Как только я очутился за городом и на таком расстоянии от него, что можно было подумать и о переправе на островок, я стал искать, нельзя ли где позаимствовать лодку и как только молния показала мне одну лодочку не на замке, я прыгнул в нее и оттолкнулся от берега. Это оказался челнок, кое-как привязанный веревкой. Островок был очень неблизко, на самой середине реки, но я не стал терять времени; а когда я наконец пристал к плоту, то так выбился из сил, что, будь хоть какаянибудь возможность, лег бы и отдышался. Но где уж тут лежать! Я перепрыгнул на плот и говорю:
– Скорей, Джим, отвязывай плот! Слава тебе господи, мы от них избавились!
Джим выбежал из шалаша и, расставив руки, полез было ко мне обниматься – так он обрадовался; зато у меня душа ушла в пятки, как только я его увидел при свете молнии; я попятился и свалился с плота в реку, потому что совсем забыл, что Джим изображал в одном лице и короля Лира, и больного араба, и утопленника, и я чуть не помер со страху. Но Джим выловил меня из воды и уж совсем собрался обнимать и благословлять меня, но я ему сказал:
– Не сейчас, Джим; оставь это на завтрак, оставь на завтрак! Скорей отвязывай плот и отпихивайся от берега!
Через две секунды мы уже скользили вниз по реке. До чего хорошо было очутиться опять на свободе, плыть одним посредине широкой реки – так, чтоб никто нас не мог достать! Я даже попрыгал и поплясал немножко на радостях и похлопал пяткой о пятку – никак не мог удержаться; и только стукнул третий раз, как слышу хорошо знакомый мне звук; затаил дыхание, прислушался и жду; так и есть; вспыхнула над водой молния, гляжу – вот они плывут! Налегают на весла, так, что борта трещат! Это были король с герцогом.
Я повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать.
Как только они ступили на плот, король бросился ко мне, ухватил за шиворот и говорит:
– Хотел удрать от нас, щенок ты этакий?! Компания наша тебе надоела, что ли?
Я говорю:
– Нет, ваше величество, мы не хотели… Пустите, ваше величество!
– Живей тогда говори, что это тебе взбрело в башку, а не то душу из тебя вытрясу!
– Честное слово, я вам все расскажу, как было, ваше величество. Этот, что меня держал, был очень со мной ласков, все говорил, что у него вот такой же сынишка помер в прошлом году и ему просто жалко видеть, что мальчик попал в такую передрягу; а когда все потеряли голову, увидев золото, и бросились к гробу, он выпустил мою руку и шепчет: «Беги скорее, не то тебя повесят!» И я побежал. Мне показалось, что оставаться мало толку: сделать я ничего не могу, а зачем же дожидаться, чтоб меня повесили, когда можно удрать! Так я и не останавливался, все бежал, пока не увидел челнок; а когда добрался до плота, велел Джиму скорей отчаливать, не то они меня догонят и повесят; а еще сказал ему, что вас и герцога, наверно, уже нет в живых, и мне вас было очень жалко, и Джиму тоже, и я очень обрадовался, когда вас увидел. Вот спросите Джима, правду я говорю или нет.
Джим сказал, что так все и было. А король велел ему замолчать и говорит:
– Ну да, как же, ври больше! – И опять встряхнул меня за шиворот и пообещал утопить в реке.
Но герцог сказал:
– Пустите мальчишку, старый дурак! А вы-то сами по-другому, что ли, себя вели? Справлялись разве о нем, когда вырвались на свободу? Я что-то не припомню.
Тогда король выпустил меня и начал ругать и город, и всех его жителей. Но герцог сказал:
– Вы бы лучше себя как следует отругали – ведь вас-то и надо ругать больше всех. Вы с самого начала ничего толком ни сделали, вот разве что не растерялись и выступили довольно кстати с этой вашей синей стрелкой. Это вышло ловко, прямотаки здорово! Вот эта самая штука нас и спасла. А если б не она, нас заперли бы, пока не пришел бы багаж англичан, а там – в тюрьму, это уж наверняка! А из-за вашей стрелки они потащились на кладбище, а там золото оказало нам услугу поважней: ведь если бы эти оголтелые дураки не потеряли голову и не бросились все к гробу глядеть на золото, пришлось бы нам сегодня спать в галстуках особой прочности, с ручательством, – много прочнее, чем нам с вами требуется.
Они молчали с минуту – задумались. Потом король и говорит довольно рассеянно:
– Гм! А ведь мы думали, что негры его украли.
Я так и съежился весь.
– Да, – говорит герцог с расстановкой и насмешливо, – мы думали!
Еще через полминуты король говорит этак нараспев:
– По крайней мере, я думал.
А герцог ему точно так же:
– Напротив, это я думал.
Король обозлился и говорит:
– Послушайте, ваша светлость, вы на что это намекаете?
Герцог ему отвечает, на этот раз много живей:
– Ну, коли на то пошло, позвольте и вас спросить: на что вы намекали?
