Людей мы наняли среди местных деревенских бедняков, снабдили каждую бригаду всем необходимым и разрешили им рыбачить как и когда заблагорассудится, но с тем условием, что продавать мне камаронес и лангостинос они должны по рыночной цене, не превышающей полболивара за килограмм, поскольку все оборудование и лодки были куплены за мой счет.
Бизнес развернулся полным ходом и страшно увлек меня. У нас было три рефрижератора, они неустанно сновали вдоль берега, собирая улов.
Я построил на озере пирс длиной метров в триста, на котором работали нанятые Ритой сто с лишним женщин. Они разделывали креветок и лангустов, затем промывали их в холодной, как лед, воде и сортировали по размерам, чтобы каждая упаковка соответствовала одному американскому фунту[13]. В каждой могло быть от 10 и до 15, от 20 до 25 и от 25 до 30 креветок. Чем крупнее креветки, тем выше цена упаковки. Каждый день в Майами вылетал самолет с креветочным грузом почти в одиннадцать тонн на борту.
Я бы заработал на креветках целое состояние, если бы не имел глупость взять себе в партнеры одного янки. Это был парень с лунообразным сонным лицом, выглядевший, по первому впечатлению, простовато и добродушно. Он не говорил ни по-испански, ни по-французски, а поскольку с английским у меня было туго, то разругаться с ним мы никак не могли. Янки не внес денежной доли, зато арендовал холодильники, вырабатывающие лед, который продавался по всему Маракаибо и окрестностям. А ведь камаронес и лангостинос требовали тщательной заморозки.
Я присматривал за ходом ловли, состоянием баркасов, загрузкой каждодневного улова в три мои рефрижератора и расплачивался с рыбаками наличными из собственного кармана. Иногда уходил на берег с тридцатью тысячами боливаров, а возвращался без единой мелкой монеты.
Организовано дело было хорошо, но, как и в любом другом, не обходилось без загвоздок. Приходилось вести непрерывную войну со скупщиками-пиратами. Напомню, я скупал улов по цене не выше полболивара за килограмм, что было оправдано, потому что все оборудование принадлежало мне. А пираты-скупщики ничем не рисковали. Лодок у них не было, только грузовик-рефрижератор. Они заявлялись на берег и скупали добычу. Когда приходил баркас, груженный почти восемьюстами килограммами камаронес, то лишние полболивара за килограмм представляли для моих рыбаков существенную разницу, а пираты охотно давали по боливару. Надо родиться святым, чтобы устоять перед таким искушением. И я вынужден был защищать свои интересы и днем, и ночью. Впрочем, мне даже нравилось это.
Оплата за креветки поступала из Штатов в форме кредитного письма. Банк оплачивал 85 процентов стоимости сразу же, остальные 15 приходили, когда из Майами в Маракаибо поступало официальное уведомление о том, что груз получен и качество его соответствует стандарту.
Случалось, что по субботам мой компаньон отправлялся на одном из самолетов сопровождать груз. В тот день фракт стоил на пятьсот долларов дороже, а грузовые диспетчеры по выходным в Майами не работали, поэтому кто-то должен был находиться там, чтобы следить за разгрузкой и отправкой товара в Майами, Тампу или Джексонвилл. И, поскольку по субботам банки не работали, кредитные письма получить тоже было невозможно. Но в понедельник утром товар в Штатах шел на 10—15 процентов дороже, что составляло солидную прибавку.
Все шло как по маслу, и я был страшно доволен своим компаньоном, исправно вылетающим в Майами на уик-энд. И вот в один прекрасный день он оттуда не вернулся.
Так неудачно сложились обстоятельства, что случилось это в то время, когда в озере камаронес было мало. Мне пришлось нанять в порту большое судно и вывезти на нем с Лос-Рокеса улов из отборных лангустов. Я вернулся с превосходным уловом, и женщины тут же занялись разделкой. И вот у меня на руках оказался первосортный товар, целиком состоящий из крупных хвостов лангустов каждый весом до полукилограмма.
В субботу, как обычно, два самолета вылетели с деликатесным грузом на борту, целиком оплаченным мною, как и фрахт. А с ним улетел и навеки канул в небытие мой симпатичный партнер янки.
Понедельник — никаких новостей, вторник — то же самое. Я отправился в банк, из Майами ничего не поступало. Мне не хотелось этому верить, хотя в глубине души я понимал — все кончено, мы разорены. Совершенно очевидно, что мой партнер распродал весь груз сразу же по прибытии в Майами и тихонько ускользнул вместе со всей прибылью.
