Ознакомительная версия.
— Какой еще греческий фокус?
— Судьба. Даже не знаю, с рождения у него такая рожа, или это война, или еще что. Но для греческой судьбы лучше и не придумаешь. Только вот греческим здесь и не пахло, в нем скорее что-то американское или немецкое.
— Да о чем вообще речь? Он совсем потерял голову. Даже его зеленые глаза побледнели. И тут он как завопит:
— Я хочу знать, что я здесь делаю, сто пятьдесят в час, влюблен в камень, с миллионом долларов и с греком на хвосте? Вот что я хочу знать. Они же убивают нас, Джесс!
— Ты боишься смерти?
— Я не боюсь смерти, но на кой ляд она мне сдалась? Я просто хочу понять! Понять, поняла? Понять хоть что-нибудь! Неважно, что, главное, чтобы этому действительно можно было верить! Говорю тебе, это он все устроил, он сам состряпал мой гороскоп, эта сволочь!
— Да кто же?
— Этот Грек несчастья! Этот гад, это от рождения! Он берет тебя в оборот, не успеешь и носу наружу показать! Стоит только взглянуть на его рожу. Он убил отца с матерью. На хрен мне сдалась эта судьба, это не для меня!
Она стала сбрасывать скорость.
— Ты твердо убежден, что они собираются нас убить, и все-таки делаешь это? Когда он переставал улыбаться, его лицо уже не могло ничего утаить. Но может быть, эта потрясающая ясность — не что иное, как красота?
— На земле миллионы, миллиарды мужиков, и каждый из этих идиотов может спокойно жить без тебя, Джесс, но почему не я? Что за дурь такая, почему именно Ленни? Я не могу жить без тебя. Да кто угодно на это способен, даже пятилетний ребенок справится, только не Ленни. Ты можешь это понять?
Она давилась слезами. Ей казалось, что на сердце у нее столько камней, что хватит на несколько соборов. Она сказала, еле слышно:
— Может, мы еще встретимся однажды, Ленни, кто знает. Он обернулся. «Бьюик» шел сзади.
— Вот еще! Мы с тобой не встретимся, потому что не успеем расстаться. Они убьют нас, как убили твоего отца. На этот раз нам светит Внешняя Монголия. Зато у них там, кажется, вечные снега.
Французская граница. По тормозам.
— Что, Ленни, приуныл? Он рассмеялся.
— Говори, не стесняйся. Я тут вспомнила отца… Казалось бы, куда уж дальше? Хуже, чем ему, пожалуй, и не бывает.
Перед ними было еще три машины, ожидавших своей очереди. «Бьюик» остановился в пяти метрах за ними.
— Тебе бы стоило взглянуть на своего святого, Ленни. Полегчало бы.
— Какого святого?
— Фотография. Гари Купер.
— Я ее порвал. Это была неправда, не мог же он порвать себя самого, ребенка, которым он был десять лет назад. Мальцу и так уже досталось.
— Значит, на этот раз и правда как в той песне? Прощай, Гари Купер?
— Точно, прощай, Джесс. Это навсегда. Две машины уже проехали. Она даже и не думала ничего говорить полицейским, эта ненормальная. Не то чтобы он сам об этом подумывал, нет, но все-таки эти их чертовы униформы, они как-то подбадривали. Они даже могли показаться красивыми. Сейчас в них было что-то, чего раньше никогда не замечалось, в этих полицейских униформах. Просто прежде вы никогда на них внимательно не смотрели. Что до ненормальной, в ней сидела смертельная решимость. Спокойная. Расслабленная. Будто и думать забыла про греческий Мадагаскар, что болтался сзади. Третья машина тоже тронулась. Он вытер пот со лба.
— Ты никогда не говоришь с полицейскими?
— Только если мне есть что им сказать. «Есть что им сказать», ты подумай!
— Я никогда еще не видел такой решительной девчонки, как ты, никогда!
— Это — матриархат.
— Это что еще за ерунда такая?
— Увидишь. Ей стоило только слово им сказать, Боже мой, одно маленькое словечко! Но нет. Ничего. Обычная дурацкая улыбочка, и все. Садистка. Постовые делали им знак проезжать. Всё. Пропали. Он вдруг почувствовал себя лучше. Легче. С греком не спорят. Это от рождения. Хоть какая-то уверенность: Дезертировать невозможно. Все равно, не Вьетнам, так Мадагаскар. Она проехала швейцарскую границу, не притормаживая, они лишь приветливо ей помахали. Интересно, за что им платят вообще? Тут она рванула. По-настоящему. Как смерч. «Бьюик» торчал еще на французской границе.
— Они сказали тебе ехать медленно. Ты хочешь, чтобы они нас еще немного помучили, прежде чем прикончить?
— Где место встречи?
— Позади замка.
— Правильно рассчитали. Там никогда живой души не бывает.
— Скоро будет. Даже две. Только мертвые. Сто сорок. У них было по меньшей мере минут восемь в запасе. Она стала сбавлять скорость, боясь пропустить поворот. Так, рекламный стенд «Нестле», младенец с розовыми пухлыми щечками. Сейчас.
