— Имя рока и смерти. Эта тень будет лежать на мне всегда, а теперь, когда я нарушил тайну, она стала еще темнее и удушливее. Прости, мне очень жаль, но прошу тебя — уходи, Розалинда.
— Я хочу спать сегодня с тобой.
— Как ты можешь говорить так, когда Мэриан, возможно, мертва? Уходи, пожалуйста, немедленно.
Розалинда ушла. До глубокой ночи Туан сидел не шелохнувшись. Потом долго лежал в темноте с открытыми глазами. На следующее утро его разбудил звонок Бенета, радостно возвестившего, что с Мэриан все в полном порядке: она прекрасно себя чувствует, звонила ему и улетает в Австралию с новым женихом. Туан подумал позвонить Розалинде, но решил, что Бенет наверняка это уже сделал, и отключил телефон.
Оуэн успокоился немного лишь после того, как они с Джексоном позавтракали.
— У меня за всю жизнь не было такого дня, как нынешний, — признался он. — Нет, я не преувеличиваю, разумеется, выдавались дни неожиданно приятные, однако этот исключительный. Что могло быть удивительнее вашего появления здесь, ведь мы принадлежим к разным мирам, разным планетам, разным космосам. Но теперь мы сможем узнать друг друга… Не пугайтесь, мы подойдем к делу творчески… Сейчас мы в сходном положении: он порвал с вами, а она — со мной! Нам обоим предстоит это пережить. Да черт с ними обоими — мы начнем новую жизнь… Будем говорить о других людях, не о них, разумеется, и поделимся секретами. Впрочем, вы своих наверняка открывать не захотите. Вы всегда были ужасно замкнуты. Но я все же попытаюсь уговорить вас открыться мне. Вы как моллюск, да, моллюск, внутри которого — жемчужина. Нет, не качайте головой, я в этом уверен. Как вам известно, моллюски не знают, что в их раковине таится жемчужина, нечто растет внутри нас без нашего ведома. Милдред, черт ее побери, говорила про вас… Проклятие, что же она говорила? Я забыл, но это было, разумеется, что-то очень хорошее. Вы будете учить меня мудрости, а я вас — рисованию, это единственное, чему я могу научить. Вероятно, вы станете великим художником, гораздо лучшим, чем я. Догадываюсь, вы услышали зов, Бенет оказался для вас тупиком, теперь вы свободны. Послушайте, я говорю совершенно серьезно, я не могу дать вам свободу — звучит это, конечно, претенциозно, а вот вы меня освободите. Вы же станете самим собой, таким, какой вы на самом деле, в вас ведь есть нечто сверхъестественное, разве я не прав? Вы обладаете столькими навыками, возможно, и кое-какими тайными… И вы молчаливы. Давайте пойдем куда-нибудь вместе, но только не на улицу, я вас отсюда не выпущу, по крайней мере пока, а то вы, как кошка или собака, можете заблудиться в городе. Там, наверху, я покажу вам своего кота, вернее, котов, нарисованных, конечно же… Кстати, сколько вам лет? Вы — как реинкарнация божества в виде птицы с подбитым крылом. Вам может быть, насколько я понимаю, и двести… Не обращайте внимания, мы с вами напьемся до чертиков… но станем свободны, преобразим этот дом, словно слуги-волшебники.
Джексон внимательно слушал его, не пропуская ни слова. Он испытывал глубокую привязанность к Оуэну с его большой головой и бледным лицом, полными губами, голубыми глазами, нередко приобретающими водянистый оттенок, с его крупным носом и вечно взъерошенными черными, вероятно крашеными, волосами. Измученный Джексон был в этот момент рад, что оказался пленником Оуэна, его слугой-волшебником. Преображение, о котором говорил Оуэн, началось с того, что они взобрались на самый верх, пройдя через другую гостевую спальню, в мансарде, где Джексон заметил еще одну кровать, но поставленную на попа, хотя разглядеть ее было нелегко за кучей самых разных вещей, наваленных как попало: за старой, изъеденной молью одеждой, поломанной мебелью, грязными, насквозь пропылившимися книгами с разорванными переплетами, камнями самых разных размеров, старинными сундуками и чемоданами, разбитыми вазами, рассыпающимися от старости альбомами с давнишними фотографиями, никому не нужными абажурами, осколками фарфоровой посуды любых форм и рисунков, коробками, набитыми бесчисленным множеством мелочей, стопками пожелтевших от времени газет, сломанными игрушками. Через все это Оуэн пробирался, расшвыривая вещи в стороны своими огромными ногами.
— Я называю все это своими существами, детьми Одрадека, ха-ха, — объяснил он осторожно следовавшему за ним Джексону, — маленькими божествами, колдовскими источниками моего вдохновения, рабами беспорядка. Иногда я наугад вытаскиваю отсюда одного из них, удостоившегося особой привилегии, и уношу с собой вниз. Вы не находите, что такой талисман может принести удачу?
Оуэн поднял с пола маленькую бронзовую черепашку без одной ноги и положил в карман.
