удалилась, сладко улыбаясь братцу, а тотъ въ отвѣть закивалъ головой, стуча себя по носу.
Оставшись одинъ, Самсонъ Брассъ растворилъ настежь дверь и, усѣвшись за своимъ столомъ какъ разъ противъ нея, чтобы ему было видно всякаго, кто пройдетъ по лѣстницѣ, принялся писать съ большимъ усердіемъ, весело напѣвая своимъ далеко не музыкальнымъ голосомъ какіе-то вокальные отрывки, гдѣ говорилось о соединеніи церкви съ государствомъ; словомъ, не то — вечерній псаломъ, не то національный гимнъ.
И долго писалъ стряпчій Бевисъ-Маркса, напѣвая все ту же галиматью, и чѣмъ дальше, тѣмъ громче и громче звучалъ его голосъ и тѣмъ медленнѣе водилъ онъ перомъ. Повременамъ онъ прерывалъ и то, и другое и прислушивался, и тогда лицо его принимало лукавое выраженіе. Но тишина кругомъ была невозмутимая. Въ одну изъ такихъ паузъ дверь наверху отворилась, потомъ захлопнулась и на лѣстницѣ послышались шаги. Тутъ Брассъ окончательно пересталъ писать, но запѣлъ еще громче прежняго. Держа перо въ рукѣ, онъ въ такъ покачивалъ головой и ангельски улыбался, словно весь ушелъ въ музыку.
На эти-то сладкіе звуки и подвигался Китъ, спускаясь съ лѣстницы. Когда онъ поровнялся съ дверью конторы, Брассъ оборвалъ голосъ, но, все еще улыбаясь, любезно кивнулъ ему головой, и сдѣлалъ знакъ перомъ, чтобы онъ подошелъ къ нему.
— Какъ твое здоровье, Китъ? спросилъ онъ самымъ вкрадчивымъ голосомъ.
Не очень-то довѣряя этому доброжелателю, Китъ отвѣчалъ сдержанно и уже взялся за ручку выходной двери, какъ тотъ снова ласково его окликнулъ.
— Подожди, Китъ, войди сюда на минуточку, заговорилъ онъ таинственнымъ шопотомъ, точно у него къ нему было дѣло. — Ахъ, Китъ, какъ посмотрю я на тебя, такъ мнѣ и припоминается прелестная дѣвочка, какой я и въ жизни не видывалъ. — Онъ поднялся съ своего мѣста и сталъ спиной къ камину. — Помню, ты раза два или три приходилъ къ намъ, когда мы съ Квильпомъ водворились въ домѣ старика. Если бы ты зналъ, Китъ, какую тяжелую обязанность несемъ подчасъ мы, адвокаты, ты бы намъ не позавидовалъ.
— Да я, сударь, и не завидую, хотя, признаться, не нашему брату объ этомъ судить.
— Единственное наше утѣшеніе въ томъ, что если мы и не въ силахъ измѣнить направленіе вѣтра, мы можемъ нѣсколько смягчитъ, такъ сказать, умѣрить его силу, столь пагубную для стриженыхъ овецъ.
— Вотъ ужъ истинно, что стриженыя, да еще какъ гладко-то! подумалъ про себя Китъ.
— Боже! сколько стычекъ у меня было съ Квильпомъ по этому самому дѣлу! Онъ-таки суровый человѣкъ, этотъ Квильпъ, и я чуть было не потерялъ его практику, потому что вступился за несчастныхъ. Но меня поддерживала мысль, что я защищаю угнетенную добродѣтель, и я побѣдилъ.
Онъ смиренно сложилъ губы, стараясь будто бы подавить нахлынувшія чувства. «Однако, онъ совсѣмъ ужъ не такой дурной человѣкъ», думалось Киту.
— Я уважаю тебя, Китъ, говорилъ Брассъ въ волненіи. — Я былъ свидѣтелемъ, какъ ты себя велъ въ отношеніи къ старому хозяину, и, повторяю, я уважаю тебя, не смотря на твое скромное положеніе и на твою бѣдность. Не по платью сужу я о человѣкѣ, а по его сердцу. Что платье? По-моему полосатый жилетъ — та же проволочная клѣтка, въ которой сидитъ птичка — сердце человѣческое. И сколько такихъ птичекъ томятся въ своихъ клѣткахъ и, просовывая голову черезъ рѣшетку, стараются приласкаться ко всякому человѣку!
