Ознакомительная версия.
На следующее утро я пошел к железной дороге. Бригадир посмотрел на меня с сомнением; но мне повезло: двое рабочих заболели. И он меня нанял.
Нас было примерно двадцать человек, жили мы в бараках из гофрированной жести, рядом с рельсами. В первое утро я работал как безумный, потому что видел – бригадир за мной наблюдает. К полудню я едва мог двигаться и был так измучен, что почти ничего не ел. Я был в отчаянии, зная, что скоро вообще рухну. Жалости ждать мне было неоткуда. Один из рабочих, здоровенный хмурый детина, которого все называли Мек, сразу невзлюбил меня и дал мне это понять. Он так яростно колотил киркой по земле, что камни из-под нее постоянно летели мне прямо по ногам, при этом он постоянно бубнил насчет людишек, жалеющих тратить силы на работу, – пусть бы их всех черт побрал.
Жара стояла невыносимая. Бараки из гофрированной жести накалились, и наши голые спины блестели от пота. Рельсы пылали на солнце. Парень, работавший рядом со мной, был силен, как лошадь, а вокруг рта у него росли густые заросли черных волос. Он ничего не говорил, но время от времени посматривал в мою сторону – заметил, видно, как я неловок. В конце концов мне пришлось сдаться. Руки у меня дрожали. Горячий пот на лбу вдруг стал холодным. Тогда он, хмыкнув что-то себе под нос, оттолкнул меня в сторону, взял мою кирку и показал мне, как надо работать, чтобы и выполнять положенное, и не слишком надрываться. «Спасибо!» – сказал я ему. «Заткнись!» – дружелюбно откликнулся он. Я опять взялся за кирку. День длился бесконечно; но я уже знал, что смогу выдержать.
В тот вечер я пошел к бригадиру и получил две марки аванса. В столовой я купил пачку сигарет. Человек, который помог мне, сидел на пне около бараков. Звали его Генрих Тисс. Я схитрил – сказал, что, мол, случайно шел мимо; потом закурил и предложил ему сигарету. «Нет, спасибо», – сказал он и сплюнул бурую слюну. Табак он предпочитал жевать. Я вернулся к бригадиру и за несколько сигарет выменял щепотку жевательного табака. Через час я принес его Генриху.
– Это такой тонкий темный сорт, – сказал я ему. – С привкусом рома.
– А ты, значит, в табаке смыслишь? – поинтересовался он и взял табак.
– Немного, – ответил я. – Но жевать не люблю…
– Да, это дело привычки, – заметил Тисс.
С того дня мы с ним ужинали вместе. Иногда ему удавалось поймать рыбу в реке, и мы пекли ее на палке над костром. Он здорово разбирался в таких вещах. Однажды запек ежа в глине. Он сказал, что цыгане считают это праздничным блюдом. Вкус у ежа был странный, но неплохой. Мне бы он понравился больше, если бы я не знал, что именно я ем. Когда я еще был солдатом, я однажды ел мясо кошки, но этого не знал. Вкус был превосходный.
Вечерами, насытившись, Генрих рассказывал мне о своих странствиях. Настоящий бродяга, он никогда долго не работал на одном месте. А вечера выдались чудесные. Воздух теплый, с сильным ароматом цветов – намного сильнее, чем днем. Недалеко от наших бараков был сад, принадлежавший путевому обходчику, – такие умилительно крошечные садики всегда видишь из окна поезда. Садик этот был полон цветущих роз. Их аромат часто доносился до нас. Тогда Генрих вставал, принюхивался и начинал нервно ходить взад-вперед, такой большой и понурый.
А потом долго смотрел в ту сторону. Хворый обходчик жил в этом доме вместе с женой. Обычно она пела, когда по утрам мыла окна. Она была намного моложе мужа. Здоровая и хорошенькая. Генрих Тисс весил девяносто килограммов. И ни грамма жира.
А тот хмурый парень, Мек, никак не хотел оставить меня в покое. Он так двинул лопатой мне по ноге, что она болела после этого еще два дня. Опрокинул мою кружку; цеплялся ко мне, когда только мог. Генрих Тисс пару раз рявкнул на него, но Мек и не подумал отстать. Он ненавидел меня, хотя я старался не попадаться ему на глаза.
– Все без толку, – наконец сказал Генрих. – Тебе придется потягаться с ним в драке. Я мог бы сделать это за тебя, но это не помогло бы. Тогда тебе пришлось бы иметь дело со всей бригадой. Пойдем.
Мы пошли в лес, и там Генрих показал мне, что я должен делать.
– Голова у него крепкая, знаю, – сказал он, – зато брюхо как масло. Ты должен так врезать ему в брюхо, чтобы из него весь воздух вышел.
В это время в бараках постоянно возникали кулачные бои – рабочие дрались либо между собой, либо с парнями из близлежащей деревни. Многие из них с ума сходили по бабам; каждое воскресенье кто-нибудь из-за них дрался. Генрих внимательно понаблюдал за Меком.
– Он пригнется и набросится на тебя снизу, – сказал он мне. – Ты должен дать ему пинка ногой, а когда поднимется, напасть на него.
