Биной никак не мог придумать, что бы сказать Анондомойи в утешение, и потому смолк после первых же слов. Но ей и не нужны были ничьи утешения. Она не любила и избегала говорить о несчастьях, помочь которым было нельзя. Поэтому она тоже не стала возвращаться к прежнему разговору и только сказала:
— Омовения ты, надо думать, еще не совершил, Биной, — пойди, да поскорее возвращайся, уже поздно.
Совершив омовение, Биной принялся за еду. Место Горы рядом с ним оставалось незанятым, и это острой болью отозвалось в сердце Анондомойи. Она представила, что Гора сейчас вынужден есть грубую тюремную пищу, вдвойне горькую от унизительных тюремных правил. Представив себе это, Анондомойи почувствовала, что больше не может сдерживаться, и, воспользовавшись каким-то предлогом, поспешила выйти из комнаты.
Когда Пореш-бабу, возвратившись домой, неожиданно нашел там Лолиту, он сразу понял, что его взбалмошная дочь выкинула что-то из ряда вон выходящее. В ответ на его вопросительный взгляд Лолита заявила:
— Я вернулась, отец. Я не могла там больше оставаться.
На вопрос о том, что же все-таки произошло, Лолита ответила:
— Судья посадил в тюрьму Гоурмохона-бабу.
Сначала Пореш никак не мог понять, каким образом Гора оказался замешанным в эту историю, но, узнав от Лолиты обо всем случившемся, он глубоко задумался и долгое время сидел молча. Первая мысль его была о матери Горы. Он размышлял над тем, что, если бы судья взял на себя труд подумать, как много невинных людей страдает за осужденного, может быть, тогда осудить человека для него стало бы не таким легким делом. Приговорить Гору к сроку, какой обычно дают за воровство! Только совершенным притуплением чувства справедливости можно объяснить подобную дикость! Что может быть страшнее тирании, думал Пореш, и какие угрожающие размеры она приняла при дружной поддержке общества и государства. Все это отчетливо встало в его сознании, пока он слушал историю ареста Горы.
Видя, что отец задумчиво молчит, Лолита осмелела:
— Ведь правда же, это ужасно, отец?
— Мы не знаем, насколько виноват Гора, — с обычным спокойствием ответил Пореш-бабу. — Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что если даже под влиянием своих убеждений он и совершил поступок, недопустимый с точки зрения представителей закона, то уж по одному характеру своему он не способен на то, что по-английски называется преступлением. Но что поделаешь, дитя мое. Чувство справедливости в наше время еще не поднялось на должную высоту. До сих пор еще за самый обыкновенный проступок порой наказывают так же, как за тяжкое преступление, и оба виновных в одной и той же тюрьме отбывают одно и то же наказание. И нельзя обвинять кого-то одного за то, что так получается: это общий всечеловеческий грех… — Неожиданно прервав мысль на полуслове, Пореш-бабу спросил Лолиту: — С кем же ты приехала?
Девушка выпрямилась и развязнее, чем обычно, ответила:
— С Биноем-бабу.
Но за всей ее развязностью чувствовалась крайняя беспомощность. Не так-то легко было ей спокойно и просто сказать, что она приехала с Биноем-бабу. Она смутилась, и краска стыда залила ей лицо, к еще большему ее смущению.
Эту непослушную, капризную дочь Пореш-бабу любил больше других своих детей. Он ценил в ней прямоту, которую, кстати сказать, остальные члены семьи крайне не одобряли. Недостатки Лолиты были в достаточной мере очевидны, и он прекрасно понимал, как сильно мешают они окружающим оценить в ней это драгоценное качество. Потому-то он и подходил так бережно к воспитанию дочери: он сознавал, что с ее упрямством следует бороться, но боялся, как бы не уничтожить в ней попутно и внутреннего благородства.
Все, знавшие двух других его дочерей, безоговорочно признавали их красоту: у них была светлая кожа и правильные черты лица. Лолита была смуглее своих сестер, относительно же привлекательности ее лица, отличавшегося большим своеобразием, мнения расходились. Поэтому Бародашундори и высказывала неоднократно мужу опасения, что трудно будет найти подходящего жениха для Лолиты. Но не нежность кожи и не правильность черт видел в лице дочери Пореш-бабу, а красоту духовную, которую оно отражало: твердость характера, ясность ума, независимость — качества, которые привлекают лишь немногих избранных, остальных же обычно отпугивают. Предчувствуя, что успеху Лолиты в обществе всегда будет мешать ее искренность, отец относился к ней с какой-то мучительной нежностью и, помня о том, что никогда никто, кроме него, не простит ей ее ошибок, был к ней тем более снисходителен.
