После того как доктор Нолан ушла, я обнаружила на подоконнике спичечный коробок. Этот коробок не был похож на те, что мне попадались до тех пор, — он был совершенно плоским. Я открыла его и увидела частокол маленьких белых спичек с алыми головками. Я попыталась чиркнуть спичкой, но она скрутилась у меня в руке.
Я не могла понять, с какой стати доктор Нолан вздумала оставить мне такую дурацкую штуковину. Может, она решила выяснить, верну ли я ей свою находку. Я аккуратно спрятала спички в карман моего нового шерстяного халата. Я решила, что, если доктор Нолан спросит о них, я скажу, что приняла их за конфеты и съела.
* * *
В соседней палате появилась новая пациентка.
Я решила, что, поскольку она единственная прибыла сюда позже меня, еще никто не успел разболтать ей, в каком скверном состоянии я пребываю. У остальных не было на этот счет уже никаких сомнений. Поэтому я решила пойти с ней познакомиться и, может быть, подружиться.
Женщина лежала на постели в ярко-красном платье, заколотом на груди брошью и доходившем ей примерно до щиколоток. Ее рыжие волосы были стянуты в пучок, как у школьницы, а из нагрудного кармана платья торчали очки в тонкой серебряной оправе.
— Привет, — сказала я для знакомства и присела на краешек ее кровати. — Меня зовут Эстер. А тебя?
Женщина не шевельнулась. Она продолжала тупо смотреть в потолок. Я почувствовала себя задетой. И решила, что, должно быть, Валерия или еще кто-нибудь все-таки сообщил ей, что я совершенная идиотка.
В дверь просунула голову медсестра:
— Ах, вот вы где! Зашли в гости к мисс Норрис. Как это мило с вашей стороны!
И она исчезла.
Не знаю, как долго я просидела в этой палате, наблюдая за женщиной в ярко-красном платье и размышляя над тем, разожмутся ли наконец ее пурпурные губки и если да, то какое слово из них вырвется.
В конце концов, не заговорив со мной и даже на меня не взглянув, мисс Норрис высоко закинула ноги в черных шнурованных сапожках, как при этом выяснилось, выше колен, перекинула их через противоположный борт кровати, встала и вышла из комнаты. Я решила, что таким деликатным образом она захотела от меня избавиться. Не говоря ни слова и держась от нее на некотором расстоянии, я проследовала за ней в холл.
Мисс Норрис дошла до столовой и застыла у двери в нее. Весь путь до столовой она проделала чрезвычайно четко, на каждом шагу ставя ногу в самый центр капустного кочана, орнаментом из которых был украшен ковер. Немного выждав, она подняла одну ногу, затем вторую и вошла в столовую, словно переступив при этом через не видимое мне, но довольно высокое препятствие.
Она села за один из круглых, покрытых скатертями столов и разложила на коленях салфетку.
— До обеда еще целый час, — прокричала ей из кухни повариха.
Но мисс Норрис никак не отреагировала на это. Она довольно кротко и с совершенно отсутствующим видом глядела вдаль.
Я села за тот же стол, придвинулась к ней поближе и тоже разложила на коленях салфетку. Мы с ней так и не сказали друг другу ни слова, но просидели рядышком, в глубоком, замкнутом на нас обеих и на самом себе молчании, пока не зазвенел гонг, созывая больных к обеду.
* * *
— Ложитесь, — произнесла медсестра. — Нам предстоит еще один укол.
Я перевернулась на живот и задрала юбку. Затем приспустила штаны моей шелковой пижамы.
— Господи Боже мой, что же это вы такое надели?
— Пижаму. Чтобы не переодеваться все время. А то, знаете, не успеешь раздеться, как опять одевайся.
Сестра коротко хмыкнула:
— Ну, а в какой бочок?
Это была старая здешняя шутка.
Я подняла голову, обернулась и посмотрела на свои обнаженные ягодицы. Обе цвели красными, синими и зелеными пятнами от предыдущих уколов. Левая казалась еще более настрадавшейся, чем правая.
— В правую.
— Как вам угодно.
Сестра воткнула в меня иглу, и я затрепетала, испытывая легкую боль. Трижды в день они кололи меня, а примерно через час после каждой инъекции давали мне стакан подслащенного фруктового сока и следили за тем, чтобы я его выпила.
— Везет тебе, — сказала Валерия. — Тебя посадили на инсулин.
— Я ничего не чувствую.
— Погоди, почувствуешь. Со мной такое было. Потом смотри расскажи.
