напакостить слепому. А он концом палки лупил меня по темени, отчего голова моя была вся в шишках, и давал такую таску, после которой в руках у него оставались целые пряди моих волос. Хоть я и божился, что делал это не по злому умыслу, а потому, что не находил лучшей дороги, но это мне не помогало, и он мне не верил, — таковы уж были нюх и сообразительность этого злодея. А чтобы Ваша Милость знала, как далеко простиралась догадливость этого хитреца, я вам расскажу один из многих случаев, красноречиво свидетельствующих, на мой взгляд, о великом его лукавстве.
Из Саламанки слепец держал путь в Толедо. Он утверждал, что народ там богатый, хотя и не очень отзывчивый [32]. Однако недаром говорит пословица, что щедрее подает черствый, чем голый, а потому мы всё же, в надежде на лучшую долю, двинулись именно этим путем. Где мы встречали радушный прием и поживу, там мы задерживались, а не то на третий же день давали ходу.
Случилось так, что в местечко Альмарос [33] мы попали во время сбора винограда, и некий виноградарь подал моему хозяину целую гроздь. Гроздь эта смялась в корзине из-за небрежной укладки, да и к тому же она была совсем спелая и рассыпалась в руках, а когда еще полежала в мешке, то начала пускать сок.
Слепец решил устроить угощение — отчасти оттого, что не мог дольше ее беречь, отчасти же — чтобы вознаградить меня за полученные мною в тот день обильные пинки и удары. Мы сели на меже, и он объявил:
— Теперь я буду с тобой щедрым, а именно: мы вдвоем съедим эту гроздь винограда, и ты получишь равную со мной долю. Делиться же мы будем так: сначала ты отщипнешь, потом я, но только пообещай мне каждый раз брать не больше одной виноградины, — так оно будет без обмана.
На этих условиях мы приступили к делу, но уже со второго раза мошенник изменил своему слову и стал брать по две виноградины, полагая, что я наверняка поступаю так же. Видя, что он нарушает договор, я решил пойти дальше: две-три виноградины меня уже не удовлетворяли, и я принялся хватать их, сколько мог. Покончив с гроздью, слепец повертел в руках веточку и, покачав головой, сказал:
— Ласаро, ты меня обманул. Клянусь, что ты ел по три виноградины.
— Нет, — ответил я, — почему вы так думаете?
Тогда лукавый слепец молвил:
— Знаешь, почему я уверен, что ты ел по три? Потому что, когда я ел по две, ты молчал.
[Ответить мне ему было нечем. И вот, когда мы брели по находящимся в портике торговым рядам — а дело было в Эскалоне, где мы к тому времени очутились, — возле лавки сапожных дел мастера с потолка свисало множество веревок и других изделий из пеньки, и мой хозяин задел за некоторые из них головой, после чего поднял руку, чтобы их потрогать, и, поняв, что это, тут же заговорил:
— Поторопись, мальчик, долой из этой мерзкой харчевни, где вместо еды — виселицы.
Я же, беспечно шагавший мимо, поглядел, что там и, не увидев ничего, кроме веревок и подпруг, то есть вещей несъедобных, переспросил:
— О чем вы, дяденька?
Он же отвечал:
— Помолчи, племянничек! С твоими-то задатками сам всё почувствуешь и увидишь, что я говорю правду.
И мы пошли по тем же крытым рядам дальше и подошли к харчевне, перед входом в которую на стене красовалось множество рогов: к ним погонщики привязывали свою животину, а так как ему хотелось знать, тот ли это трактир, в котором он каждый день читал для трактирщицы молитву, обращенную к Деве-заточнице [34], он потрогал рукой один из рогов и с тяжелым вздохом произнес:
— О, злосчастное творенье, предел дурных желаний! Сколькие хотели бы украсить тобой голову соседа, и сколь мало тех, кто, будучи сам тобой увенчан, желал бы о тебе хоть что-либо знать!
Услышав эти его слова, я спросил:
— Дяденька, о чем это вы?
— Помолчи, племянничек, ибо настанет день и то, за что я держусь, тебя как-то и прокормит, и напоит!
— Не надобно мне этого, — сказал я, — и не предлагайте!
— Истинно говорю я: сам увидишь, коли будешь жив.
Мы двинулись дальше, подойдя к самой трактирной двери, куда бы нам — век бы Бога славил! — никогда бы не заходить, коли подумать о том, что там со мной произошло.
И всё это — под чтение молитв за трактирщиц, лавочниц, шлюх и пироженщиц и тому подобных бабенок, ибо я никогда не видел его молящимся за мужчин.]
Я посмеялся про себя и, несмотря на молодость лет, оценил сообразительность слепого.
Чтобы не быть многословным, я не стану рассказывать о многих забавных и примечательных случаях, кои произошли у меня с этим моим хозяином, расскажу лишь о последнем — и на этом с ним покончу.
Находились мы в Эскалоне — городе, принадлежавшем одному герцогу, носившему такую фамилию [35], — на заезжем дворе, и слепец велел мне поджарить кусок колбасы. Когда же колбаса была посажена на вертел и начала пускать сок, он вытащил из кошелька мараведи и велел мне сходить в таверну за вином.
В это время дьявол явил моим глазам соблазн — говорят, что он всегда так поступает с ворами, — а именно пузатую и гнилую репку, не пригодную для похлебки и брошенную у очага. А так как мы тогда были с нею наедине, то, ощутив неодолимое влечение к снеди и весь пропитавшись вкусным запахом колбасы, которая вызывала во мне только одно желание — во что бы то ни стало ею попользоваться, не думая о том, как всё это может обернуться, я отринул всякий страх, лишь бы утолить свою страсть, и, пока слепой вытаскивал деньги из кошелька, стянул колбасу, а вместо нее проворно насадил на вертел репу. Выдав мне деньги на вино, слепец принялся вертеть репу на огне, — он рассудил за благо хорошенько прожарить всё то, что казалось негодным для варки.
Я побежал за вином и поспешил разделаться с колбасой, а когда вернулся, то увидел, что слепой греховодник держит между двумя ломтями хлеба репу, которую он до сих пор еще не распознал, так как не
