Как поживаешь? Я был очень опечален смертью твоего почтенного батюшки, да помилует его господь! Твои домочадцы, надеюсь, здоровы? Откуда ты прибыл сюда?
— Из святого Мешхеда, — ответил я.
— Хаджи Малика там видел? — поинтересовался он.
— Нет.
— Почему?
— Я не знаком с ним. И не нашлось никого, кто направил бы меня к нему.
— Что же ты купил в Мешхеде?
— Ничего.
— Ладно, у меня здесь есть немного султанабадских ковров. [141] Товар хороший и расходится быстро и в Каире, и в Стамбуле. Возьми их с собой, я недорого тебе их посчитаю. Это очень доходное дело.
Я сказал:
— Я ничего не покупаю.
— Если у тебя нет денег, потом отдашь!
— Нет, я ничего не куплю.
— У меня есть десять манов [142] бирюзы для продажи в Египте. Возьми хоть их!
— Я уже говорил вам, что ничего не покупаю.
— Так зачем же ты приехал сюда? — удивился он.
— Ради путешествия.
— Ну ладно уж, скажи по крайней мере, как тебе показался Тегеран?
— В Тегеране нет ничего, что могло бы порадовать взгляд человека.
— Как так?
Я сказал:
— В таком городе, при том, что здесь есть люди, склонные к торговле и операциям, вроде вас, следовало бы уже давно, в целях увеличения товаров и развития торговли, учредить компании и национальный банк и провести отсюда до Тебриза железную дорогу. Все это вместе и приумножило бы ваши выгоды, и способствовало бы процветанию родины. Расширение торговых связей привело бы к повышению благосостояния населения. Кроме того, в этом большом городе, который именуется столицей, не мешало бы совместными усилиями богатых и влиятельных особ организовать какую-либо больницу для сирот и бесприютных. Это послужило бы вашей славе в этом мире, и на том свете бог помиловал бы вас.
Он сказал:
— Помилуй, аллах, как ты, Ибрахим-бек, складно и ловко говоришь о таком важном деле! А где деньги? Все это требует денег.
— Дорогой дядюшка, что это за слова! Вот уже двадцать лет, как доходы Ирана переданы в ваши руки. В Египте от вас самих я слышал, как вы продавали придворным за пятьсот туманов осколок драгоценного камня, которому красная цена — сто. На городских базарах Ирана, куда ни глянешь, везде тюки и мешки медных денег, которые ввели вы. Люди говорят, что вы завезли в Иран двенадцать миллионов пятьсот тысяч медных денег, подлинная стоимость которых едва достигает ста тысяч туманов. А ведь между этими цифрами большая разница!
Вдруг я заметил, что присутствующие при этом разговоре, закусив губы, делают мне со всех сторон знаки, чтобы я замолчал. Было видно, что хаджи этот разговор начинает сердить. В сильном гневе вскочив с места, он крикнул:
— Нахальство ты получил в наследство! — и под тем предлогом, что идет совершить омовение и прочесть намаз, засучил рукава и вышел, освободив себя от выслушивания моих горьких речей.
Я остался, а все присутствующие, дивясь моей смелости в разговоре с хаджи, переглядывались друг с другом. Один спросил у меня:
— Мешеди, [143] откуда вы родом?
Я ответил:
— Из ада.
Мне стала ясна причина моего приглашения. Господин хаджи, как он сам заявил, намеревался продать мне бирюзу и ковры, чтобы я выложил ему все мое состояние. И так-то он хотел отплатить мне за былое радушие и гостеприимство!
Итак, мы пробыли в Тегеране еще четыре дня, а 14-го числа ... месяца я попросил Мешеди Хасана нанять на почте коляску с четверкой лошадей, чтобы переехать в Казвин. Сам же пошел к хаджи-хану попрощаться. Достигнув дверей его дома, я увидел Гулям Али и попросил его доложить о моем приходе. Появился хаджи-хан и почтительно пригласил меня в дом, но я сказал, что зашел проститься.
— Что вы говорите?! — воскликнул он.
— Да, нужно ехать.
— Когда и куда?
— Сначала в Казвин, а оттуда в Азербайджан.
— Баба, — сказал он, — что вам за спешка?
— С меня довольно. Все было крайне неприятно. В этой стране для меня была лишь одна радость — встреча с известным вам почтенным человеком. И только. Сколько бы я ни благодарил вас за содействие, которое вы оказали мне, устроив встречу с этим замечательным мужем, благодарностей будет мало. Поистине, он — великий человек! Передайте ему изъявление моей глубокой преданности. Я никогда не устану молиться за него!
— Вы виделись с начальником монетного двора? — спросил хаджи-хан.
— Пусть тебе достанется это добро! — отшутился я. Он ответил:
— Да есть ли в нем какое-нибудь добро, чтобы доставалось мне? Пусть заберет его могила! Он не раз обращался ко мне со всякими сделками, которые причинили мне немало хлопот. В виде вознаграждения за эти хлопоты он преподнес мне бирюзу и очень расхваливал ее. Я потом показал бирюзу нескольким лицам, и все они оценили ее в один кран. Я подарил бирюзу вот этому самому Гулам Али. Не так ли, Гулам Али? — обратился он к нему.
— Да, — ответил Гулам Али, — она у меня в кармане.
Затем я попрощался, и, хотя он упрашивал меня позволить ему прийти проводить меня, я не согласился на эту любезность. Я дал Гулам Али два тумана за услуги и, сказав «прощайте», вернулся на свою квартиру.
Меня встретил Мешеди Хасан с сообщением, что коляска ждет уже два часа.
Тем временем прибыл погонщик, я заплатил ему пять с половиной туманов, чем он остался очень доволен. Мы собрали вещи и, увязав их, вручили носильщику.
— Нужно бы купить кое-что из мелочей на дорогу, — вспомнил вдруг я.
— Пусть Юсиф Аму отправится с носильщиком, — посоветовал Мешеди Хасан, — а мы пойдем той маленькой улицей, которая находится рядом с почтой, — на ней много торговцев фруктами.
Юсиф Аму и носильщик пошли вперед, а мы, выйдя через заднюю дверь караван-сарая, очутились в узком небольшом переулке.
Вдруг мы увидели, как женщина без чадры, выскочив из двери одного дома, перебежала улицу и скрылась в доме на противоположной стороне.
Я спросил у Мешеди Хасана:
— Разве здесь помещается баня?
— Нет, это просто дом, — сказал он.
— Так почему же эта женщина полуодета?
— Нет, она одета — на ней и верхняя рубашка, и шаровары.
— Да нет же, баба, я сам видел, что она в верхней рубашке,