Я впал в неописуемую ярость и отправился в Америку разыскивать своего лунолицего компаньона, причем в кармане у меня был заготовлен для него «подарочек». Выйти на его след оказалось нетрудно, но по каждому очередному адресу я обнаруживал очередную женщину, которая клялась и божилась, что он ее законный муж, а вот где находится сейчас, она не знает. Такие «жены» обнаружились у него в трех разных городах. А самого бессовестного янки я так и не разыскал.
Мы разорились дочиста, потеряв сразу около ста пятидесяти тысяч долларов. Конечно, у нас оставались еще лодки, но они были в плохом состоянии, и выгодно продать их не представлялось возможным. К тому же для того, чтобы дело крутилось, надо было ежедневно иметь в кармане кругленькую сумму наличными, а этого не было тоже. Мы распродали все наше имущество. Рита не жаловалась и не упрекала меня за излишнюю доверчивость. Мы потеряли почти все, что заработали за четырнадцать лет тяжкого труда.
Раздался стук в дверь — звонок не работал, — и я пошел открывать. Это был мой старинный приятель — полковник Боланьо. И он, и его семья по-прежнему называли меня Папийоном. Все остальные в Венесуэле звали меня Энрике или доном Энрике, в зависимости от степени близости и состояния моих дел. В этом отношении у венесуэльцев чутье развито безупречно — они в момент узнают, процветает человек или находится на мели.
— Привет, Папийон! Давненько не виделись, целых три года.
— Да, Франсиско, целых три года.
— Почему не зашел посмотреть мой новый дом?
— Ты же не приглашал.
— Друга не приглашают. Он приходит, когда ему хочется, потому что дом друга — это его дом. Пригласить — это нанести оскорбление.
Я не ответил, я знал, что он прав.
Боланьо обнял Риту, а потом уселся, положив локти на стол, выглядел он удрученным и обеспокоенным. Рита принесла ему чашку кофе, а я спросил:
— Как узнал мой новый адрес?
— Мое дело. Почему не сообщил, что переехал?
— Закрутился. Работа, неприятности разные…
— Неприятности?
— Ага.
— Тогда я, выходит, не вовремя.
— Отчего же?
— Да пришел попросить взаймы. Пять тысяч боливаров.
— Сожалею, но не могу, Франсиско.
— Мы разорились, — добавила Рита.
— Ах вот оно что… Так вы разорились. Это правда, Папийон? Так вот почему ты не заходил ко мне! Не хотел рассказывать о своих неприятностях.
— Да.
— Ну так знай: болван ты после этого и больше никто! Для чего тогда друг, как не для того, чтобы рассказать ему о своей беде? Друг, на которого можно опереться, всегда поможет. Неужели ты думал, я не протяну тебе руку в беде? Ведь я узнал о твоих неприятностях от других людей, потому и пришел. Пришел помочь.
Мы с Ритой не могли вымолвить и слова, так были растроганы. Мы никогда никого ни о чем не просили, несмотря на то, что нас окружало много людей, которым мы в свое время помогали, некоторые были даже обязаны мне работой. Но ни один, зная, что мы разорились, не пришел и не предложил свою помощь. Ни один, кроме Боланьо.
— Чем тебе помочь, Папийон?
— Помоги найти дело, которое могло бы прокормить нас с Ритой. Что-нибудь недорогое, не хочу, чтоб ты тратился.
— Ступай переоденься, Рита. Я приглашаю вас поужинать в лучший французский ресторан в городе.
К концу ужина мы договорились, что я сам присмотрю себе дело, а потом скажу Боланьо, сколько надо будет внести денег на первых порах.
— Хватит у меня денег, тогда нет проблем, — сказал он. — А не хватит, займу у братьев. Так что не тушуйся, как-нибудь выплывем.
— Когда он был капралом в Эль-Дорадо, — сказал я Рите дома, — он подарил мне свой единственный штатский костюм, чтоб я мог выйти на волю прилично одетым. А теперь протянул руку помощи, чтобы мы могли начать жизнь сначала.
Мы заплатили ренту и переехали в уютное кафе-ресторан. Называлось это заведение бар-ресторан «Гэб», и мы оказались там как раз ко времени визита в Венесуэлу Длинного Шарло[14].
Президент де Голль прибыл с официальным визитом по приглашению президента Венесуэлы. В «Гэбе» была очень красивая крытая веранда, где я любил сидеть. И вот однажды, во время разговора с одним посетителем, я обернулся и заметил за соседним столиком плечистого молодого человека, как-то слишком аккуратно одетого в синий со стальным отливом костюм и галстук. На столе перед ним стоял стаканчик анисовой и лежала пачка «Голуаз». Кто он и чем занимается, было ясно с первого взгляда.