– Совсем заврался! – говорит король очень язвительно. – А впрочем, я ведь не знаю, – может быть, вы это во сне, сами не понимали, что делаете?
Герцог сразу весь ощетинился и говорит:
– Да брось ты чепуху молоть! За дурака, что ли ты меня считаешь? Что же по-твоему, я не знаю, кто спрятал деньги в гроб?
– Да, сударь! Я-то знаю, что вы это знаете, потому что вы же сами и спрятали!
– Это ложь! – И герцог набросился на короля.
Тот кричит:
– Руки прочь! Пустите мое горло! Беру свои слова обратно.
Герцог говорит:
– Ладно, только сознайтесь сначала, что это вы спрятали деньги, хотели потом улизнуть от меня, вернуться, откопать деньги и забрать все себе.
– Погодите минутку, герцог! Ответьте мне на один вопрос честно и благородно: если это не вы спрятали туда деньги – так и скажите. Я вам поверю и все свои слова возьму обратно.
– Ах ты старый жулик! Ничего я не прятал! Сам знаешь, что не я. Вот тебе!
– Ну хорошо, я вам верю. Ответьте мне еще на один вопрос, только не беситесь: а не было ли у вас такой мысли – подцепить денежки и спрятать их?
Герцог сначала долго не отвечал, потом говорит:
– Ну так что ж, если б даже и была? Ведь я же этого все-таки не сделал? А у вас не только мысль была – вы взяли да и подцепили!
– Помереть мне на этом самом месте, герцог, только я их не брал, – и это сущая правда! Не скажу, что я не собирался их взять: что было, то было, но только вы… то есть… я хочу сказать: другие… меня опередили.
– Это ложь! Вы сами их украли и должны сознаться, что украли, а не то…
Король начал задыхаться, а потом через силу прохрипел:
– Довольно… сознаюсь!
Я был очень рад это слышать; мне сразу стало много легче. А герцог выпустил его из рук и говорит:
– Если только вы опять вздумаете отпираться, я вас в реке утоплю. Вам и следует сидеть и хныкать, как младенцу, – самое для вас подходящее после такого поведения. Прямо страус какой-то – так и норовит все заглотать! Первый раз такого вижу, а я еще верил ему, как отцу родному! И не стыдно вам?! Стоит и слушает, как все это дело взвалили на несчастных негров, – и хоть бы словечко сказал, заступился бы за них! Мне теперь на себя смешно: надо же быть дураком, чтобы поверить такой глупости! Черт вас возьми, теперь-то я понимаю, для чего вам так срочно понадобилось пополнить дефицит! Вы хотели прикарманить и те денежки, что я выручил за «Жирафа», да и мало ли еще за что, и забрать все разом!
Король сказал робким голосом, все еще продолжая всхлипывать:
– Да что вы, герцог! Это вовсе не я сказал. Это вы сами сказали, что надо пополнить дефицит.
– Молчать! Я больше слышать ничего не хочу! – говорит герцог. – Теперь видите, чего вы этим добились? Они все свои деньги получили обратно да сверх того все наши забрали, кроме доллара или двух. Ступайте спать, и чтоб я больше про это не слыхал, а не то я вам такой дефицит покажу – будете помнить!
Король поплелся в шалаш и приложился к бутылочке утешения ради; а там и герцог тоже взялся за бутылку; и через какие-нибудь полчаса они опять были закадычными друзьями, и чем больше пили, тем любовней обращались друг с другом, а напоследок мирно захрапели, обнявшись. Оба они здорово нализались, но только я заметил, что король хоть и нализался, а все-таки ни разу не забылся и не сказал, что это не он украл деньги. А по мне, тем лучше: от этого у меня на душе только сделалось легче и веселей. Само собой, после того как они захрапели, мы с Джимом наговорились всласть, и я ему все рассказал.
Много дней подряд мы боялись останавливаться в городах, и все плыли да плыли вниз по реке. Теперь мы были на Юге, в теплом климате, и очень далеко от дома. Нам стали попадаться навстречу деревья, обросшие испанским мхом, словно длинной седой бородой. Я в первый раз видел, как он растет, и лес от этого казался мрачным и угрюмым. Наши жулики решили, что теперь им нечего бояться, и опять принялись околпачивать народ в городах.
Для начала они прочли лекцию насчет трезвости, но выручили такие гроши, что даже на выпивку не хватило. Тогда они решили открыть в другом городе школу танцев; а сами танцевали не лучше кенгуру, – и как только они выкинули первое коленце, вся публика набросилась на них и выпроводила вон на города. В другой раз они попробовали обучать народ ораторскому искусству; только недолго разглагольствовали: слушателя не выдержали, разругали их на все корки и велели убираться из города. Пробовали они и проповеди, и внушение мыслей, врачевание, и гадание – всего понемножку, только им что-то здорово не везло. Так что в конце концов они прожились дочиста и по целым дням валялись на плоту – все думали да думали и друг с другом почти не разговаривали, такие были хмурые и злые.