Эта поэтическая метаѳора — Китъ былъ увѣренъ, что намекъ относился къ его собственному полосатому жилету — совершенно его покорила. Этой побѣдѣ не мало способствовалъ также сладкій голосъ и отеческое обращеніе Брасса, который напустилъ на себя такую святость, что, право, недоставало только толстаго вервія вокругъ его пояса да черепа на каминѣ, чтобы принять его за настоящаго отшельника.
— Ну, да что объ этомъ говорить, прибавилъ онъ, улыбаясь, какъ улыбается добрякъ, съ сожалѣніемъ вспоминая о своей мягкости и слабохарактерности. — Ты лучше возьми-ка вонъ то — и онъ указалъ Киту на двѣ серебряныя монеты, лежавшія на столѣ.
Китъ посмотрѣлъ на деньги, потомъ на Брасса, не рѣшаясь взять.
— Возьми ихъ себѣ, настаивалъ Брассъ.
— Отъ кого это? началъ было Китъ.
— Не все ли тебѣ равно отъ кого? Ну хоть бы отъ меня, перебилъ его Брассъ. — У насъ надъ головой живетъ такой эксцентричный господинъ, что намъ нѣтъ надобности много распространяться объ этомъ вопросѣ. Ты, конечно, меня понимаешь, Китъ! Возьми ихъ, и дѣлу конецъ. Между нами будь сказано, Китъ, тебѣ не разъ еще придется получать подарки изъ того же источника; такъ мнѣ кажется по крайней мѣрѣ. Прощай, Китъ, прощай!
Поблагодаривъ нѣсколько разъ адвоката за подарокъ, Китъ взялъ деньги и поспѣшилъ домой, упрекая себя въ душѣ за неосновательную подозрительность относительно человѣка, оказавшагося такимъ славнымъ послѣ перваго же разговора.
Брассъ снова запѣлъ своимъ чуднымъ голосомъ, грѣясь у камина, и снова ангельская улыбка осѣнила его лицо.
— Можно войти? спросила миссъ Сэлли, заглядывая въ дверь.
— Конечно, можно, отвѣчалъ братецъ.
— Гм? вопросительно кашлянула сестрица.
— Да, могу сказать, дѣло уже сдѣлано.
Чекстеръ недаромъ сердился, разсказывая о дружбѣ, установившейся между постояльцемъ Брасса и семействомъ Гарланда. Дружба эта не только не охладѣвала, но, повидимому, росла. Старикъ Гарландъ имѣлъ съ нимъ постоянныя сношенія. Какъ нарочно, жилецъ Брасса, вѣроятно вслѣдствіе волненій и разочарованій, испытанныхъ имъ въ послѣднюю поѣздку, немножко прихворнулъ. Это сблизило ихъ еще больше: не проходило дня, чтобы кто нибудь изъ семьи Гарландъ не посѣтилъ больного.
Такъ какъ лошадка къ этому времени напрямикъ отказалась слушаться кого либо, исключая Кита, ни одна поѣздка не могла состояться безъ его участія; кромѣ того, онъ, какъ почтальонъ, каждое утро являлся въ извѣстный часъ въ Бевисъ-Марксъ съ какимъ нибудь порученіемъ.
М-ръ Самсонъ Брассъ, вѣроятно не безъ причины такъ усердно подстерегавшій Кита, вскорѣ научился издали распознавать рысь лошадки и стукъ кабріолета. Какъ только, бывало, усльшитъ онъ, что экипажъ заворачиваетъ за уголъ, онъ тотчасъ же откладываетъ перо въ сторону и весело потпраетъ руки.
— Ха, ха! опять здѣсь пони! славная лошадка! и какая послушная, не правда ли, м-ръ Ричардъ? не правда ли, сэръ? говоритъ онъ, посмѣиваясь.
Дикъ обыкновенно отвѣчаетъ что попало, и тотъ становится на спинку кресла, чтобы, поверхъ занавѣски, поглядѣть въ окно, кто пріѣхалъ.
— Опять старый джентльменъ! восклицаетъ онъ. — Какая представительная наружность, м-ръ Ричардъ! Всѣ черты дышатъ спокойствіемъ и благоволеніемъ. На мой взглядъ, онъ олицетворяетъ собой короля Лира въ ту пору его жизни, когда онъ еще владѣлъ своимъ королевствомъ. То же добродушное лицо, тѣ же сѣдые волосы, та же небольшая лысинка, таже способность вдаваться въ обманъ. Пріятный, очень пріятный предметъ для
