Она не рассердилась на них, когда они устали от плача и обратились к своим мелким будничным делам. Она сама приняла участие в их играх. И тут произошло нечто странное. Увлекшись играми, Яала забыла город Мицпе, в котором провела последние недели, забыла ужас предстоящего и снова превратилась в прежнюю Яалу, девочку пустыни. Она шумно радовалась победе в беге наперегонки, показывала подругам то, что было от них скрыто — следы диких зверей, птичьи гнезда. Руками она ловила птиц, вытаскивала из ручьев рыб и раков. Она показала подругам ужа, заглатывающего лягушку. Ноги лягушки торчали из раскрытого рта ужа — глотал он очень медленно. Яала смеялась над подругами, которые испытывали отвращение и страх перед этой неприятной картиной.
Девушки с удивлением заметили перемены в Яале. А она подсмеивалась над горожанками, ставшими здесь, в степи, слепыми и беспомощными.
Она рассказала подругам об опасностях, которые подстерегали eё в стране Тоб, о том, как мать сцепилась в схватке с громадным волком. Когда она думала о матери, на душе у нeё становилось тепло. Она рассказала, как мучились они целый год из-за львов, повсюду, где они ночевали, приходилось разжигать большие костры. Ночи были наполнены рычанием зверей, напуганные крестьяне и пастухи не знали, как им защитить свой скот; они не осмеливались выходить из своих домов. Яала, не ведавшая страха, удивлялась, отчего так боятся другие.
Игры становились все более бурными. Мимо тек ручей, который высыхал летом. Но теперь, весело журча, быстро спускался с гор. Она вошла в воду. Подруги закричали, звали eё назад, но она увлекла за собой самую маленькую, Тирцу, и потащила eё в самую глубину, смеясь над робостью девчонки. Она превратилось в дочь своего отца — нетерпеливую, грубую, тащила упиравшуюся Тирцу все дальше и дальше, не отпуская на берег. Несколько минут показались девочке вечностью.
Однако, когда наступил вечер, Яала уединилась. Вечер был временем подготовки.
Она точно знала, какой подготовки требовал от нeё Господь: она должна была найти слова. Яала взяла цитру и трубу и вышла наружу в пустоту окружавшей горы степи, она не запрещала другим следовать за ней, смотреть на нeё и слушать.
И вот она стояла в наступивших сумерках, смотрела невидящим взглядом перед собой, пытаясь забыть шумный день, и старалась осознать величие своей миссии. В ней зазвучали строфы Вавилона, мрачно и ясно воспринятые eё умом, строфы о радости жертвоприношения и смерти. Высочайшее наслаждение смерть. Она никогда по-настоящему не понимала этих стихов, и сейчас тоже не понимала их до конца, но теперь догадывалась об их значении.
Она вспомнила старый рассказ, распространенный в Израиле. Господь в брачную ночь напал на одного человека, Моше, который привел народ в Заиорданье; ибо, когда Бог желал невесту, невеста принадлежала ему. Однако эта невеста, Ципора, примирила Бога кровью мужа, с тех пор Бога называли кровавым женихом, Хазаном Дамином. Яала была горда и счастлива, что теперь она избрана кровавым женихом, и в eё голове роились буйные, смутные мысли, полные стремления и ожидания, когда она думала о моменте соединения с Богом. Яалу кольцом окружали покрытые буком горы, у eё ног простиралась цветущая степь, над ней — поблекшее небо. Она впитывала в себя красоту гилеадской весны, и внезапно в eё сердце исчезли все желания, кроме одного — жить и дышать. Ощущение того, что она бесплодно исчезнет прежде, чем завянут эти цветы и опадут листья, охватило eё с такой силой, что она бросилась на землю. Так она лежала, вытянувшись посреди красно-желтой степи, чувствуя шелест и свежесть маленьких цветков, хватая их обеими руками, сминая их пальцами.
Ее захватило чувство потерянности и безграничного страха. Она много раз видела связанных животных, лежавших на камнях Господа с занесенным над ними ножом, и вместе с ними, своими друзьями, испытывала ужас. Теперь она сама будет лежать на жертвенном алтаре, все eё существо противилось этому. Она видела порог, через который ей нужно будет переступить, чтобы достаться Господу — порог твердый, железный, страшный. Яала боялась, но ей придется перейти через этот порог. Чувствуя, как пульсирует в жилах кровь, она умирала от страха и слабости, но заставила себя отвлечься от ужасной картины, сконцентрировала всю свою страсть на том, что ждет eё по ту сторону порога, взывала к неземным силам, заклинала их. В конце концов, видение порога исчезло, страх оставил ее, слабость стала приятной. Она больше не ощущала тяжести своего тела, оно превратилось в нечто светлое и легкое. Она будет огненной жертвой, войдет в огонь, в котором живет Господь. И там, где будет огонь, будет жить и Яала. Там, где ведет свои войны Господь, будет находиться Яала — частица его дыхания, его облака.
