Г. Г. М.: Я думаю, что мы, новые латиноамериканские романисты, в самом большом долгу перед Фолкнером. Это интересно… Мне постоянно приписывают влияние Фолкнера, а я понял, что во влиянии на меня Фолкнера меня убедили сами же критики, я готов опровергнуть это влияние, которое вполне возможно. Но меня удивляет всеобщий характер этого явления. Я только что прочел семьдесят пять неопубликованных романов латиноамериканских писателей, представленных на литературный конкурс, и нет ни одного, в котором не ощущалось бы влияния Фолкнера. Конечно, у них оно более заметно, потому что это начинающие писатели, — оно тут на поверхности. Но Фолкнер проник во всю романистику Латинской Америки, и если говорить чересчур схематично и, возможно, впадая в преувеличения, то единственное различие между нашими предшественниками и нами состоит в том, что мы знакомы с творчеством Фолкнера. Вот единственное, что разделяет наши два поколения.
М. В. Л.: Чему ты приписываешь всепоглощающее влияние Фолкнера? Тому, что Фолкнер — самый выдающийся романист современности, или тому, что у него свой стиль — такой личный, такой приметный, такой проникновенный, что этот стиль не мог не вызвать подражания?
Г. Г. М.: Я думаю, дело в методе. "Фолкнеровский" метод очень пригоден для изображения латиноамериканской реальности. Именно это мы бессознательно и открыли в Фолкнере. Говоря иначе, мы глядели на эту реальность, и хотели о ней рассказать, и знали, что тут не годится ни метод европейцев, ни традиционный испанский метод. И вдруг мы натолкнулись на "фолкнеровский" метод, самый что ни на есть подходящий для изображения этой реальности. В глубине души это не так уж удивительно: не забывайте, что округ Йокнапатофа имеет выход к Карибскому морю и, таким образом, Фолкнер — карибский писатель, — каким-то образом писатель латиноамериканский.
М. В. Л.: Какие еще романисты или писатели в целом, помимо Фолкнера и автора "Амадиса Гальского", произвели на тебя впечатление? Каких авторов ты, скажем, перечитываешь?
Г. Г. М.: Я перечитываю книгу, которая не знаю какое имеет ко мне отношение, но я ее читаю и перечитываю, и она меня восхищает. Это "Дневник чумного года" Даниэля Дефо. Я не знаю, в чем тут дело, но эта книга — моя страсть.
М. В. Л.: Многие критики отмечают влияние Рабле на твое творчество. Мне это кажется странным, удивительным. Что ты сам об этом думаешь?
Г. Г. М.: Я вижу влияние Рабле не в том, как я пишу, а в латиноамериканской реальности: латиноамериканская реальность целиком и полностью раблезианская.
М. В. Л.: А откуда взялся Макондо? Ведь во многих твоих рассказах действие происходит не в Макондо, а в "селении". Но я не вижу большой разницы между "селением" и "Макондо". Как возникла идея писать об этом несуществующем месте?
Г. Г. М.: Я уже говорил об этом. Это случилось, когда я возвратился с матерью в Аракатаку. Маленькое селение, где я родился. Для меня Макондо это, скорее, прошлое, а поскольку это прошлое надо было наделить улицами и домами, климатом и людьми, я придал ему образ этого раскаленного, пыльного, конченого, разрушенного селения с деревянными домами и цинковыми крышами, которые напоминают те, что встречаешь на юге Соединенных Штатов. Это селение очень похоже на поселки Фолкнера, потому что оно было построено "Юнайтед фрут компани". А название возникло от банановой фермы, которая находилась неподалеку и называлась Макондо.
М. В. Л.: Так это подлинное название?!
Г. Г. М.: Да, но только не селения. Макондо называлась ферма. Мне это название понравилось, и я его использовал.
М. В. Л.: В твоем последнем романе, в заключительной главе, Макондо, подхваченный ветром, взлетает на воздух и исчезает. Что случится в твоих ближайших книгах? Будешь ли ты следить за полетом Макондо в пространстве?
