Героиня, возвращающаяся под конец своих мытарств к родному очагу в блеске восстановленной репутации и в ореоле графского титула, сопровождаемая вереницей фаэтонов с высокопоставленной родней, а также каретой с четверкой лошадей и тремя собственными горничными, представляет собой образ, на котором перу его создателя приятно остановиться подольше. Такая героиня делает честь концовке любого романа, и его автор вправе воспользоваться частью лавров, которыми она щедро делится со всеми окружающими. Мне, однако, приходится иметь дело со случаем иного рода. Свою героиню я возвращаю в родной дом одинокой и опозоренной. И, поскольку у меня нет повода для ликования, ничто не побуждает меня рассказывать о ее прибытии сколько-нибудь обстоятельно. Героиня, едущая в наемной почтовой карете, наносит чувствам автора такой жестокий урон, под действием которого исчезает всякая охота к возвышенному и торжественному стилю повествования. А посему кучер быстро провезет ее через поселок, минуя группы воскресных зевак, и она тотчас же покинет свой экипаж. И все же, как бы Кэтрин ни была расстроена, представ таким образом перед пасторским домиком, и какое бы унижение ни испытывал, рассказывая об этом, ее биограф, обитателям домика она доставила недюжинную радость, вызванную, во-первых, остановкой у его подъезда кареты, а во-вторых — появлением из кареты ее самой. Карета с путешественниками не часто показывалась в Фуллертоне, и, завидев ее, все семейство тотчас собралось у окна. Остановка же кареты возбудила всеобщее ликование, озарив улыбками их лица и завладев воображением каждого члена семьи, — ликование, не предвиденное никем, кроме двух младших ее отпрысков, мальчика шести и девочки четырех лет от роду, которые ждали прибытия брата или сестры в каждом проезжавшем мимо экипаже. Счастлив был взгляд, первым распознавший Кэтрин! Счастлив был голос, возвестивший это открытие! Впрочем, принадлежало ли это счастье по справедливости Джорджу или Харриет, установить было невозможно.
Отец, мать, Сара, Джордж, Харриет собравшиеся у подъезда, чтобы встретить ее со всем радушием, — такое зрелище не могло не вызвать в душе Кэтрин ответных переживаний. И в одном за другим объятиях у подножки кареты она обрела утешение, намного большее, чем ей перед тем казалось возможным:. Ее так плотно окружили — так обласкали — она даже почувствовала себя счастливой! Проявление родственных чувств на какое-то время отодвинуло на задний план ее горе, а радость встречи на первых порах не предоставляла времени для любопытства. Между тем миссис Морланд, обратив внимание на бледность и усталый вид бедной путешественницы, поспешила, для подкрепления ее сил, прежде чем начнутся расспросы, требующие обстоятельных ответов, усадить всех вокруг чайного стола.
С большими колебаниями и неохотой Кэтрин приступила наконец к тому, что полчаса спустя ее снисходительные слушатели смогли счесть за объяснение, — до того они едва ли уловили причину или уразумели хоть какие-нибудь подробности ее внезапного отъезда из Нортенгера. Они не были людьми, чересчур возбудимыми, легко впадающими в гнев или слишком обидчивыми. Но в данном случае, когда все стало ясно, налицо было оскорбление, которое нельзя было оставить без внимания или забыть через полчаса. Не переживая преувеличенных страхов по поводу долгого и одинокого путешествия дочери, мистер и миссис Морланд не могли не сознавать, что оно должно было показаться ей весьма неприятным, что сами бы они его не допустили и что, отправляя в него Кэтрин, генерал Тилни вел себя непорядочно и бесчувственно — отнюдь не так, как должен был вести себя джентльмен и отец семейства. Почему он так поступил, что побудило его к такому нарушению правил гостеприимства и так внезапно превратило его особую благосклонность к Кэтрин в неприкрытое недоброжелательство — было вопросом, ответить на который им было, по крайней мере, столь же трудно, как и их дочери. Но они не стали над этим долго раздумывать. И после известного количества бесплодных предположений они исчерпали свой гнев и свое удивление, заявив, что «все это так странно» и что, «должно быть, он весьма странный человек». Саре, увлекшейся загадочностью истории и с юным пылом предлагавшей все новые и новые объяснения, мать сказала:
— Дорогая моя, ты — причиняешь себе слишком много ненужных забот. Поверь, дело это вообще не стоит того, чтобы ломать над ним голову.
— Когда он вспомнил свое обещание, ему разумеется, понадобилось, чтобы Кэтрин уехала. Но почему он не мог добиться этого вежливым образом?
