Прослужив кадетом в форте Симангганг, Вайнер вернулся в Европу, с тем чтобы продолжить учебу в кембриджском Магдалин-колледже. Он часто бывал в Лондоне, где уже несколько лет жила его мать, уезжавшая иногда в Италию, Уорнфорд или Сайренстер.
Разлука прошла безболезненно. Правда, после нескольких лет отсутствия Маргарет провела пару месяцев в Кучинге - так сказать, проездом. Получив значительное наследство, Чарльз смог приобрести Честертон-Хаус в Сайренстере, графство Глостершир: бывая в Великобритании, он всякий раз вырывался из Лондона и спешил в свое поместье, где привольно жил деревенским дворянином. Почти каждый день он встречался со своей откровенно враждебной к рани сестрой Ивлин, к которой был сильно привязан, хоть она и кислила, как перезрелая мушмула. Позволяя себе такую роскошь, как двадцать великолепных охотничьих и столько же прекрасных упряжных лошадей, большую часть времени он проводил в седле. Когда раджа должен был появляться на публике, его, разумеется, всегда сопровождала Маргарет. Они остались верными друзьями на всю жизнь, и каждый честно выполнил условия заключенного октябрьским днем 1869 года договора. Они не прошли весь путь вместе, но, по крайней мере, оба самоотверженно служили раджу.
Целых два года личные финансы Белого раджи пребывали в плачевном состоянии. В действительности он поручил управление своими личными доходами некоему Бути, заведомо слабоумному и заведомо незадачливому лондонскому бизнесмену, чей компаньон впоследствии окончил свои дни в доме умалишенных. Хотя Саравак процветал, так как цена на перец достигла высшей отметки - сорок шесть долларов за пикул, а добыча каучука, несмотря на американскую конкуренцию, переживала неимоверный подъем, из-за банкротства 1903 года мистер Бути угодил на десять лет за решетку, а Бруки оказались в весьма шатком положении, из которого выпутались только в 1905 году, когда «Компания Борнео» была в очередной раз оздоровлена, а радже как главному саравакскому кредитору возвратили национальный долг. Его финансы были полностью восстановлены и даже намного превосходили прежнее великолепие, но Чарльз почему-то продолжал экономить на мелочах. Периодически он грозился отречься от престола, если доли в три тысячи фунтов стерлингов (к которой, впрочем, прибавлялись личные доходы) впредь не будет хватать на содержание рани и двух его младших сыновей. Известны смехотворные, грязные подробности. Например, Маргарет добилась для Бертрана разрешения на поездку в Европу, но дорогу ей пришлось оплатить самой. Она возмущалась и обвиняла раджу в надувательстве, ведь даже в промежутке между банкротством 1903 года и восстановлением 1905-го ее доля регулярно начислялась, а долги аккуратно уплачивались.
Рани занимала большой мрачный дом вблизи Пикадилли, где она повсюду натыкалась на мебель, а все свободное место загромождали китайские вазы и книги. Почти не отяжелевшая с возрастом и по-прежнему белокурая Маргарет следовала моде непредсказуемыми скачками, неудачно сочетая уортовские юбки с экзотичными корсажами сомнительного вкуса, а редферновские костюмы - с прерафаэлитскими туниками либо отжитым шпалерным стилем. Ни в ее манерах, ни в поведении не было ничего женственного, но она умела пленить всех гостей в комнате, зачаровать целый кружок своей индивидуальностью, волшебством улыбки и магнетизмом ироничного взгляда. Ее жизнь заполняли концерты, опера, литературные салоны и «Белое обозрение»[84]. Она собрала вокруг себя нескольких молодых женщин и исполняла вместе с ними хорошую музыку. У нее также были друзья, которых она именовала «Нарциссами», например, вечно замешанный в неправдоподобных перипетиях Генри Джеймс, обладавший внешностью жреца-сатаниста, с которым ее связывала крепкая многолетняя дружба. Несколько лет назад бывал там и Оскар Уайльд, навсегда пропитавший гостиную нескромным ароматом амбры и фиалки. В самый разгар скандала рани Маргарет не побоялась принять у себя Констанс Уайльд с детьми, дабы защитить их от лившейся отовсюду грязи. Также появлялись критик и эссеист Макс Бирбом, издатель Леонард Смитерс, писатель Фрэнк Харрис[85] и такие модные персонажи, как служившие связующим звеном меж Двором и светом Сидни Гревилл или Реджинальд Листер. Рани Маргарет любила также сидеть наедине со своими попугаями и воспоминаниями под неподвижным взором Гарри, погибшего от дурацкого несчастного случая и увековеченного на фотосепии. А затем она плела сети и ткала пряжу к высшему благу Чарльза и Саравака. Маргарет была вхожа ко Двору, где теперь правил Эдуард VII, которого Генри Джеймс называл «толстым, отвратительным и вульгарным».
