Мистер Андерсон был совсем не в настроении болтать с Мэрвином Поттером, да еще на такую противную тему. В манере его добавилось холодности.
— Видимо, вас это интересует, — начал он, — и у вас полно свободного времени для пустых разговоров, а у меня, должен заметить, все не так. Я… э… а…
— Попробуйте еще раз, с начала, — посоветовал Мэрвин. Мистер Андерсон медленно сосчитал про себя до десяти.
Доктор, тревожась за его давление, рекомендовал ему такое средство в минуты стресса. Когда какой-нибудь гад загоняет вас в угол, наставлял доктор, и под воротничком у вас становится жарко, самое главное — успокоиться. Иначе, объяснял все тот же доктор, вы попросту лопнете по швам, вас хватит удар. Не успеете вы проговорить «Эй, да что такое?», как у вас закружится голова, и вы навсегда распрощаетесь со своей суповой тарелкой. У этих медиков странная манера выражаться…
— Два года назад, — снова начал мистер Андерсон, чеканя слова, чтобы все было ясно и не пришлось повторять, — я познакомился с дядей Фиппса, лордом Бинхэмтоном. Лорд Бинхэмтон, — по-прежнему четко продолжал мистер Андерсон, — разводит сиамских кошек. В Бессемере проходил ежегодный съезд соответствующего общества. Лорд Бинхэмтон как раз находился в Нью-Йорке, у тестя, и решил поприсутствовать на съезде. Остановился он в моем отеле.
— А что, все другие были заняты? — удивился Мэрвин. Мистер Андерсон снова сосчитал до десяти, на этот раз — еще медленнее.
— Так мы познакомились. Он сказал мне, что у него есть в Англии племянник, для которого он старается найти работу, и убедил меня его нанять, — заключил мистер Андерсон, темнея лицом при воспоминании о том, на что толкнул его сладкоречивый сын Англии. Как и многие опрометчивые поступки, случилось это после обильного и вкусного обеда, от которого он размяк и был готов оказывать услуги всем подряд, а теперь дивился, как он мог это сделать даже и после Лукуллова пиршества.
Мэрвин покивал.
— Понятненько. Так вот оно как! А я удивился, когда встретил Фиппса здесь.
— Больше вы его здесь не встретите, — мистер Андерсон взялся за телефон. — Дайте мне портье… Фиппс? Это мистер Андерсон. Немедленно зайдите ко мне.
— Зачем он вам понадобился? — неодобрительно покачал головой Мэрвин. — Он ничего не сможет добавить к моему рассказу. Кроме того, ему требуется полный покой. У него голова трещит.
— Я постараюсь, чтобы она затрещала еще сильнее, — заверил Андерсон, мрачно кладя трубку.
Герой экрана наконец заметил его мрачность.
— Судя по некоторой сдержанности, вы недовольны Фиппсом.
— Вот именно.
— Вы считаете, что ночью он вел себя… э… фамильярно?
— Вот именно.
— И хотите уволить его?
— Точно.
Мэрвин весело рассмеялся.
— В ваших угрозах, Дж. Г., нет ничего страшного. Он крепко вооружен, и они легким ветерком пролетят мимо. Уволить его, ха-ха! Да, может, он сам поднимается сюда, чтобы плюнуть вам в глаз и протянуть заявление об отставке. Видите ли, он получил наследство.
— Что!
— От какого-то вроде бы дедушки, если я правильно понял. Миллионер, по-моему. Так что вы легко можете понять, почему он был несколько возбужден. Новость ему сообщили под вечер. Обручился я в тот самый день, а девушка моя, говоря по-старинному, настоящая душенька, так что и я был возбужден. Надеюсь, я не слишком сложно объясняю? Улавливаете картинку? Фиппс, с одной стороны, в отменнейшем настроении из-за своего неожиданного богатства, а я — с другой, в таком же настроении, потому что влюблен. Оба мы в отличнейшем настроении.
Если бы птичка, о которой мы упоминали раньше, случайно присела на подоконник и заглянула в окошко, то она заметила бы поразительнейшую перемену к лучшему после слова «наследство». Из угрюмой статуи Эпштейна хозяин превратился в мягкого, доброго Дж. Г. Андерсона.
— Ну и ну, — произнес он на манер лесной голубки, беседующей с лесным голубком. — Наследство! И большое?
