— Мне ли этого не знать? — раздраженно откликнулась тетя Полли. — Я сама с двух часов глаз не сомкнула. А еще эта крыша! Как мы ее починим, скажи на милость, если дождь не перестает? Ты вылила ведра?
— Да… и поставила еще несколько. Там новая протечка, немного дальше.
— Новая! Ну, скоро вся крыша будет течь! Поллианна приоткрыла рот; она чуть не сказала: «Что ж, мы можем радоваться, что тогда починим ее всю сразу», когда вдруг вспомнила о своих намерениях и заменила эту фразу на усталое:
— Вполне вероятно, тетечка. Похоже, к тому все идет и довольно быстро. Во всяком случае, хлопот не меньше, чем если бы уже текла вся крыша, и мне это до смерти надоело! — С этими словами она, предусмотрительно отвернувшись, устало побрела к двери. — Это так забавно… и так трудно! Боюсь, я не выдержу и все испорчу, — озабоченно прошептала Поллианна, спеша вниз по лестнице в кухню.
В тот день тете Полли еще не раз представился случай взглянуть на Поллианну удивленно и вопросительно. Поллианна всем была недовольна. Огонь не загорался, ветер трижды расшатал один и тот же ставень, который пришлось каждый раз закреплять заново, а в крыше обнаружилась еще и третья дыра. Почта принесла Поллианне письмо, вызвавшее у нее слезы (хотя никакие расспросы тети Полли не заставили племянницу сказать почему). Даже обед не удался, да и после него было бесчисленное количество других неприятностей, вызвавших раздраженные, мрачные замечания.
Но во второй половине дня проницательно-недоверчивое выражение вдруг стало бороться с прежним недоуменно-вопросительным во взгляде тети Полли. Если Поллианна и заметила это, то не подала вида. Ее раздражительность и недовольство ничуть не уменьшились. Однако еще задолго до шести часов подозрение во взгляде тети Полли превратилось в уверенность, нанеся позорное поражение недоумению и сомнению. Впрочем, как ни странно, новое выражение вскоре заняло место этой уверенности, выражение, которое, по существу, было просто веселым огоньком. Наконец, после особенно горьких сетований со стороны Поллианны, тетя Полли в шутливом отчаянии подняла руки:
— Хватит, хватит, детка! Сдаюсь! Признаю, что побита моим же оружием. Можешь… радоваться этому, если хочешь, — заключила она с мрачной улыбкой.
— Я знаю, тетечка, но ты сказала… — с притворной скромностью начала Поллианна.
— Да-да, но никогда больше не скажу, — с чувством перебила ее тетя Полли. — Что это был за день! Не хотела бы я пережить другой такой. — Она заколебалась, чуть заметно покраснела и продолжила, с явным усилием: — Более того, я… я хочу, чтобы ты знала… я понимаю, что последнее время не очень хорошо играла в игру… но теперь я собираюсь… постараться… Да где же мой носовой платок? — добавила она резко, роясь в складках своего платья. Поллианна вскочила и мгновенно оказалась возле тетки.
— Но, тетя Полли, я не хотела… это была… просто шутка, — дрожащим голосом сказала она с глубоким раскаянием. — Я и не думала, что ты так к этому отнесешься.
— Конечно же ты не думала, — отозвалась тетя Полли со всей резкостью суровой, сдержанной женщины, которая питает отвращение ко всякого рода сценам и проявлениям чувств и смертельно боится показать, что взволнована. — Ты полагаешь, я не знала, что ты задумала это как шутку? Неужели ты думаешь, что если бы я видела в этом попытку проучить меня, я… я… — Но сильные молодые руки Поллианны сжали ее в крепких объятиях, и она не смогла договорить.
Поллианна была не единственной, для кого та зима оказалась очень тяжелой. В Бостоне Джимми Пендлетон, несмотря на все его напряженные усилия занять чем-нибудь свое время и ум, обнаружил, что никак не может полностью изгнать из своих грез некие смеющиеся голубые глаза и до конца стереть из памяти некий горячо любимый, веселый голос. Джимми говорил себе, что, если бы не миссис Кэрью и не возможность быть ей полезным, жить не стоило бы. Но даже у миссис Кэрью не все радовало его, так как там всегда был Джейми, а его присутствие наводило на мысли о Поллианне — нерадостные мысли. Джимми был совершенно уверен в том, что Джейми и Поллианна любят друг друга, и не менее глубоко убежден в своей моральной обязанности отступить в сторону и освободить дорогу обиженному судьбой Джейми, и потому ему даже не приходило в голову в чем-либо усомниться. О Поллианне он не хотел ни говорить, ни слышать. Он знал, что и Джейми, и миссис Кэрью получают от нее письма, и когда они рассказывали о ней, он заставлял себя слушать несмотря на душевную боль, но всегда старался как можно скорее изменить тему разговора, а в своей собственной переписке с ней ограничивался самыми краткими и самыми редкими посланиями. Для Джимми Поллианна, которую он не мог назвать своей, была ни чем иным, как источником страданий и огорчений, и он даже обрадовался, когда пришло время покинуть Белдингсвилл и вернуться к учебе в Бостоне: находиться так близко к Поллианне и вместе с тем так далеко от нее оказалось для него сущей пыткой.
