Ознакомительная версия.
Обед почти кончился. Я сделал над собой усилие сохранить самообладание и в нескольких словах рассказал простую историю о последних днях матушки на земле. Потом разговор перешел на предметы, неинтересные для меня. Моя душа успокоилась после сделанных над собой усилий, ко мне вернулась моя наблюдательность.
Мало-помалу, пока разговор продолжался, я заметил кое-что в поведении знаменитого доктора, что сначала привело меня в недоумение, а потом возбудило мое подозрение о какой-то причине его присутствия, в которой он не признавался и которая касалась меня.
Я неоднократно замечал, что глаза его останавливались на мне с тайным интересом и вниманием, которое он, по-видимому, старался скрыть. Беспрестанно замечал я, что он старался увести разговор от общих тем и заставить меня разговориться о себе, а еще необычнее (если я не ошибался) было, что сэр Джемс понимал и поощрял его.
Под разными предлогами меня расспрашивали, чем я болел прежде и какие планы строю на будущее время. Между прочими вопросами, лично интересовавшими меня, коснулись сверхъестественных явлений. Меня спросили, верю ли я в тайное духовное, общение с призраками умерших или отсутствующих существ. Меня очень скоро заставили признать, что мои взгляды на этот трудный и спорный вопрос в некоторой степени подчиняются влиянию собственного опыта. Признания, однако, оказалось недостаточно для удовлетворения невинного любопытства доктора. Он старался убедить меня рассказать подробнее, что я видел и чувствовал.
Но я уже остерегался, извинился и не захотел ни в чем признаваться моему другу. Для меня уже было абсолютно ясно, что я стал предметом опыта, интересующего и сэра Джемса, и доктора. Делая вид, будто не догадываюсь ни о чем, я про себя решил узнать настоящую причину присутствия доктора в этот вечер и какую роль играл сэр Джемс, пригласив его быть моим гостем.
События благоприятствовали моему намерению вскоре после того, как десерт был поставлен на стол.
Слуга вошел в комнату с письмом ко мне и сказал, что посланный ждет ответа. Я распечатал конверт и вынул письмо от моих поверенных, извещавших меня об окончании одного дела. Я тотчас воспользовался случаем, представившимся мне. Вместо того, чтобы дать устный ответ, я извинился и воспользовался предлогом дать на него письменный ответ, чтобы выйти из комнаты.
Отпустив посланного, ждавшего внизу, я вернулся в коридор, в котором находились мои комнаты, и тихо отворил дверь своей спальни. Другая дверь вела в гостиную и наверху был вентилятор. Мне стоило только встать под вентилятором и каждое слово разговора сэра Джемса с доктором доносилось до моих ушей.
— Так вы находите, что я прав? — были первые слова сэра Джемса, услышанные мной.
— Вполне, — ответил доктор.
— Я старался всеми силами заставить его переменить скучный образ жизни, — продолжал сэр Джордж. — Я приглашал его к себе в Шотландию, предлагал путешествовать с ним за границей, взять с собою на мою яхту. У него один ответ — он просто говорит «нет» на все мои предложения. Вы слышали от него самого, что у него нет определенных планов на будущее время. Что будет с ним? Что нам лучше сделать?
— Это нелегко сказать, — услышал я ответ доктора.
— Сказать по правде, его нервная система очень расстроена. Я заметил уже в нем что-то странное, когда он приезжал советоваться со мной о здоровье своей матери. Не одна ее смерть причина расстройства. По-моему мнению, его ум — как бы сказать? — утратил ясность уже давно. Он человек очень сдержанный. Я подозреваю, что его мучило беспокойство, о котором он не рассказывал никому. В его лета всякие скрываемые огорчения происходят от женщин. По своему темпераменту он романтически смотрит на любовь, и, возможно, какая-нибудь пошлая современная женщина разочаровала его. Какова бы ни была причина, ее воздействие ясно — нервы молодого человека расстроены и оказывают влияние на мозг. Я знал людей в его положении дурно кончавших. Он может быть доведен до галлюцинаций, если не изменит настоящего образа жизни. Помните вы, что он сказал, когда мы говорили о привидениях?
— Чистый вздор! — заметил сэр Джемс.
— Чистая галлюцинация будет более правильное выражение, — возразил доктор. — И другие галлюцинации могут появиться каждую минуту.
— Что же делать? — настаивал сэр Джемс. — По правде могу сказать, доктор, что интересуюсь этим бедным молодым человеком как отец. Его мать была одним из самых старых и дорогих моих друзей, а он наследовал многие из ее привлекательных и милых качеств. Надеюсь, вы не находите болезнь его настолько опасной, чтобы она требовала присмотра?