Сначала он подумал, что она потеряла управление. Он закричал, увидев, как на него несется дерево, заслонился руками, зажмурился, услышал удар, но «триумф» продолжал ехать дальше; он открыл глаза: велосипедная дорожка; он потянулся к рулю, но получил локтем в глаз, увидел двух солдат в швейцарской форме, успел дважды выругаться, прежде чем впилился лбом в стекло, вопя на чем свет стоит. Он услышал скрежет шин, будто им внутренности раздирали, и потом — тишина, только в мозгу у него звенел будильник, и чувствовалось, как с губ потекла струйка крови. Он попытался рткрыть глаза: все двоилось. Потом он увидел, что их не сто, а всего человек двенадцать, пятеро или шестеро из которых, кажется, были швейцарскими солдатами, с винтовками, Столько на руках у них были черные повязки с какими-то буквами, а на головах — береты. И еще откуда-то взялся желтый «паккард» дедовских времен, «жук», «порше»… это что еще за бардак? Он услышал, как у него за спиной сердито прогремело: «Выходи, сволочь!», и увидел, как один из черных повязок приставляет ему прямо к тыкве дуло автомата. Будильник по-прежнему трезвонил у него в голове, но будить его уже не было надобности. Он поискал свою улыбку, но не нашел: верно, потерял по дороге. Сглотнул кровь, что-то теплое — это всегда придает сил — и остался сидеть как сидел, нет, ничего, все в порядке, спасибо, просто живешь всегда слишком долго, вот что. Он поискал ее глазами, в конце концов, черт возьми, это же была любовь всей его жизни, но она отвернулась. Она не хотела этого видеть. Как же его там, это слово, которое она только что говорила? Матриархат. Да, должно быть, оно самое и есть.
— Спасибо, Джесс. Она бросила ключи какому-то бородачу. Этого я знаю. По телику. Фидель Кастро, во! Ему стало смешно.
— Выходи. Опять этот дубина в очках со своей пушкой.
— Что такое Свинский залив? В ответ он получил прикладом по физиономии. Как они не любят американцев, эти кубинцы. Они все обступили его, был даже один негр. Вот черт, швейцарский негр! Я и не знал, что они тоже это подхватили. Негр — в противниках, это сразу уложило его на обе лопатки. Ни на что больше нельзя рассчитывать. Еще здесь были близнецы. Сначала он подумал, что у него опять двоится в глазах, но нет, правда, близнецы, плохой знак: близнецы в Швейцарии после трех часов дня, каждый знает. Все эти кубинцы разглядывали его, и он никогда еще не чувствовал, чтобы его так сильно любили, до такой степени, что он даже нашел свою улыбку, настоящую, циничную.
Они вытолкали его из «триумфа», подгоняя со всех сторон прикладами. Говорю же, Свинский залив. И вьетнамцы в каждом углу. С бородачом во главе. На нем была накидка типа армейской плащ-палатки, как в «Сокровище Сьерра-Мадре»[66] с Че Геварой в главной роли.
— Слушайте, парни, у вас тут поблизости американский флаг, случаем, не завалялся? А то мне без него никак.
Они молчали. У них по расписанию не стоял час смеха. Миллион долларов — дело нешуточное. Даже папа Римский не стал бы шутить. Они достали чемодан и открыли его. Просто ужасно было видеть все эти деньги, от этого хотелось умереть с голоду. Золото. Доллары. Кучи, кучи денег. Это уже были не наличные, а демография какая-то. Стоило посмотреть. В книжках такого не вычитаешь. Смотри внимательно, Ленни. Потом ты в самом деле сможешь сказать, что был в Швейцарии.
— Ленни… Нет, кроме шуток, она пустила слезу. Нормально. Из-за денег прослезилась. Эмоции. Как там говорил великий Зис, единственный и настоящий китаец, тот, кто все предвидел, в своих перлах? Ах да, вот:
Если хочешь мир исправить, Хорошо б его подплавить, Врезать градусов мильон, Славный справится бульон.
— Ленни…
— Да, Джесс. Спасибо, Джесс. Я тоже тебя люблю, Джесс. Только ничего не говори. Все и так очень красиво.
К ним приблизился этот дубина в очках. Подозрительный. Ревнивый. Потому что с ним у нее было что-то личное. В руке он держал термос.
— На, выпей, скотина.
— Поль, хватит уже. Поль. На свете был лишь один настоящий Поль — это Пол Десмонд, труба Дэйва Брубека. Это, конечно, был не Чарли Паркер, но Чарли Паркер отдал концы, героин, вы понимаете, и его труба умолкла. А без него какая тут жизнь, к черту. Когда Чарли Паркер дул в свою трубу, чувствовалось, что что-то наконец падет, что что-то наконец откроется, что что-то наконец окажется там, внутри. Он отпил глоток. Кофе.
Ознакомительная версия.
