Хасидские ребе, враги Нешавы, тоже трудились не покладая рук.
Не только в Горбицах, но и при других дворах люди радовались, что наконец-то отомстят нешавским хасидам. Слишком уж много последователей было у реб Мейлеха, слишком уж велик он был. И теперь они сияли от удовольствия: шутка ли, сам нешавский чудотворец позволил какому-то телку водить себя за нос…
Они знали, что реб Мейлех уже стар, что дни его сочтены. Но для них был важен не столько сам ребе, сколько его династия, двор. Им хотелось, чтобы Нешава пала, чтобы двор стал всеобщим посмешищем, чтобы люди стыдились ехать туда. Оставшись без двора и без наставника, хасиды будут вынуждены искать себе нового ребе. Значит, на это место может попасть любой. А наследство ему достанется изрядное: хасиды, богачи, раввины, почтенные обыватели.
И ребе, точно так же, как до них раввины, принялись штурмовать Нешаву, повсюду кричать об огне, охватившем город.
От двора к двору ходили письма. В них не было такого обилия премудростей, как в письмах раввинов, и древнееврейский там был не столь гладким: ребе писали с ошибками, корявым почерком. Но титулы, которыми они награждали друг друга, были еще пышнее и величественнее, чем раввинские. Один величал другого ангелом, божественной особой, пламенем, огнем, громом и молнией, небесным светом и другими подобными названиями.
Под конец в дело ввязались и власть имущие.
Поначалу все писали доносы. Маленькие люди строчили маленькие доносы маленьким чиновникам: мол, при нешавском дворе живет человек, у которого две жены. Мелкие начальники не откликнулись, и тогда люди побольше написали большую жалобу императорско-королевскому[169] наместнику. Но и тот не спешил отправлять комиссию в Нешаву. Тогда люди собрали денег и послали делегацию из нескольких раввинов, знатоков немецкого языка, с нижайшей просьбой в резиденцию, в Вену, к министру по делам религии, чтобы он потребовал уважения к еврейской религии, к общинам, которых в Нешаве попирают ногами.
Императорско-королевскому министру пришлось самому принять посланников. Его рыжий консультант по еврейским вопросам, выкрест, надворный советник Пешелес, хотел обо всем позаботиться, чтобы его превосходительство не утруждался, но раввины не желали уходить, пока сам министр не примет их.
Гости были в новых шелковых жупицах, которые они заказали специально к поездке, в маленьких бархатных ермолках на бритых головах, с вьющимися пейсами, похожими на бутылочки. Они поклонились в пояс рыжему надворному советнику, выкресту Пешелесу.
— Мы очень признательны достопочтенному господину за его милость, — сказали они на ломаном немецком, — но хотели бы иметь счастье попасть к его превосходительству. Да пошлет вам Всевышний многие лета за вашу доброту.
Министр, граф Кервиш Навротный, пожилой онемечившийся полувенгр-получех, бледный чванливый аристократ и к тому же дурак — именно поэтому его и назначили министром по делам религии, — выругался сразу на трех языках: на немецком, венгерском и чешском, когда надворный советник Пешелес доложил ему о раввинской делегации. Как раз сейчас у него в кабинете сидела балерина Пипи Яровице. Он уже трижды получал от ее прелестной руки щелчок по носу, но зато трижды успел, приподняв ее подол, рассмотреть в лорнет божественные ножки. Министр прямо-таки посинел от ярости, когда явился надворный советник. Он обругал всех евреев вплоть до Фарры[170], но не принять духовных лиц он не мог. Его императорско-королевское величество очень зависел от представителей духовенства. К тому же у министра не было другой работы, кроме как принимать делегации. Поэтому он придал своему бледному старому лицу важное, любезное и торжественное выражение, пригладил редкие волосы на надушенной лысине, что растрепались во время битвы с божественными ногами Пипи Яровице, и велел привести делегацию.
Как только раввинов впустили, те отвесили глубокий неуклюжий поклон и громко произнесли благословение, восхваляя Бога, даровавшего часть Своего величия человеку из плоти и крови.
От смущения и страха они забыли, что такое благословение произносят только перед самим императором. При звуках непонятного еврейского заклинания лицо министра тут же пошло красными пятнами.
— Весьма тронут, весьма тронут, — сказал он и протянул холеную руку в бриллиантах навстречу волосатым, слабым рукам раввинов.