В Бостоне со всей лихорадочностью беспокойного ума, ищущего возможности отвлечься от тяжелых мыслей, Джимми взялся за осуществление планов миссис Кэрью, касающихся ее любимых молодых работниц, и все свободное время, какое только оставалось у него после учебы, отдавая этой работе, к огромному удовольствию и благодарности миссис Кэрью.
Так для Джимми прошла зима и пришла весна — радостная, расцветающая весна с легкими ветерками, благодатными ливнями и нежными бутонами, превращающимися в буйство красок и аромата. Для Джимми, однако, это была совсем не радостная весна, так как в его сердце по-прежнему не было ничего, кроме зимы его тревоги.
— Если бы только они наконец все решили и окончательно объявили о своей помолвке, — все чаще и чаще бормотал про себя Джимми в эти дни. — Если бы я только знал что-то наверняка, мне было бы легче это вынести!
И в один из последних дней апреля его желание исполнилось — отчасти; он узнал «что-то наверняка».
Была суббота, около десяти часов утра. Мэри, горничная миссис Кэрью, ввела его в музыкальную комнату с заученным:
— Я передам миссис Кэрью, что вы здесь, сэр. Я думаю, она ждет вас.
На пороге музыкальной комнаты Джимми в испуге замер: у фортепьяно, закинув руки на пюпитр и уронив на них голову, сидел Джейми. Пендлетон уже полу обернулся к двери, чтобы тихонько удалиться, как вдруг юноша у фортепьяно поднял голову, и стали видны его пылающие щеки и лихорадочно блестящие глаза.
— Что такое, Кэрью, — запинаясь, выговорил ошеломленный Джимми, — что-нибудь… э-э… случилось?
— Случилось! Да, случилось! — воскликнул Джейми, взмахнув руками, в каждой из которых, как видел теперь Пендлетон, было распечатанное письмо. — Все случилось! Разве вы не думали бы так, если бы всю жизнь провели в тюрьме и вдруг увидели, что ворота широко распахнуты? Разве вы не думали бы так, если бы в следующую минуту могли попросить девушку, которую любите, стать вашей женой? Разве вы не думали бы так, если бы… Но послушайте! Вы, наверное, думаете, что я сошел с ума? Нет-нет! Хотя, может быть, я все же схожу с ума — от радости. Я хочу все рассказать вам. Можно? Я должен кому-нибудь рассказать!
Джимми поднял голову выше. Он как бы неосознанно готовился вынести предстоящий удар. Лицо его стало чуть бледнее, но голос прозвучал довольно твердо, когда он ответил:
— Конечно, дружище. Я буду… рад вас выслушать.
Джейми, однако, почти и не дожидался этого согласия. Он торопливо, и все еще немного несвязно, продолжил:
— Для вас это, конечно, так, ничего особенного. У вас есть здоровые ноги и свобода. У вас есть ваши мечты и ваши мосты. Но я… для меня в этом все. Это возможность жить жизнью настоящего мужчины и делать дело, достойное мужчины… пусть даже это не дамбы и мосты. Это уже кое-что! И это дело, как я доказал теперь, я могу делать. Слушайте. В этом письме сообщается, что мой небольшой рассказ получил первый приз — три тысячи долларов — на конкурсе. А в другом — о том, что крупное издательство принимает с лестным для меня энтузиазмом рукопись моей первой книги для опубликования. И оба письма пришли сегодня — этим утром. Вас удивляет, что я безумно рад?
— Нет! Разумеется нет! Я поздравляю вас, Кэрью, от всей души! — горячо воскликнул Джимми.
— Спасибо… и меня действительно можно поздравить. Только подумайте, что это значит для меня! Подумайте, что это значит, если со временем я смогу быть материально независим, как подобает мужчине. Подумайте, что это значит, если когда-нибудь миссис Кэрью будет гордиться и радоваться, что отвела увечному мальчику место в своем доме и в своем сердце. Подумайте, что это значит, если теперь я могу сказать девушке, которую люблю, что я люблю ее!
— Да… да, конечно, дружище! — Джимми говорил твердо, хотя сильно побледнев.