Род Гилеад и весь Израиль узнают о том, что она стала ценой, которую потребовал Бог за победу у Нахал-Гада. Она продолжит свою жизнь в песнях певцов, в рассказах у источников; о ней сложит песню великий певец Яшар. Все снова и снова будут повторять eё имя, и это возвысит ее. Чем искреннее произносят имя умершего, тем чаще он оказывается среди живых. Яала закрыла глаза, чтобы увидеть Бога, к которому стремилась, в Нем она узнавала черты отца, его массивное лицо… Она чувствовала, как в её душу входит Бог. Eё дар становился сильнее, теперь она найдет слова и тон, чтобы рассказать о своей судьбе.
Медленно, строго, но в то же время легко, она поднялась. Зашагала по поляне танцующим шагом. Извлекла звуки из цитры, из трубы. Запела о своей смерти. Она пела о жизни в огне и облаке. Изображала в танце мерцание и игру огня, парение облака. Она умела делать это; ибо то, что находилось по ту сторону порога, не понимал никто из людей, это мог понять лишь тот, кого требовал к себе Господь — это понимала лишь она одна.
Когда Яала пела и танцевала, казалось, что она скинула будничное платье и облачилась в тонкую материю шафранового цвета, в платье, в котором ей предстояло переступить страшный порог.
На краю леса eё слушали Шимрит, Тирца и Шейла. Кое-что из того, о чем она пела, было непонятно им, но многие слова и звуки повторялись и оседали в их душах. Они стояли и слушали, испуганные, околдованные, догадываясь, что Яала осенена страшным даром ясновидения.
На следующий день Яала снова вместе с подругами ела, пила, играла, пугая их своей веселой дикостью; и Шимрит, Тирца и Шейла едва верили, что это — та самая Яала, которая накануне вечером в песнях и танцах готовилась к жертве.
VIII
Известие о клятве Ифтаха вызвало в Гилеаде удивление и страх. Бывало нередко, что гилеадчане убивали для своего Бога пленных врагов, но уже давно не жертвовали Ему представителей своего рода. Они вспоминали князя из клана Нобаха, который был судьей в то время, когда объединенными силами напали на израильтян Аммон, Моав и Мидиан. Этот Нобах отдал Господу своего старшего сына. У Нобаха было много сыновей и дочерей, Ифтах же имел единственного ребенка и обрывал цепь своего рода.
Зилпа, услышав весть, заволновалась. Eё старший сын, смелый Гадиель, погиб за род Гилеада. Полная горечи, она должна была наблюдать, как купается в славе бастард Ифтах, зная, что слава эта досталась ему ценой гибели eё сына, но Господь услышал eё мольбы и дарует ей упоение местью. Эта гордячка, наложница Ифтаха, аммонитка, будет смотреть, как прервется навсегда eё потомство, как будут убивать на камнях ненавистного ей Бога eё единственное дитя. Красивая женщина, что ворвалась в eё дом, чтобы принести ей унижение, будет свидетельницей, как eё красивая дочь превратится в пепел… Зилпу не удовлетворяло поражение врага, она испытывала страстное желание увидеть все собственными глазами, насладиться болью врага. Все в этой истории, что касалось девочки Яалы, представлялось ей не только страшным, но и возвышенным. Она, эта Яала, избрана Богом, чтобы своей смертью eщё крепче привязать к Нему род Гилеада. Получается, что не Ифтах, а Яала добилась победы у Нахал-Гада. Зилпа даже позавидовала Яале и испытала сочувствие к врагу, поверженному столь ужасным способом. Она хотела видеть Ктуру, поговорить с ней.
С тех пор, как дочь отказалась от нее, Ктура без устали бродила по окрестностям Мицпе, избегала людей и вела беседу сама с собой. Однажды ночью она направилась на рыночную площадь Мицпе, подошла к каменному креслу судьи и начала спорить с тем, кто, как ей казалось, сидит в нем, не воспринимая ничего вокруг.
Как-то раз она вошла в шатер Господа. Предстала перед Авиамом с диким окаменевшим лицом и сказала:
— Отдай мне моего ребенка! Убей меня! Убей кого хочешь из моего рода, только защити ребенка!
Авиам попытался ускользнуть от нее, близость сумасшедшей делало его нечистым, однако она не отпускала его, бросилась перед ним на колени, целовала подол его платья.
— Не я требую твою дочь, eё требует к себе Господь! — попытался он отделаться от Ктуры.
