– О! – живо отозвалась Энн. – Мне хочется верить, я умею отдать должное таким чувствам. Боже упаси преуменьшать способность к верности и нежности у своих собратьев! Я заслуживала бы презрения, посмей я предположить, будто одни женщины только и способны на постоянство. Нет, я знаю, ради близких вы способны на многое, на великое. Вы никаких не боитесь трудов, и терпение ваше безмерно, покуда – если мне позволительно будет так выразиться, – покуда вам есть для кого терпеть и трудиться. Я хочу сказать: покуда любимая женщина жива, и рядом, и предана вам. По мне, единственное преимущество женщины (преимущество весьма незавидное; и врагу бы не пожелала) – это способность наша любить дольше, когда у любви уж нет надежды на счастье или возлюбленного уж нет в живых.
Она не могла больше говорить; сердце ее было слишком полно; дыхание у нее прерывалось.
– Добрая вы душа, – воскликнул капитан Харвил и с нежностью коснулся рукою ее плеча. – Я не хочу с вами ссориться. А как подумаю о Бенвике – я и вовсе немею.
Здесь внимание их было отвлечено. Миссис Крофт собралась уходить.
– Ну, Фредерик, мы с тобой, кажется, расстаемся, – сказала она. – Я иду домой, а у тебя дела с твоим другом. Нынче вечером все мы, надеюсь, будем иметь удовольствие встретиться у вас (кивая Энн). Мы вчера получили приглашение от вашей сестры, и Фредерик, кажется, тоже получил карточку, хоть сама я ее не видела; и ты ведь тоже свободен вечером, Фредерик?
Капитан Уэнтуорт с великой поспешностью складывал свое письмо и то ли не мог, то ли не хотел дать прямого ответа.
– Да, – сказал он. – Правда. Мы расстаемся, но скоро мы с Харвилом тебя догоним; ведь ты готов, Харвил? Я иду через минуту. Я знаю, ты тоже идешь. Еще минуту – и я в твоем распоряжении.
Миссис Крофт ушла, и капитан Уэнтуорт, тотчас запечатав письмо, в самом деле собрался идти, и весь вид его выражал нетерпение. Энн не знала, что и подумать. Капитан Харвил простился с нею самым нежным образом («Всего вам доброго. Храни вас Господь!»), а капитан Уэнтуорт не подарил ее ни словом, ни взглядом! Он вышел из комнаты, даже не взглянув на нее!
Но не успела она подойти к столу, за которым только что он писал, как послышались приближающиеся шаги; дверь отворилась; то был он. Он просит прощения, но он позабыл перчатки, и, перейдя через всю комнату к письменному столу и стоя спиною к миссис Мазгроув, он вынул из-под разбросанных бумаг письмо, положил его перед Энн, устремив на нее заклинающий взор, схватил перчатки и сразу исчез, так что миссис Мазгроув даже почти не заметила его появления. Все свершилось в один миг!
Не станем и пытаться описать тот переворот, который произвел сей миг в сердце Энн. Письмо, не очень внятно адресованное «Мисс Э. Э.» {По правилам этикета времен Джейн Остен молодым людям, если только они не были официально помолвлены, считалось неприличным состоять в переписке. Однако влюбленные в романах Джейн Остен, даже если они и не помолвлены, переписываются, что, в свою очередь, показывает, каких свободных и широких взглядов по этому поводу придерживалась писательница} , и было, без сомнения, то самое письмо, которое складывал он с такой поспешностью. Он писал не только к капитану Бенвику, он писал и к ней! От этого письма зависело все счастье жизни ее, вся ее будущность. Все могла она вытерпеть сейчас, все могла снесть, кроме неизвестности. У миссис Мазгроув сыскались какие-то дела, и, надеясь на их прикрытие, Энн опустилась на тот самый стул, где только что сидел он, и принялась безотлагательно пожирать глазами следующие строки:
"Я не могу долее слушать Вас в молчании. Я должен Вам отвечать доступными мне средствами. Вы надрываете мне душу. Я раздираем между отчаянием и надеждою. Не говорите же, что я опоздал, что драгоценнейшие чувства Ваши навсегда для меня утрачены. Я предлагаю Вам себя, и сердце мое полно Вами даже более, чем тогда, когда Вы едва не разбили его восемь с половиной лет тому назад. Не говорите, что мужчина забывает скорее, что любовь его скорее вянет и гибнет. Я никого, кроме Вас, не любил. Да, я мог быть несправедлив, нетерпелив и обидчив, но никогда я не был неверен. Лишь ради Вас одной приехал я в Бат. Я думаю только о Вас. Неужто Вы не заметили? Неужто не угадали моих мечтаний? Я и девяти дней не ждал бы, умей я читать в вашем сердце, как Вы, полагаю, умели читать в моем. Мне трудно писать. Всякий миг я слышу слова Ваши, которые переполняют, одолевают меня. Вот Вы понижаете голос, но я слышу нотки его и тогда, когда они недоступны для любого другого слуха. Слишком добрая! Слишком прекрасная! Вы справедливы к нам. Вы верите, что мужское сердце способно на верную любовь. Верьте же неизменности ее в сердце навеки преданного Вам Ф. У.