Когда Пореш-бабу услышал, что Лолита неожиданно приехала вдвоем с Биноем, он тотчас же подумал, что за этот незначительный проступок общество накажет ее сурово, как настоящую грешницу. Лолита вдруг прервала его мысли:
— Я виновата, отец, но, видишь ли, мне стало ясно, что отношение судьи к нашему народу таково, что его гостеприимство и покровительственное отношение к нашей семье не делает нам чести. Разве могла я после этого оставаться его гостьей?
Порешу-бабу нелегко было ответить на этот вопрос. Вместо ответа он только легонько потрепал Лолиту по волосам.
Под вечер, когда Пореш гулял перед домом, раздумывая о случившемся, к нему подошел Биной и поклонился. Они долго беседовали о происшествии с Горой и о том, что оно может повлечь за собой, но Пореш-бабу ни словом не обмолвился о поездке Лолиты и Биноя на пароходе. Сумерки опустились на землю, и Пореш сказал:
— Ну, что ж, Биной, пойдем в комнаты.
Но Биной отказался, сославшись на то, что ему нужно домой.
Пореш-бабу не стал настаивать на приглашении, и Биной, кинув украдкой взгляд на веранду второго этажа, медленно пошел прочь.
Лолита сверху видела юношу и, когда отец вернулся домой один, решила, что, может быть, Биной придет попозже. Но он так и не пришел. Тогда она рассеянно полистала лежавшие на столе книжки и журналы и направилась было к двери. Пореш-бабу окликнул ее и, остановив взгляд, полный любви, на расстроенном личике дочери, проговорил:
— Лолита, спой-ка мне что-нибудь.
И с этими словами передвинул лампу так, чтобы свет не бил ей в лицо.
На следующий день возвратились домой Бародашундори и все остальные. Харан-бабу, до крайности разъяренный поведением Лолиты, не заходя домой, отправился вместе со всеми к Порешу-бабу.
Бародашундори, с трудом сдерживая возмущение, сразу же пошла к себе, не удостоив Лолиту взглядом. Лабонне и Лила были тоже очень сердиты на сестру: без Лолиты и Биноя вся программа вообще и их выступление в частности выглядели так жалко, что они не знали, куда глаза девать от стыда. Что же касается Шучориты, то она, не разделяя ни гнева и воинственного пыла Харана-бабу, ни слезливой досады Бародашундори, ни стыда и уныния сестер, просто погрузилась в ледяное молчание и продолжала исполнять свои обязанности совершенно машинально. Когда она с отсутствующим видом вошла вслед за всеми в комнату, казалось, что это идет заводная кукла.
Шудхир, терзаемый раскаянием, простился с ними еще у дверей. Лабонне долго безуспешно упрашивала его остаться и в конце концов даже объявила, что между ними все кончено.
— Произошла очень серьезная неприятность, — с этими словами Харан вошел к Порешу-бабу.
Лолита была в соседней комнате. Услышав голос Харана, она сейчас же вошла к ним и, вцепившись в спинку отцовского кресла, устремила пристальный взгляд на Харана-бабу.
— Я уже все слышал от самой Лолиты, — ответил Пореш-бабу молодому человеку, — полагаю, что вопрос исчерпан и больше говорить тут не о чем.
Спокойную сдержанность Пореша Харан принимал за признак слабохарактерности и потому с оттенком превосходства заметил:
— Разумеется, вопрос о данном инциденте исчерпан, но его первопричина, заключающаяся в неисправимости характера, остается, и тут поговорить есть о чем. Лолита никогда не решилась бы на такой поступок, если бы не то, что вы постоянно потакаете ей во всем. Какое зло вы ей этим причинили, станет вам очевидно, едва вы узнаете все подробности этой постыдной истории.
Пореш-бабу, почуяв за спинкой своего кресла признаки собирающейся бури, взял Лолиту за руку и, притянув к себе, с улыбкой обратился к Харану-бабу:
— Когда-нибудь вы поймете, Пану-бабу, что, для того чтобы воспитывать детей, нужна любовь.
Лолита наклонилась и, обняв отца, шепнула ему на ухо:
— Твоя ванна стынет, отец. Иди купайся.
— Я скоро пойду, — проговорил Пореш, намекая на присутствие Харана, — ведь еще не так поздно.
— Ты не беспокойся, — ласково настаивала Лолита. — Иди купайся, а мы в твое отсутствие займем Пану-бабу.
Когда Пореш-бабу покинул комнату, Лолита решительно уселась в его кресло и в упор посмотрела на Харана.