— Мне жалко его детей, — сказала миссис Морланд. — Их это должно было огорчить больше всего. А что касается остального, то какое это имеет значение? Кэтрин теперь дома, а наше благополучие не зависит от генерала Тилни. — Тут Кэтрин вздохнула. — Что ж, — продолжала ее философски настроенная мать, — мне, конечно, лучше было не знать о твоей поездке заранее. Но теперь, когда все позади, я в ней не вижу особенно большого вреда. Молодежь нуждается в упражнениях. Ты, моя милая, всегда была довольно рассеянной особой. А во время этого переезда, при перемене экипажей и тому подобное, тебе все же пришлось немного взять себя в руки. Будем надеяться, что ты не оставила чего-нибудь в каретных карманах.
Кэтрин сказала, что она тоже на это надеется и хотела бы избавиться от своих недостатков. Но душевный подъем у нее уже прошел, и, почувствовав вскоре, что ей хочется помолчать и остаться одной, она с готовностью последовала материнскому совету пораньше улечься в постель. Ее родители, объясняя плохой вид и нервическое состояние дочери пережитой ею обидой, а также непривычным напряжением и усталостью с дороги, расстались с ней в полной уверенности, что она придет в себя, как только хорошенько выспится. И хотя на следующее утро им не показалось, что ее состояние улучшилось в той мере, как они рассчитывали, им тем не менее даже не пришло в голову, что с Кэтрин творится нечто более серьезное. Они не потрудились подумать о ее сердце, что со стороны родителей юной леди семнадцати лет от роду, только что вернувшейся после первой отлучки из дома, было весьма неблагоразумно.
Как только с завтраком было покончено, Кэтрин взялась за письменные принадлежности, чтобы выполнить обещание, которое она дала мисс Тилни. Вера подруги в действие на ее чувства, расстояния и времени, вполне оправдалась, ибо Кэтрин уже винила себя, что рассталась с Элинор слишком холодно, никогда по-настоящему не дорожила ее добротой и прочими качествами и недостаточно близко приняла к сердцу все, что ей пришлось пережить. Сила этих чувств, однако, далеко не способствовала легкости ее пера. Ни одно письмо еще не затрудняло ее в такой степени, как письмо к Элинор Тилни. Выразить сразу должным образом свои чувства и свое душевное состояние, высказать благодарность без самоуничижения, изъясниться сдержанно, но без холодности, прямо, но без следа обиды, написать так, чтобы Элинор не ощутила боли при чтении, и, — самое важное, — чтобы ей самой не пришлось краснеть за написанное, если письмо случайно попадется на глаза Генри, — такая задача своей непосильностью мешала Кэтрин взяться за ее исполнение. И за растерянностью и долгими раздумьями пришла решимость ограничиться, дабы обезопасить себя от возможной ошибки, всего лишь несколькими словами. Одолженные ей Элинор деньги были возвращены поэтому вместе с запиской, содержавшей немногим больше, чем выражение горячей благодарности и исходящих из глубины сердца нежнейших пожеланий.
— Что за странное знакомство! — сказала миссис Морланд, когда Кэтрин наконец справилась с письмом. — Внезапно возникшее и внезапно прерванное. Жаль, что так получилось: миссис Аллен говорила, что Тилни очень милые молодые люди. А тебе еще так не повезло с Изабеллой. Бедняга Джеймс! Что ж, ведь учиться приходится всю жизнь. Надеюсь, следующие друзья, которых вы заведете, окажутся более подходящими.
Покраснев, Кэтрин ответила с жаром:
— Никакие друзья не окажутся более подходящими, чем Элинор.
— Ну, если так, моя дорогая, я уверена, что вы с ней рано или поздно встретитесь снова. Можешь не беспокоиться. Ставлю десять против одного, что через несколько лет жизнь столкнет вас опять. И сколько же радости доставит вам эта встреча!
Попытка миссис Морланд утешить Кэтрин оказалась не очень удачной. Надежда на встречу через несколько лет должна была навести ее на мысль о том, что за это время могло случиться, сделав такую встречу невыносимой. Она никогда не сможет забыть Генри или думать о нем с меньшей нежностью, чем в эту минуту. Но он может забыть ее! И после этого встретиться! Ее глаза наполнились слезами, когда она мысленно представила себе такое возобновление их знакомства. А миссис Морланд, поняв, что ее успокоительные рассуждения не достигли цели, предложила дочери в качестве еще одного средства для подъема ее настроения навестить миссис Аллен.