— Такое, что и в мечтах не пригрезится. Потому-то он и подарил вам лягушку. «Понимаешь, Поттер, — сказал Фиппс, ныряя под куст и появляясь с этим земноводным, если я не путаю ученых терминов, — тут прекраснейший экземпляр. Пригодится». — Ты хочешь взять лягушку себе? — спросил я. «Разумеется, — ответил он, прибавив, что намерен обучить ее простым трюкам и выступать с ней по телевизору. Но я отговорил его. «Зачем тебе дрессированная лягушка? — спросил я. — Ты богат. Прояви широту натуры. Прояви щедрость. Отщипни от своего богатства, Фиппс. Многие будут до смерти рады получить такую лягушку. Надо делиться, Фиппс, надо делиться». После короткого спора он принял мою точку зрения. Тут случайно всплыло ваше имя, и он согласился подарить лягушку вам, правда, добавив, что вы — отпетый мерзавец, которого в менее терпимом обществе давным-давно расстреляли бы на рассвете. Но все равно, прибавил он, ему нужнее. Да, умилился я, вот она, широкая душа! Ладно, а теперь мне пора бежать. Нужно съездить в Скивассетт, подкупить одежды. Я уже говорил, — осведомился Мэрвин Поттер, вставая из-за стола, — что наш мир — лучший из миров? Да? Тогда мне нечего прибавить. Самого доброго утра вам, Дж. Г. Андерсон!
3
Несколько минут после ухода посетителя мистер Андерсон сидел, погрузившись в раздумья. Мысли его занимал Сирил Фотерингей-Фиппс, но он не испытывал леденящего ужаса, нападавшего на него, когда он размышлял о нем прежде. Тогда у него возникало ощущение, что он исследует не душу Фиппса, а заглядывает в черную яму с шипящими змеями. Сейчас, словно парящие по воздуху пушинки чертополоха, в голову вплывали мысли о том, что, если ему пойдут навстречу, он, пожалуй, сможет распрощаться с отелем «Вашингтон» и городком Бессемер штата Огайо.
Городишки вроде Бессемера вполне милы, если они вам нравятся, но у них есть один недостаток — в зимние месяцы тут становится холодновато. У мистера Андерсона кровь с течением лет становилась все жиже, и его все больше тянуло на юг. Если ему удастся сбыть «Вашингтон», он купит уютную гостиничку где-нибудь во Флориде и будет уезжать отсюда еще до первого снега. «Приозерная» летом и гостиничка во Флориде зимой… чего еще желать человеку, страдающему ознобышами? И кому же еще сплавить «Вашингтон», как не амбициозному портье, который только что унаследовал состояние? В первый раз за это утро мистер Андерсон обнаружил, что взгляды его целиком и полностью совпадают со взглядами Поттера. Да, и вправду, наш мир — чудеснейший из миров. Поттер ничуть не преувеличил его очарования.
Мистер Андерсон с головой окунулся в мечты и уже чуть было не замурлыкал веселенький мотивчик, когда, как случалось и прежде, раздался стук в дверь, на этот раз — робкий, умоляющий, словно бы царапался пес, вернувшийся в старый дом после ночного загула.
Вошел Сирил Фотерингей-Фиппс. Бочком, на чуть подкашивающихся ногах, как всегда в присутствии босса. Пусть на него и свалилось богатство, но Дж. Г. Андерсон все равно пугал его до посинения.
Высокий, стройный англичанин был именно того типа, который распространен в клубе «Трутни» на Довер стрит в Лондоне. Членом этого заведения он оставался до сих пор, хотя уже два года как встал под знамена мистера Андерсона. Характер у него был самый приятный, волосы — цвета сливочного масла, лицо — простодушное, симпатичное, того самого рода, который пробуждает в женщинах материнские инстинкты. Но такие свойства, как известно, — палка о двух концах. У мужчин-нанимателей, которых по утрам донимает печень, они вызывали раздражение. В дни, когда Дж. Г. Андерсон чувствовал себя плоховато, это приятное, почтительное лицо приводило его в ярость, о чем он мог даже и вслух упомянуть.
Однако в хорошее утро Дж. Г. утешался мыслью, что его портье, хотя и умственно отсталый, ниже морского моллюска, ушибленного в детстве, во всяком случае весьма декоративен.
Декоративным Сирил Фиппс был, что же касается разума, он первый согласился бы, что он не из тех, у кого затылок распух от мозгов. У одних — распух, у других — нет, с этим приходится мириться, сказал бы он. В Итоне его прозвали Простаком, и прозвище перешло и в Оксфорд, что там — в клуб «Трутни», где уровень интеллекта не особо высок. Простак. Чуть только взглянешь на него, сразу понимаешь — да, прозвище это правильно и неизбежно. «Mot juste»,[12] — говорите вы себе.
Солнечная улыбка далась мистеру Андерсону нелегко, но он силой вынудил непривычные к тому губы изобразить ее подобие. При воспоминании, что этот молодой человек посмел обозвать его нехорошим словом, улыбка начала было сползать, но Дж. Г. Андерсон, ухватив ее за самый кончик, водрузил на место. Он был полон решимости излучать тепло и ласку, пусть они хоть задушат его.
— Входите, Фиппс, входите! — радостно воскликнул он. — Слышал, у вас голова болит. Худо, худо. Вам надо бы взять выходной. Да вы присаживайтесь, Фиппс, присаживайтесь. Я хочу побеседовать с вами, дорогой друг.