Раввины заговорили нараспев на галицийском немецком, на ту мелодию, на которую читают Гемору; они рассказали ему историю о Йоше-телке, дочери Нешавского ребе и несчастьях, которые все это принесло евреям, верным подданным его императорско-королевского величества. Министр не понял, чего они хотят от него, о каком таком телке они говорят, и его начало клонить в сон.
— Им следовало бы по крайней мере помыться, — твердил он себе под нос, жалея, что пожал руки всем пришедшим.
Перед уходом они протянули ему большой манускрипт и, воздев руки к небу, благословили министра.
— За вашу великую милость мы будем молить Всевышнего за вас, за вашу жизнь, здоровье и благополучие, за его императорско-королевское величество и за министра, его превосходительство, великого и благородного премьера.
— Я не премьер-министр, — сказал граф с легким вздохом.
— Ваше превосходительство скоро им станет, с Божьей помощью, — хором ответили все трое, низко кланяясь. — Тот, кто делает добро народу Израилеву, становится правой рукой государя. Так говорят наши святые, ученые люди, талмудисты.
Сразу же после этого произошло еще кое-что. Случилось кровопролитие между евреями.
По городам и местечкам ездила актерская труппа, которую составляли бывшие помощники учителя из лембергской талмуд торы. Они написали и поставили пьесу под названием «Веселая комедия о Нешавском цадике, или Йоше-телок и две его жены». Помощников учителя когда-то уличили во грехе: они совратили шиксу, служанку габая, прямо в талмуд торе. За это их выгнали, даже не заплатив жалованья. Со злости они стали актерами. Из нешавской истории они сделали комедию на онемеченном идише, написали к ней песни и ставили пьесу в шинках и харчевнях, куда приходят извозчики, слуги и ремесленники. Один играл ребе, другой — Йоше-телка, третий — дочку ребе, а четвертый — шамесову Цивью.
Подмастерьям пекаря и извозчикам очень понравилась комедия, и они набросали в тарелку для сбора денег много крейцеров. Это воодушевило актеров, они начали ездить из города в город, из местечка в местечко. Они даже взяли в труппу женщину — служанку-сироту, которая играла Цивью и пела грустные песенки о горькой сиротской доле. Сцена, в которой она стоит на коленях перед дочерью ребе и с плачем молит не отнимать у нее Телка, смягчила бы и камень. Повсюду шли драки между нешавскими хасидами, которые не давали труппе играть, и простым людом, который хотел посмотреть представление. Они дрались палками, поленьями.
Один меламед[171] из Нового Сонча начал войну против комедиантов.
Он собрал в городе толпу — мужчин с палками, женщин с кочергами и лопатами, позвал набожных ремесленников, и все с воплями и галдежом направились к офицерскому казино, которое труппа арендовала под театр.
— Люди! Вперед, во славу Всевышнего! — воскликнул меламед и вышел вперед, навстречу парням, охранявшим казино. — Мы не позволим глумиться над нашим святым цадиком!
Парни предупредили меламеда, что он сейчас получит, но тот не отступал. Широко раскрыв глаза, подняв руки, он выступил вперед и крикнул толпе:
— Люди! Принесем наши жизни в жертву! Умрем за веру!
Охранники так отшвырнули его, что он упал, ударился головой о камни и больше уже не встал. Его накрыли жупицей и оставили лежать до прихода полиции.
По всей округе поднялся крик и стон.
— Конец света! — вздыхали люди. — Из-за нешавского двора пролилась еврейская кровь.
Зашумели и гои. Во всех венских газетах появились красочные описания войны между «Lockenjuden», пейсатыми галицийскими фанатиками. Приезжали специальные корреспонденты. Один депутат-священник выступил в парламенте с интерпелляцией[172].
— Известно ли господину министру внутренних дел, — спросил он, — о кровавых стычках в Галиции, что происходят в народе, избранном Иеговой, в связи с бигамией при дворе цадика? Известно ли ему, какие меры следует предпринять?
В тот же день в Лемберг по телеграфу пришел запрос из Вены от министра внутренних дел, адресованный императорско-королевскому наместнику, графу Кучебицкому.
В нешавской крепости пробили брешь.
Реб Шахне-даен добился своего.
К Пейсаху во всех галицийских городах и местечках на стенах домов появилось воззвание, под которым подписались семьдесят раввинов и мудрецов — столько же, сколько было в Синедрионе, — призывавшее реб Мейлеха, Нешавского ребе, предстать перед судом Торы.