Г. Г. М.: Произойдет то, о чем мы говорили в связи с рыцарским романом. Рыцарю, как я уже говорил, отрезают голову столько раз, сколько нужно для повествования, и я не вижу ничего неудобного в том, чтобы воскресить Макондо, позабыв, что его унес ветер, если мне это понадобится. Потому что писатель, который сам себе не противоречит, — это догматик, а писатель-догматик реакционен, а уж кем бы я не хотел быть, так это реакционером. Таким образом, если мне завтра снова понадобится Макондо, я спокойно его верну…
М. В. Л.: Я хочу задать тебе последний вопрос. Твои книги имели успех на родине, они принесли тебе известность, тобой восхищаются в Колумбии, но я думаю, что книга, которая на самом деле принесла тебе быструю популярность, — это "Сто лет одиночества". Как ты думаешь, в какой мере может повлиять на твою будущую литературную работу тот факт, что ты вдруг превратился в звезду, в знаменитость?
Г. Г. М.: У меня возникли серьезные осложнения. Я даже подумал, что, предвидь я заранее то, что случится с романом "Сто лет одиночества", — что его станут продавать и поглощать как хлеб, — знай я о том, что произойдет, я бы не стал его публиковать. Я написал бы "Осень патриарха" и издал бы оба романа вместе или же повременил с выходом одной книги, дождался бы, пока будет завершена другая.
М. В. Л.: Скажи, не повлияли ли на твое решение покинуть Латинскую Америку и перебраться в Европу эта популярность и опасения за последствия успеха?
Г. Г. М.: Я еду писать в Европу только потому, что жизнь там дешевле…
Почти все романы Варгаса Льосы переведены на русский язык, этому способствовала их острая социальная направленность.
Борхес X. Л. Кеведо // Борхес X. Л. Соч.: В 3 т. Т. 2. М., 1997. С. 34.
Vargas Llosa M. Obra reunida: Narrativa breve. Madrid, 1999.
Неутомимый сержант Литума появляется в эпизодических и второстепенных ролях в целом ряде произведений (впервые — в рассказе "Посетитель", включенном в этот сборник), пока наконец не становится главным героем романа "Литума в Андах".
Варгас Льоса М. Рыба в воде // Иностранная литература. 2000. № 1. С. 243.
"Мне кажется, все мои рассказы, начиная с "Вожаков" — это неудавшиеся попытки написать роман", — признается сам писатель (OviedoJ. M. Mario Vargas Llosa: La invention de una realidad. Barcelona, 1977. P. 81).
Matilla Rivas A. "Los jefes", о las coordenadas de la escritura vargasllosiana // Homenaje a Mario Vargas Llosa. Long Island City, 1971. P. 277.
В принципе, герой пользуется такими же недозволенными методами, как и директор школы, их общий враг, — возможно, именно поэтому стачка сразу же терпит поражение.
Этот рассказ, в общем-то, нетипичен для творчества Варгаса. Видимо, по этой причине автор не сразу включил его в состав сборника.
Matilla Rivas A. Op. cit. P. 283.
Oviedo J. M. "Los cachorros": fragmento cle una exploracion total // Homenaje a Mario Vargas Llosa. P. 353.
Ту же функцию играет и прием так называемого внезапного начала, характерный для рассказов Варгаса ("Вожаки", "Поединок", "Младший брат", "Воскресный день"): читатель сразу же оказывается в гуще событий, еще не успев понять, что происходило с героями до того, как он открыл книгу. В этих новаторских приемах выражена принципиальная позиция человека общественного, четко сознающего, для чего и для кого он пишет: "Любая техника письма должна стремиться устранить дистанцию между читателем и повествованием, не позволить читателю в момент чтения пребывать в положении судьи или свидетеля" (Lastra P. Un caso de elaboracion narrativa de experiencias concretas en "La ciudad у los perros" // Homenaje a Mario Vargas Llosa. P. 43–44).
"Todavia llevaban pantalon corto ese ano, aun no fumabamos, entre todos los deportes preferian el futbol у estabamos aprendiendo a correr olas…"
Варгас Льоса М. Разговор в "Соборе". М, 2002. С. 444.
Саласар Бонди С. (1924–1965) — перуанский писатель, старший друг и учитель Варгаса Льосы.
Luchting W. A. El fracaso como tema en Mario Vargas Llosa // Homenaje a Mario Vargas Llosa. P. 229.
См. "Диалог о романе в Латинской Америке" в наст. изд.
Заглавная буква "К", заключенная в черный кружок — так, по-видимому, обозначалась принадлежность к кружку койотов. (Здесь и далее Комментарии К. Корконосенко.)
Набережная — имеется в виду набережная реки Римак, протекающей по Лиме.
Площадь Мерино — Игнасио Мерино (1817–1876) — перуанский художник, президент Академии живописи и рисунка.
