я выступил вперед и спросил:
— Баба! Ведь вы же мусульмане! За что вы бьете этого несчастного чужестранца?
— Этот, такой-разэтакой, да сгорит отец его, — закричали они, — осмелился быть непочтительным к самой матери принца! Ах, он негодяй, мерзавец!
Тем временем коляска удалилась. Однако фарраши остались, чтобы забрать с собой Юсифа Аму.
— Господи, что же делать? — подумал я про себя и кинулся к фаррашам, умоляя и упрашивая то того, то другого:
— Баба-джан, батюшка, этот чужеземец не знает обычаев вашей страны! Он по-своему выразил свое почтение!
Однако ничто не помогало. И тут меня осенило, что по мерзким обычаям этой страны в подобных случаях деньги разрешают все затруднения. Потихоньку я вынул пять кранов. При виде денег их рвение поутихло, они стали мягкими, как воск, и, забрав деньги, отступились.
Итак, мы были свободны. Юсиф Аму горько плакал, а я, утешая его, думал, что бедняга даже и не догадывается, что в Тегеране меня избили во много раз сильнее этого. Наконец, мне удалось утешить его словами сочувствия, и мы отправились домой.
Тут, закурив сигару и вкушая вместо обеда дым, я предался размышлениям. Если бы я не дал обещания хаджи Гулям Ризе быть у него на другой вечер, то не медля ни минуты мы покинули бы этот город. Так мы и не выходили из квартиры целые сутки.
Вечером следующего дня пришел человек от хаджи и осведомился у гостиничного слуги, где живет Ибрахим-бек. Он вошел в нашу комнату и, поклонившись, сказал:
— Соблаговолите пожаловать. Хаджи вас ждет. Видя, что Юсиф Аму нахмурился, я сказал ему:
— Нехорошо. Ведь мы же обещали, значит надо идти. Аллах даст, завтра мы выберемся из этого места.
Итак, мы отправились вслед за посланцем хаджи. Хаджи встретил нас у самой двери и со всевозможными почестями ввел в комнату. Войдя, я увидел, что в комнате человек десять-двенадцать гостей. Поздоровавшись, мы сели. После обычных вопросов о здоровье и взаимных приветствий завязалась мало-помалу общая беседа.
Один из присутствующих сказал:
— Поистине, сердце у меня сегодня облилось кровью от жалости к сыновьям хаджи Науруз Али! Я видел, как один из них, весь оборванный и босой, принес продавать на базар сено. Как видно, только этим они добывают себе пропитание.
— Какое нам дело, сами виноваты, — заметил другой.
— Нет, виноваты не они, — возразил третий. — Сей грех лежит на совести ахунда и проповедника муллы Ахмада. Это он поверг в прах несчастных.
Вмешался четвертый собеседник:
— Дорогой ага, на все воля божья, и причины этих дел от нас сокрыты. Да и сам-то хаджи Науруз Али собирал свои богатства иной раз и неправедным путем, так что последние три-четыре года его все стали презирать и ненавидеть.
Один из гостей, который был, очевидно, как и мы, чужестранцем, спросил:
— Кто такой хаджи Науруз Али и что с ним приключилось?
Ему рассказали следующее. У хаджи Науруз Али, состоятельного купца, происходившего из Караса, было три жены, от которых он прижил восемь сыновей и три дочери. Он умер и оставил своим детям наследство на сумму шестьдесят тысяч туманов, как наличными деньгами; так и недвижимым имуществом. И вот каждого из несчастных наследников облепили улемы и стали тянуть из них деньги. А имам пятничной мечети, [146] душеприказчик хаджи Науруз Али и отец его зятя, хотел перетянуть наследство в свою сторону. Словом, дело дошло до судов и тяжб. Два раза менялись судьи, и каждый забирал себе за труды значительную долю наследства, большую, чем причиталось наследникам. Кроме того, наследники начали грызню между собой — то одного из них арестуют, то два других засядут в бест. Тот урвет от капитала, другой отхватит. Начали уж дележ и мелких вещей. Двое из наследников совсем потеряли рассудок: то, что им досталось, проиграли в карты. А теперь вот все спустили и бегают к хаджи Турхану, ростовщику, а семьи их голодают. Вот как через четыре года после смерти этого человека из шестидесяти тысяч туманов не осталось и шестидесяти динаров. Увы! Увы!
Все присутствующие выражали свое сожаление.
Между тем внесли кальян и чай, и разговор снова стал общим и оживленным. Один из гостей, сидевший на почетном месте, громко сказал, обращаясь к другому, которого он назвал «Солнце поэтов».
— Господин Шамс аш-Шуара, [147] прочтите, пожалуйста, что-нибудь из ваших новых сочинений.
— Хорошо, — ответил тот. — Вчера я кое-что написал для его высочества принца. Завтрашний день, в пятницу, я прочту это в их высоком присутствии.
Он сунул руку за пазуху, извлек оттуда бумагу и принялся читать. После каждого прочтенного бейта слушатели щедро вознаграждали его криками: «Да благословит тебя бог! Браво! Браво! Браво!».
Один из гостей сказал:
— Да будет благословен ваш светлый разум! Ай, ай, ай, до чего же хорошо вы говорите!
Потом они обратились ко мне:
— Ну, как вы это находите, мешеди?
— Я, грешный, ничего в этих вещах не смыслю.
— Как же не смыслите? Ведь в таких словах каждое наполнено тончайшим смыслом.
— Вот смысла-то в них никакого и нет! Такой способ изложения давно устарел. При запросах нынешнего времени подобная чепуха лишена всякой пользы. Ни в одном уголке земного шара не дадут за эти фальшивые словеса и ломаного гроша. И только здесь, в этой стране, по лености, наглости, невежеству, нерадивости и низости нравов можно тирана восхвалять за его мнимую справедливость, невежду — за мудрость и скупца — за щедрость, да еще вот так ликовать, слушая, как плетутся эти лживые нелепицы. Теперь не то время, чтобы разумный человек обольщался разукрашенной ложью. Поэт — панегирист недостойных особ — подобен каллиграфу, все искусство которого заключено в том, чтобы выводить букву «каф» или выписывать окружность буквы «нун». [148] Теперь такие дела не причисляют к достоинствам истинно просвещенных людей. Прежде всего надо передать мысль правильно, тогда пусть у тебя и «каф» будет кривой — все справедливые люди скажут: правильно. Сегодня затих тот базар, где продавались «змеи-локоны» и «гиацинты-чолки», исчезли «талии, тонкие как волос», сломался «лук бровей», и глаза, подобные глазам газели, не трепещут перед этим луком. Пришло время говорить об угле из шахт вместо того, чтобы славить «родинку у губ». Хватит твердить о «станах, подобных кипарису», — слагай песни о соснах и ореховых деревьях лесов Мазандерана! Отпусти «полу сереброгрудых красавиц» и воспой лоно рудников с железом и серебром! Сверни
