема сиротства не боковая в «Джуде», какой она была в ранних книгах автора. Автор обсуждает ее остро, острее, чем прежде, высказывает решительные суждения, но исходит из иного, не традиционного принципа. Само понимание «семейственности» здесь не имеет ничего общего с каноном, дань послушания которому отдал Гарди в ранних романах, пристраивая к сюжету счастливые концовки.