Мы с ним тренировались каждый вечер.
– А ну давай, врежь-ка мне как следует, – сказал однажды Генрих. – Ничего, я выдержу.
Он дал мне пощупать свой живот. Когда он напрягал мышцы, живот был как железный.
Я выждал еще с неделю. А в воскресенье это случилось. В бараке атмосфера напряглась донельзя. Мек был в бешенстве: девица, за которой он ухлестывал, дала ему отставку. Всю вторую половину дня он искал повод подраться. И когда я пришел, он сразу начал ко мне цепляться. Ожидал, видимо, что я, как всегда, проявлю выдержку, но на этот раз я сорвался.
– Заткнись, ты, пес шелудивый! – сказал я ему.
В ту же секунду в бараке повисла мертвая тишина. Мек пошел на меня, слегка набычившись, сведя брови и полуоткрыв рот. Видно было, что он очень рад наконец-то открывшейся возможности меня отдубасить.
– Что такое? – прошипел он и мрачно уставился мне в лицо. – Что ты такое сказал, ты, слизняк?
Я обвел взглядом лица, едва белевшие в полумраке вечернего барака. Некоторые смотрели равнодушно, другие удивленно, но на большинстве лиц читалась холодная, неутоленная жажда поглядеть на жестокую драку. Однако я заметил и лицо Генриха Тисса.
– Я сказал, чтобы ты заткнул свою паршивую глотку! – рявкнул я.
Наорать на Мека мне посоветовал Генрих. И это сработало. Мек на миг замер, прежде чем прыгнуть на меня. Он врезал мне в плечо, я ему – в шею. Тогда он пригнулся, чтобы схватить мои колени, – все точно, как сказал Генрих. Это произошло так быстро, что мне была бы крышка, если бы я не знал про все это заранее. Я отскочил назад и пнул его ногой. Он выпрямился, слегка покачнувшись, и тогда я вмазал ему в брюхо – раньше, чем он успел защититься руками. Хватая ртом воздух, он рухнул на землю и лежал не двигаясь. «Хватит с него! – крикнул кто-то из угла. – Отвали!»
Я взглянул на Генриха. Он кивнул. Я обвел глазами лица столпившихся вокруг меня людей; взгляд мой упал на серые мешки, набитые соломой, кирки и лопаты у стены… В окно я увидел – словно впервые в жизни – луга в мягком предвечернем свете и вдруг понял, что весь дрожу. В эту минуту Мек вполне мог бы стереть меня в порошок.
Я подошел к Генриху. Вдруг раздался чей-то возглас: «Гляди в оба!» Я отпрыгнул в сторону, а в следующий миг Генрих вскочил на ноги и бросился ко мне. Удар – режущий ухо крик – Мек стоит на коленях с ножом в руке.
– Черт его побери! – крикнул тот же голос, который до этого предостерегал меня. – Поножовщина – это ему с рук не сойдет!
Генрих шагнул к Меку. Он бил его кулаком, как кузнечным молотом. Это было страшное зрелище. Барак застонал. А он продолжал молотить Мека. Тот уже лежал, распластавшись на земле. Я не мог больше спокойно на это смотреть. «Оставь его», – сказал я.
Генрих взглянул на меня, словно не узнавая, и покачал головой:
– Забудь это. Тут есть кое-что, чего ты не понимаешь.
В толпе никто не шевельнулся.
Потом я узнал, что все произошло не из-за меня, а из-за ножа. Генрих был первым силачом в бараках, это давало ему некоторые права, признаваемые всеми, и накладывало определенные обязанности. Точно так же как он не мог прийти мне на помощь при поединке, он не мог допустить и удара ножом в спину.
Наступил август. Мы с Генрихом больше не спали в душном бараке. Вытащили свои мешки с соломой наружу и лежали под открытым небом. Это были незабываемые ночи. Рельсы сверкали в лунном свете. Иногда мимо с шумом пролетал поезд с фарами и зелеными фонариками. В небе мерцали звезды; я никогда в жизни не видел небо таким бесконечным и величественным, как над этой равниной. Призрачный свет Млечного Пути тянулся над нами, словно дым огромного парохода, исчезнувшего за горизонтом.
Иногда, просыпаясь под утро, я замечал, что звезды переместились, – небо казалось перевернутым: Большая Медведица встала на дыбы, а Орион вообще перебрался на другую сторону. В такие минуты мне казалось, что Земля одиноко летит по Вселенной, бесшумно съеживается подо мной до размеров мячика, по бесконечной кривой мчится к горизонту и падает в пустоту. Это видение было настолько отчетливым, что мне частенько хотелось за что-нибудь ухватиться, дабы не упасть в бездну. А когда потом я стряхивал с себя сон, то замечал, что Генриха рядом нет. Часто я подолгу сидел так, уставившись на темные леса, которые плыли над равниной, словно пасущиеся коровы в тумане. К утру, когда вдруг выпадала обильная роса, от которой я просыпался, я иногда слышал, как возвращается Генрих. Я знал, откуда он приходил, – от домика обходчика, где жила та женщина. Я делал вид, что сплю, когда он укладывался.
Ознакомительная версия.
