Все хранили молчание. Слова, без особой последовательности вырвавшиеся у него от скорби, были слишком искренни, чтобы не прозвучать возвышенно.
Вдруг Валтасар подавил свое отчаяние, бросил на собравшихся величественный взгляд, засиявший в душах, взял алмаз и протянул его Маргарите, воскликнув:
— Тебе он принадлежит, ангел мой.
Потом он жестом отослал Лемюлькинье и сказал нотариусу:
— Будем продолжать.
От его слов все содрогнулись, — такое содрогание вызывал в некоторых ролях Тальма у внимавшей ему толпы. Валтасар сел, пробормотав самому себе:
— Сегодня мне нужно быть только отцом.
Маргарита услышала, подошла и, схватив руку отца, почтительно ее поцеловала.
— Никогда человек не был до такой степени велик, — сказал Эммануил своей нареченной, когда та вернулась к нему, — никогда человек не был до такой степени могуч; всякий другой сошел бы с ума.
Когда три контракта были прочитаны и подписаны, все поспешили расспросить Валтасара, как образовался алмаз, но он ничего не мог ответить относительно этого непонятного случая. Он взглянул на чердак и с негодованием показал на него.
— Да, там на мгновение случайно проявилась, — сказал он, — ужасающая сила, происходящая от движения воспламененной материи и, вероятно, создающая металлы и алмазы.
— Случай, конечно, вполне естественный, — заметил один из тех, кто любит все объяснять, — простак забыл там настоящий алмаз. Вот и все, что уцелело, а сколько он сжег…
— Но довольно, — сказал Валтасар друзьям, — прошу вас не говорить нынче о таких предметах.
Маргарита взяла отца под руку, чтобы перейти в парадные комнаты переднего дома, где ждало всех пышное празднество. Когда Клаас вслед за гостями вошел в галерею, то увидал, что там висят картины и все полно редкостными цветами.
— Картины! — воскликнул он, — картины!.. и некоторые из наших прежних!
Он остановился, чело его омрачилось, на минуту он ощутил печаль и почувствовал тогда тяжесть своих ошибок, измерив, как велико тайное его унижение.
— Все это ваше, папенька, — сказала Маргарита, угадывая, какие чувства волновали душу Валтасара.
— Ангел, которому сами духи небесные должны рукоплескать, — воскликнул он, — сколько же раз ты будешь возвращать жизнь своему отцу?
— Пусть ни одного облачка не останется на вашем челе, ни малейшей печали у вас на сердце, — ответила она, — и вы вознаградите меня свыше моих ожиданий. Я только что подумала о Лемюлькинье, милый папа; то немногое, что вы о нем сказали, заставляет меня ценить его, и, признаюсь, я плохо о нем судила; не беспокойтесь о том, что вы ему должны, он останется с вами, как ваш смиренный друг. У Эммануила около шестидесяти тысяч франков сбережений, мы подарим их Лемюлькинье. Прослужив вам так хорошо, он должен быть счастлив на склоне дней. О нас не тревожьтесь! У меня с господином де Солисом жизнь будет спокойная, тихая, без всякой пышности; мы можем обойтись без этих денег, пока вы нам их не вернете.
— Ах! дочь моя, никогда не покидай меня! всегда будь провидением твоего отца…
Войдя в приемные комнаты, Валтасар увидал, что они заново отделаны и обставлены с тем же великолепием, как прежде. Вскоре гости направились в большую столовую первого этажа по парадной лестнице, на каждой ступени которой стояли цветущие деревья. Удивительная по своей отделке серебряная посуда, которую Габриэль подарил отцу, обольщала взоры, так же как роскошь стола, показавшаяся неслыханной самым важным жителям города, где искони любили такого рода роскошь. Слуги Конинкса, Клааса и Пьеркена прислуживали за пышным обедом. Сев посередине стола, который венком окружали лица родных и друзей, сиявшие живой и искренней радостью, Валтасар, за стулом которого стоял Лемюлькинье, почувствовал такое трогательное волнение, что все умолкли, как умолкают при виде великой радости и великого горя.
— Дорогие дети, — воскликнул он, — какой тучный телец заколот вами по случаю возвращения блудного отца!
Эти слова, в которых ученый судил самого себя, быть может, тем самым помешав другим осудить его еще более сурово, были сказаны с таким благородством, что все растроганно отирали слезы; но это было последнею данью меланхолии, понемногу веселье становилось все более шумным и оживленным, как это бывает на семейных праздниках. Самые почтенные жители города явились на бал, который открылся после обеда и оказался в полном соответствии с восстановленным классическим великолепием дома Клаасов.
Все три брака были вскоре заключены и дали повод для праздников, балов, обедов, которые на несколько месяцев вовлекли старого Клааса в вихрь света. Его старший сын поселился в имении, которым владел около Камбрэ г-н Конинкс, не желавший расставаться со своей дочерью. Г-жа Пьеркен равным образом покинула отцовский дом, чтобы оказать честь построенному Пьеркеном особняку, где он намеревался вести независимое существование, так как контору свою он продал, а дядя его Дэраке незадолго до того умер, оставив ему свои многолетние накопления. Жан уехал в Париж, где должен был закончить свое образование.