Но я так вроде бы ничего и не почувствовала. Но зато начала толстеть. Все сильнее и сильнее. Новые просторные, чересчур просторные, вещи, купленные матерью, уже приходились мне впору, и, когда я рассматривала свой рыхлый живот и разбухшие бедра, я радовалась, что миссис Гвинеа не видит меня в таком состоянии, а то бы она, чего доброго, решила, что я беременна.
* * *
— Видела мои шрамы?
Валерия сдвинула со лба черную повязку и указала мне на две бледные отметины у обоих висков. Как будто какое-то время назад у нее начали расти рога, но затем она их срезала.
Мы с ней прогуливались по больничному саду в той его части, где размещались снаряды спортивной терапии. В последнее время меня все чаще и чаще удостаивали права на прогулку. А мисс Норрис не выпускали ни разу.
Валерия сказала, что мисс Норрис место не в «Каплане», а в корпусе для больных в куда худшем состоянии. Аборигены называли этот корпус «Уимарком».
— А знаешь, откуда у меня эти шрамы?
— Нет, не знаю. А откуда они?
— Мне сделали лоботомию.
Я не без почтения поглядела на Валерию, впервые обратив внимание на неизменную матовую бледность ее лица.
— Ну, и как ты себя чувствуешь?
— Превосходно. Я больше ни на кого не сержусь. Раньше я постоянно на всех сердилась. И меня держали в «Уимарке». А теперь я в «Каплане», и меня даже выпускают в город, за покупками или в кино, в сопровождении всего лишь одной медсестры.
— А чем ты собираешься заняться, когда выйдешь отсюда?
— А я не выйду, — рассмеялась Валерия. — Мне здесь нравится.
* * *
— На выход!
— С какой это стати на выход?
Сестра занималась своим делом: выдвигала и опустошала ящики моего письменного стола, извлекала содержимое из шкафа и укладывала мои вещи в черный чемодан.
Я решила, что меня в конце концов намерены перевести в «Уимарк».
— Да нет же, вас просто переводят в другое крыло. Ближе к главному входу. Вам там понравится. Там гораздо больше солнца.
Когда мы с ней вышли в холл, я обнаружила, что мисс Норрис тоже переезжает. Медсестра, такая же молодая и привлекательная, как и та, что управлялась со мной, стояла в дверях ее палаты, помогая мисс Норрис влезть в ярко-красное пальто с потрепанным беличьим воротником.
Долгие часы мне довелось провести возле постели мисс Норрис, жертвуя ради этого общей терапией, прогулками, игрой в бадминтон и даже еженедельными киносеансами, которые мне так нравились и на которые мисс Норрис не водили ни разу. Мне было интересно задумчиво смотреть на бледный и безгласный кружок ее губ. Я думала о том, как замечательно это будет, если она вдруг разверзнет уста и заговорит, а я брошусь в холл и оповещу об этом медсестер. Они похвалят меня за самоотверженность и моральную поддержку, оказанную несчастной, и тогда, возможно, и меня удостоят права отправляться в город за покупками или же в кинотеатр — вследствие чего мне проще станет сбежать отсюда.
Но за все часы моей одинокой вигилии мисс Норрис не проронила ни слова.
— Куда это тебя переводят? — спросила я у нее на этот раз.
Медсестра тронула мисс Норрис за локоть — и та сдвинулась с места и покатилась вперед, как кукла на колесиках.
— Ее переводят в «Уимарк», — понизив голос, поведала мне хлопочущая обо мне медсестра. — К сожалению, мисс Норрис не идет на поправку. В отличие от вас.
Я увидела, как мисс Норрис поднимает одну ногу, потом вторую, словно переступая через невидимое препятствие.
— А у меня для вас сюрприз, — сказала мне медсестра, помогая обосноваться в солнечной комнате в передней части здания, из окна которой была видна лужайка для игры в гольф. — У вас тут будут друзья.
— Кто-нибудь, кого я знаю?
Медсестра рассмеялась:
— Только не глядите на меня так. Во всяком случае, это не полиция. — А затем, поскольку я ничего не отвечала, она добавила: — Это вроде бы ваша давнишняя приятельница. Ее поместили в соседней палате. Да почему бы вам самой к ней не зайти?
Я решила, что сестра шутит и что если я постучу в соседнюю дверь, то не услышу ответа, а войдя, обнаружу в палате мисс Норрис, лежащую на постели в ярко-красном с беличьим воротником пальто, с круглым ртом, помещенным в безмятежную вазу ее тела, как бутон бледной розы.
Так или иначе, я подошла к соседней двери и постучала в нее.
— Войдите! — Голос пациентки был резок и насмешлив.
Я приоткрыла дверь и сунула голову в щелку. Огромная, сильно смахивающая на лошадь деваха сидела у окна, повернув голову к двери. На лице ее играла широченная улыбка.