— Конечно, нет пока, — ответил доктор. — Болезни мозга еще нет, следовательно, нет и причины содержать его под присмотром. Это случай сомнительный и трудный. Пусть надежный человек наблюдает за ним тайком и не перечит ему ни в чем, насколько возможно. Малейшая безделица может возбудить его подозрение, а если это случится, мы потеряем над ним всякую власть.
— Вы не думаете, что он уже подозревает нас, доктор?
— Надеюсь, что нет. Я видел, что он раза два взглянул на меня довольно странно — и вот уже давно вышел из комнаты.
Услышав это, я не стал ждать больше. Я вернулся в гостиную (через коридор) и занял свое место за столом.
Негодование, которое я чувствовал, мне кажется, довольно естественно при подобных обстоятельствах, сделало из меня первый раз в жизни хорошего актера. Я придумал необходимый предлог для своего продолжительного отступления и принял участие в разговоре, строго наблюдая за каждым своим словом, но не обнаруживая никакой сдержанности. Что такое сны мистрис Ван-Брандт, что такое призрачные появления ее, виденные мной? Галлюцинации, потихоньку увеличивавшиеся с годами? Галлюцинации, ведущие меня медленно и постепенно все ближе и ближе к помешательству? Это подозрение в помешательстве так рассердило меня на добрых друзей, старавшихся спасти мой рассудок? Не ужас ли помешательства заставляет меня бежать из гостиницы, как преступника, вырвавшегося из тюрьмы?
Эти вопросы мучили меня в ночном одиночестве. Моя постель стала для меня местом нестерпимой пытки. Я встаю, одеваюсь, жду рассвета и смотрю в открытое окно на улицу.
Летние ночи коротки. Серый рассвет является мне как освобождение, блеск великолепного солнечного восхода еще раз веселит мою душу. Зачем буду я ждать в комнате, еще заполненной моими страшными ночными сомнениями? Я беру свой дорожный мешок, я оставляю мои письма на столе гостиной и спускаюсь с лестницы к наружной двери. Швейцар дремлет на стуле. Он просыпается, когда я прохожу мимо него, и (да поможет мне Господь!) у него на лице выражается сомнение, не сумасшедший ли я.
— Уже оставляете нас, сэр? — говорит он, смотря па мешок в моей руке.
Сумасшедший я или в полном рассудке, а ответ у меня готов. Я говорю ему, что уезжаю на день за город, а чтобы подольше побыть на воздухе, должен ехать рано.
Швейцар все же не спускает с меня глаз. Он спрашивает, не позвать ли кого, чтобы донести мой мешок. Я не позволяю никого будить. Он спрашивает, не оставлю ли я какого-нибудь поручения к моему другу. Я уведомляю его, что оставил письма наверху к сэру Джемсу и хозяину гостиницы. После этого он отодвигает запоры и отворяет дверь. До последней минуты по лицу его видно, что он считает меня сумасшедшим.
Прав он или не прав? Кто может отвечать за себя? Как могу я ответить?
Глава XXXIII
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД НА ОЗЕРО ЗЕЛЕНЫХ ВОД
Душа поя пробудилась, когда я шел по светлым, пустынным улицам и дышал свежим утренним воздухом.
Идя на восток по большому городу, я остановился у первой конторы, мимо которой проходил, и занял место в дилижансе, отходившем рано утром в Ипсвич. Оттуда я на почтовых лошадях доехал до города, ближайшего к озеру Зеленых Вод. Прогулка в несколько миль прохладным вечером привела меня, по хорошо знакомым проселочным дорогам, в наш старый дом. В последних лучах заходящего солнца взглянул я на знакомый ряд окон и увидел, что ставни все заперты. Ни одного живого существа не было видно нигде. Даже собаки не залаяли, когда я позвонил в большой колокольчик у дверей. Дом был пуст и заперт.
После долгого ожидания я услышал тяжелые шаги в передней. Какой-то старик отпер дверь.
Как он ни изменился, я сейчас же узнал в нем одного из наших бывших арендаторов. К изумлению старика, я назвал его по имени. Он, со своей стороны, усиленно старался узнать меня, и, очевидно, старался напрасно. Без сомнения, я гораздо больше изменился, нежели он, — я был вынужден назвать себя. Сморщенное лицо бедняги медленно и робко просияло улыбкой, как будто он был и не способен, и боялся позволить себе такую непривычную роскошь. Сильно смутившись, он приветствовал меня как хозяина, вернувшегося домой, как будто дом был мой.
Проведя меня в маленькую заднюю комнату, в которой он жил, старик предложил мне все, что у него было, — окорок и яйца на ужин и стакан домашнего пива. Он, очевидно, с трудом понял, когда я сообщил ему, что единственной целью моего посещения было еще раз взглянуть на знакомые места около моего старого дома. Но он охотно предложил мне свои услуги и вызвался, если я желаю, предоставить мне ночлег.
Ознакомительная версия.