Таким образом, только де Солисы остались с отцом, который уступил им задний дом, сам поселившись в третьем этаже переднего. Маргарита продолжала заботиться о материальном благополучии Валтасара, и в этой приятной задаче ей помогал Эммануил. Благородная девушка из рук любви получила самый завидный венок, который сплетает счастье и свежесть которого поддерживается постоянством. Действительно, ни одна чета не могла бы служить лучшим образцом полного блаженства, не прячущегося о г чужих глаз и чистого, блаженства, какое все женщины лелеют в своих мечтах. Союз двух существ, столь мужественных в житейских испытаниях и столь свято любящих друг друга, вызвал в городе почтительное восхищение. Г-н де Солис, уже давно назначенный генеральным инспектором университета, подал теперь в отставку, чтобы полнее насладиться счастьем и оставаться в Дуэ, где все настолько воздавали должное его талантам и характеру, что уже заранее готовы были подать за него голос в избирательной комиссии, когда он достигнет депутатского возраста. Маргарита, проявившая свою силу при неблагоприятных обстоятельствах, в счастье опять стала женщиной мягкой и доброй. Конечно, и весь этот год Клаас был погружен в свои мысли; но, хотя он и произвел несколько опытов, стоивших недорого, на что хватало его доходов, все же в лаборатории он бывал редко. Возобновляя старинные обычаи дома Клаасов, Маргарита каждый месяц давала от имени своего отца семейный праздник, на котором бывали Пьеркены и Конинксы, и собирала высшее городское общество на чашку кофе в свои приемные дни, о которых шла немалая слава. Хотя частенько и рассеянный, Клаас, однако, присутствовал на всех собраниях и так любезно исполнял свои светские обязанности, чтобы угодить старшей дочери, что дети могли подумать, не отказался ли он от разрешения своей проблемы. Так прошли три года.
В 1828 году событие, благоприятное для Эммануила, вызвало его в Испанию. Хотя при наличии в его роду трех разросшихся ветвей, ему нельзя было, казалось, и помышлять о родовых владениях дома де Солисов, но желтая лихорадка, старость, бесплодие, все капризы судьбы соединились, чтобы наследником титулов и большого состояния сделать Эммануила, последнего в роде. По случайности, какие неправдоподобными кажутся только в книге, дом де Солисов получил графство Ноуро. Маргарита не захотела разлучаться с мужем, которого довольно долго должны были задержать в Испании дела, к тому же ей было любопытно посмотреть замок Каса-Реаль, где мать провела детство, и город Гранаду, колыбель де Соли-сов. Она уехала, положившись в управлении домом на преданность Марты, Жозеты и Лемюлькинье, уже привыкших вести хозяйство. Валтасар, которому Маргарита предложила совершить путешествие в Испанию, отказался под предлогом престарелого своего возраста; но истинной причиной его отказа были несколько работ, уже давно задуманных и манивших его возможностью осуществить все его надежды.
Граф и графиня де Солис-и-Ноуро пробыли в Испании дольше, чем собирались: у Маргариты родился ребенок. В половине 1830 года они очутились в Кадисе, где рассчитывали сесть на корабль, чтобы вернуться во Фракцию через Италию; но здесь они получили письмо, в котором Фелиция сообщала сестре печальные новости. За полтора года отец совершенно разорился. Габриэль и Пьеркен принуждены были ежемесячно выдавать Лемюлькинье деньги на домашние расходы. Старый слуга еще раз принес в дар хозяину свое состояние. Валтасар никого не хотел принимать, не пускал к себе даже своих детей. Жозета и Марта умерли. Кучера, повара и остальную прислугу — всех постепенно рассчитали. Лошадей и экипажи продали. Хотя Лемюлькинье хранил в глубочайшей тайне, как жил его хозяин, можно было думать, что тысяча франков, которую каждый месяц выдавали им Габриэль Клаас и Пьеркен, употреблялась на опыты. Судя по скудной провизии, покупаемой на рынке лакеем, оба старика довольствовались лишь самым необходимым. Наконец, чтобы не допустить продажи отцовского дома, Габриэль и Пьеркен вносили проценты за ту сумму, которую старик, без их ведома, занял под закладную на недвижимость. Никто из детей не имел влияния на старика, у которого в семьдесят лет была такая исключительная энергия, что он заставлял исполнять все свои желания, даже самые нелепые. Только, быть может, Маргарите удалось бы вновь взять власть над Валтасаром, и Фелиция умоляла сестру скорее приехать; она боялась, как бы отец не стал подписывать векселя. Габриэль, Конинкс и Пьеркен, испуганные продолжительностью безумия, уже поглотившего безрезультатно почти семь миллионов, решили не платить долгов Клааса. Это письмо побудило Маргариту изменить план путешествия, она кратчайшим путем отправилась в Дуэ. Ее сбережения и новые богатства позволяли ей еще раз вполне погасить все долги отца; но она хотела большего, хотела повиноваться матери и не допустить, чтобы отец сошел в могилу обесчещенным. Конечно, только она могла повлиять а старика и помешать продолжению его разорительных работ в таких летах, когда, при его ослабевших способностях, нельзя было ждать от него никакого плодотворного руда. Но она желала, не подражая детям Софокла, руководить им без трений в том случае, если отец был близок научной цели, ради которой он столько принес в жертву.