Но, если только подчиняться его галантерейным указам, король оставался добрым малым, а от его грохотавших, подобно грому, гортанных раскатистых «р» дрожали разве что люстры.
Ни один двор, включая петербургский, не был тогда таким пышным, как лондонский: там все вершилось с удивительной точностью и ненавязчивым великолепием, в безупречно-аристократическом стиле. Вопреки своей бестолковости и глухоте, законодательницей мод была Александра, облаченная в вышитые орхидеями серебристо-сиреневые накидки, с приглаженными, точно у кариатид, локонами и с пекинесом на коленях.
Букингемский дворец приобрел новый фасад, а управляющий королевских построек лорд Эшер внес немало удачных изменений. Обладая тонким вкусом и большим умом, лорд занимал при дворе Эдуарда VII привилегированное место и пользовался большим политическим влиянием. Неисправимый эпикуреец, не соизволивший перенести свой обед даже в день Коронации, он устроил частный пикник в погребальном склепе Вестминстерского аббатства, где шум пробок от шампанского поначалу даже приняли за взрыв анархистской бомбы! Питавший отвращение к Белому радже Эшер был тем не менее тесно связан с Маргарет и старался поддерживать ее авторитет при Дворе. Во многом благодаря его помощи, рани убедила Эдуарда VII признать Чарльза Брука раджей Саравака и пожаловать ему чин, непосредственно следующий за рангом царствующих магараджей. Радость Чарльза резко угасла, едва он получил письмо, где Маргарет весьма неблагоразумно хвасталась той ролью, которую сыграла сама в принятии королевского решения. Ответ пришел незамедлительно:
«Дражайшая Маргарет!
Признаюсь, внимание короля к моей персоне наполовину обесценилось в моих глазах, ибо вначале я решил, что его никто об этом не просил и он оказал мне честь по собственной воле. Ни радж, ни я сам не сможем извлечь из подобной светской претензии ни капли реальной пользы...»
Так или иначе, приехав снова в Лондон, Чарльз приложил все усилия для того, чтобы его официально приняли как раджу, но несколько лет спустя отказался от титула баронета, который собирался пожаловать ему король. Белый раджа соблюдал по отношению к Короне определенную дистанцию: он не желал принуждать себя к молчанию, и возмутился, например, Бурской войной. Несмотря на аристократическое происхождение, Чарльз не всегда пользовался приличествующими джентльмену выражениями и, сурово осуждая британский империализм, охотно сравнивал иных колониалистов с той частью своего тела, которую, видимо, ценил весьма высоко.
Форт Сибу со всех сторон обступали ночные джунгли, и лишь у побережья широкая, как морской пролив, Сунгаи-Реджанг катила меж черных берегов свои серебристые волны. Свет лампы не достигал углов комнаты, переполненной беспокойными тенями, которые пересекались шмыгавшими вдоль стен крысами.
Вайнер достал из выдвижного ящика пенковую трубку с чашечкой в виде женской головы и принялся набивать ее суматранским табаком. От матери молодой человек унаследовал рост, узкие насмешливые глаза и чувство юмора, которое, в сочетании с доставшейся от отца тайной робостью, подчас обрекало на бездействие. Он часто улыбался, ведь улыбка помогает решать многие проблемы, а он терпеть не мог всевозможные проблемы и сложности. Правда, из-за коротковатой верхней губы за улыбку порой принимали обычный оскал. Вайнер был любезен, но четко осознавал свое высокое положение и умел ледяным взглядом голубых глаз мгновенно подавить в зародыше любую попытку фамильярности. Он был добрым малым, противником строгости, из врожденной покладистости способным на милосердие, склонным к ребячеству и ценящим житейские радости красавцем-мужчиной.
Чарльз официально передал исключительное право на личное знамя, а также на Желтый зонт радже муде, и с тех пор в отцовские отлучки страной руководил Вайнер. Впрочем, родитель был им совсем не доволен, считал его легкомысленным, несерьезным, непостоянным и открыто предпочитал младшего, Бертрана - более уравновешенно» го и больше подходящего для правительственных дел семейного Адеха. Поскольку это предпочтение явно разделяла и рани, раджа муда Вайнер чувствовал себя одиночкой на ничейной территории, что, безусловно, не способствовало укреплению его авторитета.