Я принужден уйти, не зная судьбы моей; но я ворочусь и последую за вами, едва найду возможность. Одно слово Ваше, один взгляд – и я войду в дом отца вашего нынче же – или никогда".
После такого письма – кто бы сразу опомнился? Полчаса тихих размышлений могли бы ее успокоить; те же десять минут, которые удалось ей побыть наедине со своими мыслями, не принесли успокоения. Покамест каждая минута несла новые тревоги. Счастье ее переполняло. И не успела она хоть немного прийти в себя, явились Чарлз, Мэри и Генриетта.
Напрасно боролась она с собой, стараясь себя не выдать; скоро ей пришлось сдаться. Не понимая ни слова из того, что ей говорили. она принуждена была сослаться на нездоровье. Тогда они разглядели, какой больной у нее вид, и приступили к ней с сочувствием и заботой. А уж это было несносно. Догадайся они уйти и оставить ее одну, лучшего бы ей не нужно лекарства; но они обступили ее. не отступали, и в смятении она объявила, что должна идти домой.
– Господи, милая моя, – вскричала миссис Мазгроув. – Ступайте же, идите скорее и хорошенько отдохните до вечера. Жаль, Сары нет, она бы вас живо вылечила, а сама-то я лечить не умею. Чарлз, вызови-ка ты портшез. Ей нельзя идти пешком!
Какой портшез! Хуже ничего и придумать нельзя было. Отказаться от возможности поговорить с капитаном Уэнтуортом, тихо бредя по городу (а она очень подозревала, что встретила бы его) – нет, это было немыслимо. Портшез был решительно отринут, и миссис Мазгроув, которая могла думать о болезни лишь одного-единственного свойства, тщательно удостоверясь, что Энн не упала и не ушиблась, что нет, в последние дни ей не случалось поскользнуться, упасть, ушибить голову, да, она совершенно убеждена, что не падала, – отпустила ее наконец с легким сердцем, в надежде увидеть вечером совершенно оправившейся.
Переборов смущение, Энн на всякий случай сказала:
– Я боюсь, сударыня, что мы плохо условились. Не будете ли вы добры напомнить остальным, что мы ждем вас всех у себя сегодня вечером. Как бы не вышло ошибки. Вы уж убедите капитана Харвила и капитана Уэнтуорта, что мы надеемся видеть их обоих.
– Ах, милая моя, мы очень хорошо условились, вот вам моя порука. У капитана Харвила и в мыслях ничего другого нет.
– Вы полагаете? Но я неспокойна; а я бы так огорчилась. Вы обещаете мне об этом упомянуть, когда увидите их? Вы ведь их еще до обеда увидите. Обещайте же мне.
– Да скажу я им все, скажу, коли вы просите. Чарлз, если встретишь где капитана Харвила, не забудь исполнить поручение мисс Энн. Но право же, моя милая, вам не к чему тревожиться, капитан Харвил считает, что он дал слово, уверяю вас. И капитан Уэнтуорт тоже, я убеждена.
Больше делать было нечего; но сердцу Энн чудились недоразумения, которые вдруг могли омрачить ее радость. Впрочем, и всякое недоразумение ведь должно было тотчас рассеяться. Если он и не явится на Кэмден-плейс, она может подать ему явственный знак через капитана Харвила. Тут, однако, случилось еще одно досадное обстоятельство. Сердобольный Чарлз, искренне озабоченный ее недугом, вознамерился сопровождать ее до дому, и никакими силами нельзя было его отговорить. Это было на редкость некстати. Но Энн не умела долго оставаться неблагодарной; он пожертвовал ради нее свиданием с оружейных дел мастером, и она отправилась вместе с ним, не выказывая никаких иных чувств, кроме признательности.
Они шли по Юнион-стрит, когда быстрые шаги сзади, такие знакомые шаги, дали ей возможность подготовиться к встрече с капитаном Уэнтуортом. Он догнал их, но, словно в нерешительности, подойти ли ему или пройти мимо, ни слова не сказал и лишь посмотрел на нее. Энн успела овладеть собой настолько, что отважно и отнюдь не сурово встретила его взгляд. И щеки, только что бледные, вспыхнули румянцем, и движения из неуверенных стали решительными. Он пошел с нею рядом. Вдруг Чарлз сказал, пораженный внезапной идеей:
– Капитан Уэнтуорт, а вы куда направляетесь? До Гей-стрит или дальше?
– Я сам не знаю, – в недоумении отвечал капитан Уэнтуорт.
– Вы до Бельмонта не дойдете? Вы не будете близко от Кэмден-плейс? Потому что, если так, я без зазрения совести оставил бы Энн на ваше попечение. Она нынче переутомилась и не может идти одна, а мне бы надо к этому малому на Маркет-плейс. Он обещался мне показать одно отменное ружьецо, которое он как раз отсылает; сказал, не станет его паковать до самой последней минутки, чтоб я, стало быть, на него поглядел; а если я сейчас не поверну, мне не поспеть. Судя по описанию, очень похоже на ту двустволку, из которой вы, сами помните, как-то стреляли в Уинтропе.