— А теперь взгляните на это. — Он расчистил Джексону путь к окну, решительно раскидав все, что попадалось под ноги, — Посмотрите: красавец Лондон, осененный ясным синим небом, вон башня Почтамта — какая перспектива, очень удобно для самоубийства! А вон башня Музея естественной истории, очень веселенькая, мемориал Альберта, Альберт-Холл, дюжина кенсингтонских шпилей, Кенсингтонский дворец… Пойдемте вниз, осторожно, не наступите на стекло, держитесь за меня, вот ваша спальня. Я вижу, вы застелили постель, это добрый знак, а теперь давайте посмотрим «Ужасы», я включу свет. Ладно, вижу, вас это не забавляет, а я живу их темными страстями, эти искаженные существа… Хорошо, оставим это, пойдемте вниз, я покажу вам свою кровать с балдахином на четырех столбиках, а потом — несколько настоящих картин. Вот мастерская, взгляните на разные варианты японского кота. Вижу, вы устали. Сейчас, только откопаю несколько портретов старых друзей и больше не буду вас мучить. Вот Милдред в молодости. Эдвард со своим отцом, а здесь — с братом Рэндаллом, вы знаете эту жуткую историю, неудивительно, что бедняга Эдвард… Да, это все мои работы, я вовсе не так молод, а вот Анна с Брэном, когда он был младенцем, как печально, что Льюэн так и не дожил до рождения сына…
Неожиданно услышав голос Мэриан в телефонной трубке, Бенет чуть не лишился чувств от удивления и радости. За короткое время разговора на него обрушилась масса информации: у Мэриан все в полном порядке, она совершенно счастлива, звонит вместе со своим австралийским женихом из аэропорта… Да, австралиец, жених, аэропорт, они собираются пожениться немедленно, там, ей очень неловко, что она не дала о себе знать раньше, она надеется, что не причинила слишком много неприятностей и беспокойства. Здесь в разговор вмешался австралийский жених, однако Бенет не понял того, что он говорил. Смех. Снова голос Мэриан: «Да, теперь я с мужчиной, которого люблю и буду любить всегда, всегда! Милый Бенет, я очень надеюсь, что вы нас навестите… пора идти, целую, целую».
Бенет сел, держась за сердце, по его щекам сползло несколько слезинок, но он тут же зашелся счастливым смехом. Отсмеявшись, схватился за телефон. Ему доставляло огромное удовольствие сообщать друзьям приятную новость, однако длилось это недолго. Его собеседники с готовностью переняли у него эстафету, а он позвонил Эдварду и испытал облегчение от того, что телефон не ответил. Бенет спросил у Анны, не позвонит ли она Эдварду попозже, но она как раз собиралась уходить. Тогда он обратился с той же просьбой к Розалинде, которая заверила его, что непременно дозвонится до Эдварда. А Бенет опять загрустил. Джексон.
Бенет очень скоро раскаялся в том, что оставил Джексону столь резкое письмо. Ему было стыдно за свой гнев и нетерпимость, беспокоило, что подумают об этом поступке другие. Понимал он также, что Джексона охотно и без промедления подберут! Словом, он сделал из себя посмешище. Ну и поделом: ведь он сам лишил себя не только ценного помощника, но потенциального советчика и друга. Он совершил грубую ошибку и не видел способа исправить положение. Джексон, вероятно, уже стал чьим-то слугой — слугой в особом смысле — возможно, Анны Данарвен, или Оуэна, или Эдварда, или Розалинды, или Мокстонов, или Кэкстона, или сумасшедшего Александра, или Элизабет Локсон, которая давно проявляла к Джексону повышенный интерес, только она, кажется, все еще в Италии… Впрочем, Италия — самое что ни на есть подходящее место для Джексона! А возможно, к настоящему времени он уже бесследно растворился в недрах Лондона, того Лондона, в котором Бенет его никогда не найдет. Господи, что бы сказал дядюшка Тим… как дядюшка Тим был прав!
Где теперь Джексон? Бенет стал вспоминать, при каких обстоятельствах впервые увидел его, шаг за шагом он воскрешал в памяти этапы их такого странного знакомства. Вот он встречает Джексона возле моста, и тот следует за ним до самого дома, потом обращается к Бенету: «Не могу ли я вам помочь?» — в этот момент их взгляды скрещиваются. Бенет вспомнил те глаза. Потом то, как Джексон коснулся его руки, давая понять, что деньги ему не нужны. Или он хотел этим жестом сказать что-то другое? Быть может, это было нечто гораздо большее? Сигнал, впустую посланный Бенету? Потом, позже, в темноте, опять голос Джексона: «Испытайте меня, я многое умею». Почему тогда эта фраза показалась Бенету неестественной, словно перед ним был актер? Затем, когда Бенет переехал в Тару и почти забыл о призрачной фигуре, настойчивый проситель явился вновь, на сей раз Бенет увидел его поверх плеча дядюшки Тима! Тревога и осуждение дядюшки Тима, когда Бенет закричал на незнакомца. И наконец, тот вечер, когда он впустил Джексона в дом. Почему он так поступил? Нет, это дядюшка Тим впустил его, сурово (насколько это было для него возможно) отчитав Бенета за то, что тот «не берет Джексона на работу». А почему, собственно, Бенет должен был взять его? Но разве Джексон не именно такой и даже гораздо более полезный и талантливый, каким хотел казаться сам Бенет? Может, то и впрямь был в некотором роде перст судьбы?
