Джо Бознби взглянул на адрес, который я ему написал.
— Кеттлуэлл? Никогда не слыхал.
— О тебе там тоже никогда не слыхали, Джо, — заметил дядя Ник. — Ты для них как зулус для Лондона.
Джо Бознби любил меня не больше, чем я его, но дядя Ник был одним из самых популярных артистов, поэтому можно было из-за меня чуть-чуть побеспокоиться, хотя, наверно, адрес Нэнси в Хемстеде нашел Питтер. Я получил его уже в Кеттлуэлле и спустя некоторое время написал ей еще раз. Это опять было длинное письмо, где я прежде всего упомянул о ее странном поведении в Плимуте, а потом подробно описал свое времяпрепровождение: длинные прогулки, этюды и нечто лучшее, чем этюды, — обильные ужины в кабачке, куда я возвращался, когда смеркалось, и где встречал занятных людей. А в конце добавил, что, по моему разумению, все это радовало бы и ее и что я всегда думаю о ней. Не берусь судить, хорошее ли получилось письмо; но мне хотелось, чтобы оно было хорошее.
Непосвященным, недостойным и неведающим должен сообщить, что Кеттлуэлл находится в Верхнем Уорфдейле и что окрестности его неслыханно красивы. В 1914 году, когда болотные тропинки еще не стали автомобильными дорогами, места эти казались глухими и нетронутыми. Я приехал, пожалуй, слишком рано, кроме того у меня сильно мерзли руки, и день-другой было темно и слякотно. Но мой приезд сюда на свободные две недели был самым разумным и бодрящим поступком за все время, что я работал с дядей Ником. Он окрылил меня и подбодрил. Острей, чем когда-либо, я почувствовал, что я — художник, пусть не талантливый, но способный; я ходил на этюды в любую погоду, кроме проливного дождя, и возвращался усталый, но счастливый, чтобы насладиться ароматом яичницы с салом и курить, подремывая, в мирном свете керосиновой лампы. Все варьете и «Эмпайры» казались далекими и почти неправдоподобными. Я словно жил в иной стране и дышал иным воздухом. И если я лишь мимоходом рассказываю об этой передышке, то не потому, что забыл о ней, ибо многое от нее вошло в самую плоть и кровь моего существования, но потому, что она не имела никакого отношения к жизни на сцене варьете, оттого и нет ей места в моем рассказе.
Но когда мне пришлось покинуть эти места, я знал, что здесь, среди высоких гор и болот, я обрел поддержку, очищение и душевную ясность. Только тогда я еще не подозревал, как скоро мне понадобятся накопленные там силы.
Наше турне начиналось в Ливерпуле, и в воскресенье вечером я присоединился там к дяде Нику и Сисси. Они были недовольны прежними ливерпульскими берлогами, поэтому мы все втроем остановились в маленькой старомодной гостинице («постель и завтрак — пять шиллингов») неподалеку от вокзала. Дядя Ник и Сисси только что провели неделю в Борнмуте, но там им не понравилось. И Ливерпуль дяде Нику был не по душе, о чем он мне заявил, как только я пришел к ним в гостиницу. И объяснил почему.
— Как видишь, малыш, тут есть несколько красивых зданий, — начал он. — И неплохая картинная галерея. Но когда повидаешь Роттердам и Амстердам, Гамбург и Бремен, Копенгаген и Стокгольм, то при виде этого города невольно задумываешься о том, что нас ждет в будущем. Те города чистые, этот грязный. Те цивилизованные, этот — нет, разве что местами. Здесь полно полицейских и уличных крыс. Там, где кончаются красивые здания, тянутся трущобы, целые мили трущоб. Я бы собаку в них не стал держать. Но выступать здесь хорошо.
— А с кем мы на этот раз, дядя?
— Могу выдать полный список, малыш, и даже по порядку — я сам приложил к нему руку. — Он вынул записную книжку. — Номер первый — «Собачки Даффилда»…
— Такие чудные собачки! — сказала Сисси.
— Вот и целуйся с ними, девочка, а меня уволь. Дальше — Кольмары…
— Нони опять будет на тебе виснуть, Дик.
— Не выйдет, — ответил я. — Но, надеюсь, на этот раз она и Барни оставит в покое.
— Следующий третий номер — братья Лаусон. Знаешь этот номер? Двое парней — амбиции много, а таланта маловато. Отплясывают, кстати, не так уж плохо, но грубияны страшные. Я поставил их перед нами, потому что они не настолько плохи, чтобы публика сбежала в буфет, и не настолько хороши, чтобы испортить нам прием. Так что мы на прежнем месте. Кстати, пока мы были в Лондоне, я отдал переписать оркестровые партии, а мой друг — немец Макс Форстер — просмотрел партитуру и кое-что исправил. Так что я, пожалуй, завтра схожу вместе с тобой на репетицию — только один раз, и все.
Я ответил, что буду ему благодарен.
— А что во втором отделении, дядя?
— Вначале эквилибрист Монтана, швейцарец. Он балансирует на шаре и при этом делает множество никому не нужных вещей. Скучнейший беспроигрышный номер. Дальше Лотти Дин — трико, бедра и идиотские песенки. За ней Лили Фэррис, которая не возражает против такого порядка, потому что контраст ей на руку. И последний номер — «Три-Рэгтайм-Три», они любят выступать в конце, потому что на втором представлении могут бисировать, если позволяет голос. Вот и все. Бывал я в лучших компаниях, но бывал и в худших. Пройдем, думаю, неплохо.
— А кто из них симпатичней? — с интересом спросила Сисси.
— Тебе придется дружить с твоими чудными даффилдовскими собачками, девочка. Все остальные или зануды, или дураки набитые.
— Жалко, что нет Билла Дженнингса и Хэнка Джонсона, — сказал я.
— Мне тоже жаль, малыш. Но Джо ангажировал их в Вест-Энд, и благодаря этому они в сентябре смогут возвратиться в Америку. За последние два-три года это единственные друзья, которых я завел среди коллег. Некоторые из вас… — тут он перевел взгляд с меня на Сисси, словно нас тут была целая толпа, — кажется, считают, что мне друзья не нужны. Конечно, мне не нужны добрые, старые приятели, которые вовсе не добрые, не старые и не приятели, но я люблю, когда рядом со мной есть человека два, с кем можно поговорить, в отличие от дураков и прихлебателей, вроде тех, что толкутся вокруг Томми Бимиша: слетаются к нему, словно мухи на мед.
— А что с Томми Бимишем? — спросил я.
— Он в полном расстройстве после тех неприятностей, — мрачно ответил дядя Ник. — Но Джо сказал мне, что он готовит новый скетч и собирается ехать по центральным графствам, Йоркширу, северо-западу и Шотландии. Рад сообщить, что мы с ним нигде не встречаемся. Да, малыш, пока не забыл. Когда увидишь утром Сэма, Бена и Барни, предупреди их, что после обеда мы прогоним «Исчезающего велосипедиста», — мы уж его порядком забыли.
— А как номер с двумя карликами, дядя?
— Я еще не перешел к чертежам, малыш. Ну, тебе завтра вставать рано, так что иди лучше спать.
Понедельник был дождливый — так бывало почти всегда, когда мне приходилось рано вставать, — и хотя весна уже началась, Ливерпуль казался огромным, хмурым и неприветливым. Все наше имущество было благополучно доставлено; я предупредил Сэма, Бена и Барни о дневном прогоне «Велосипедиста», потом, выпив отвратительного кофе, точно зачерпнутого со дна Мерси, послонялся в ожидании оркестровой репетиции и дяди Ника. Поскольку он опаздывал, я мог поглядеть на всех остальных. Ведь в конце концов нам многие месяцы предстояло выступать вместе.
Ни Даффилда, ни его собачек я не видел, из их группы была только усталого вида женщина, как мне сказали потом, сестра Даффилда, которая и делала всю работу. Появилась Нони Кольмар со своим дядюшкой Густавом; он кивнул мне, а она показала язык. Монтана и его жена, подававшая ему инструменты, когда он играл, балансируя на большом металлическом шаре, оказались скучной парой, — им скорей подошло бы держать небольшую гостиницу. Лотти Дин, лет пятидесяти, с рыжими крашеными волосами, была похожа на линкор, а вокруг нее, как эсминец вокруг дредноута, беспокойно кружила маленькая, тощая и бледная женщина, к которой Лотти обращалась всегда одинаково: «Этель! Ради Бога…»
Братья Лаусон, Берт и Тэд, прилизанные и причесанные на прямой пробор, были одеты в зеленые полосатые костюмы, розовые рубашки, оранжевые штиблеты и напоминали парикмахеров. Правда, должен признаться, что в ту минуту, когда мне пришло в голову это сравнение, настроение у меня было кислое. Тут как раз появились дядя Ник и Сисси, и я сказал им, что вся эта компания меня не слишком вдохновляет.
— Обычные середняки, — заметил дядя Ник. — И приехали развлекать зрителей, а не тебя, малыш.
— Дик все мечтает о своей Нэнси, — сказала Сисси. — Или о Джули Блейн. Вот в чем его беда.
— Ладно, хватит болтать. — Дядя Ник, с переписанными ногами под мышкой, собирался уже занять сцену, но с неудовольствием обнаружил, что «Три-Рэгтайм-Три», все втроем, завладели вниманием дирижера и шестнадцати оркестрантов. Дядя отступил, проклиная их.
— И вы здесь, мистер Оллантон? — Подошедший представился мне и Сисси как Отто Мерген, аккомпаниатор и менеджер Лили Фэррис (я слышал о нем от Джо Бознби); дядя Ник только кивнул ему и занялся своей сигарой, несмотря на запретительные надписи. — Мисс Сисси Мейпс? Да, разумеется. Мистер Ричард Хернкасл? Очень приятно. Племянник мистера Оллантона, желающий стать художником, не так ли? Да, он говорил нам о вас. Лили наверху у себя, но сейчас спустится. Как вам нравится Ливерпуль, мисс Мейпс?
