Майор попытался утешиться на гусарский манер: он принялся оказывать знаки внимания Брониславе Бадени.
В то время как остальные сидели вокруг рулетки, в горячечном возбуждении провожая глазами катящийся шарик, Винтерлих вздыхал, и лицо его принимало сентиментальное выражение. Мало-помалу он проиграл все свои скромные сбережения и затем, подобно Каролу, начал влезать в долги. Добрейший Камельян Сахаревич достал ему денег, но теперь уже не стеснялся взимать за них высокие проценты. Февадия и Лидия одинаково неверно истолковали томление Винтерлиха. Каждая из них вообразила, что именно она является предметом его воздыханий. Тогда как на самом деле он с затаенным благоговением надеялся на красное, чет или на номер двадцать семь.
Винтерлих каждый вечер брал с собой по пять гульденов. Проиграв их, он выскальзывал из салона и в соседней комнате за цветочным столом скорбел над крушением своих надежд и упований.
И всякий раз возникало соревнование между Февадией и Лидией, которые следовали за ним по пятам. Он в буквальном смысле находился под неусыпным надзором и являл собой убедительное доказательство того, что человек с двумя тенями гораздо несчастнее Шлемиля,[65] вообще не имевшего тени.
— Вы можете простудиться, — говорила, к примеру, Февадия, — здесь сибирская стужа. — И тотчас любовно повязывала ему шею своим платком.
— А мне, напротив, кажется, что вам жарко, — заботливо бормотала Лидия. — У вас раскраснелись щеки. — И, не дожидаясь ответа, подносила ему стакан воды.
— У вас нездоровый вид, — замечала Февадия, приглядываясь к нему. — Вам следует зачесывать волосы на правую сторону, тогда вы выглядите веселее. — Ее полные руки ерошили ему волосы, в то время как Лидия закручивала вверх кончики его усов.
— Вот где кроется ошибка! — торжествующе восклицала она. — С опущенными усами у вас очень меланхоличный вид. Какой вы сейчас симпатичный, прямо удалец!
Тут Февадия обнаруживала, что он не курит, и поскольку Лидия, опередив ее, уже отправлялась за сигарой — со всей поспешностью, на какую при своей флегматичности была способна, — довольствовалась тем, что после давала ему прикурить.
Менев старался найти забвение в ухаживании за Зиновией, а когда красивая змия умело от него ускользала, он по-философски обращался к бутылке, то есть старался докопаться до ее, бутылки, основания.
Он брал деньги из сберегательной кассы, не считая их и не записывая; у него было мрачное предчувствие, что доходы его, конечно, не увеличиваются, а весело упархивают из рук, однако он не желал об этом думать — просто поцелуи его становились все более пылкими, а бутылки пустели быстрее, чем прежде рюмки.
Поэтому неудивительно, что участие Натальи в азартной игре привлекло его внимание далеко не сразу. Поскольку в других нас чаще всего возмущают те ошибки, которые мы охотно совершаем сами, Менева вдруг охватило благородное негодование.
— Нет, дитя мое, — произнес он, окутывая себя плотными облаками табачного дыма, — эта игра не для детей.
Табачный дым, должно быть, заменял ему деревянную решетку, отделяющую исповедника от паствы; однако когда тучи рассеялись, Наталья по-прежнему сидела на своем месте.
— Ты меня разве не слышишь?
Она спокойно поставила на красное.
— Ты не должна играть.
Наталья только досадливо повела плечом.
— Наталья!
— Ну, чего тебе?
— Ты будешь послушной?
— Нет.
Она выиграла и с улыбкой сгребла со стола свое золото. Горькая мысль тенью соскользнула с ее чистого лба на пухлые губы, заставив их капризно надуться.
— Кому везет в игре, не везет в любви, — обронила она, бросив взгляд на Сергея.
В другой раз дамы в горнице Зиновии наводили последний глянец на свои туалеты, когда туда вошла Наталья с известием, что пожаловала графиня.
— Как ты сегодня выглядишь? — изумилась Аспазия.
На Наталье было обыкновенное домашнее платье и белый передник. Волосы беспорядочными прядями ниспадали на лоб.
— Тебе нельзя такой оставаться, — решительно заявила Зиновия.
— Я не хочу никому нравиться, — упрямо возразила Наталья и развернулась на каблуках, так что ее юбки зашелестели.
С губ Аспазии уже готово было сорваться злое слово, но неожиданно для себя хозяйка дома расхохоталась.
— Ах, посмотрите на бабушку! — воскликнула она.
Все взоры обратились на двоюродную бабушку, которая — в допотопном платье из лилового шелка и в большом чепце с желтыми лентами — в этот момент стояла перед зеркалом и пудрила себе лицо.
— Ты, похоже, тоже решила принарядиться? — молвила Лидия и, пританцовывая, обняла добрую старушку за талию.
— Оставьте меня в покое! — с комичным величием бросила та в ответ. — Я, конечно, не такая симпатичная, как Аспазия, но мужем обзаведусь скорее, чем ты.
— О, бабушка отправляется покорять сердца, — проговорила Аспазия и снова расхохоталась.
Но на сей раз та даже не удостоила ее ответом, а взяла под руку Зиновию и важно, как индюк, двинулась во главе всей процессии вниз по лестнице.
Наталья осталась в одиночестве. Минуту-другую она стояла посреди горницы, погрузившись в раздумья, потом решительно вскинула голову и сбежала вниз по ступенькам. Тяжелые косы бились у нее на спине как колеблемые ветром золотые початки кукурузы.
Когда она вступила в маленький зал, игра шла полным ходом. Тот же спертый воздух, тот же густой дым, те же, что и всегда, манящие цветочные ароматы… Те же люди, позвякивание золота и серебра, тихие проклятия и еще более тихие вздохи… Она неслышно подошла к столу и присела на угол рядом с Зиновией — напротив Сергея. Никто не обратил на нее внимания, только эти двое, но уж на них-то она впечатление произвела. Зиновия бросила быстрый взгляд на Сергея. Заметил ли он, как красива Наталья? Она в самом деле была красива и опасна, и Зиновии хватило ума, чтобы признаться себе в этом. А как тонко сумела Наталья подобрать ткани и цвета! Откуда вдруг взялось у нее это искусство создавать изящные туалеты? Ученица превзошла свою наставницу. Кто ее этому научил? Не опыт, конечно, — любовь. Она любит Сергея, ради него и преобразилась: ибо хочет его очаровать.
Очень необычно смотрится этот шелковый кумачовый платок, которым она обвила свои косы. Изображает ли он тюрбан или головной убор крестьянки? Не важно, главное, он привлекает взгляд. А как великолепно гармонирует этот радостный, сияющий цвет с золотистыми косами и нежной белизной кожи, с розоватым отливом щек, шеи и рук. Так же удачно сочетаются с ними теплый, спокойный оттенок фиолетовой бархатной кацавейки и благородный матово-серебристый мех, которым она подбита и оторочена…
Зиновию пробрала дрожь, хотя в зале было очень душно и жарко. Она увидела, что, пока Наталья отдается игре, Сергей украдкой следит за по-девичьи красивыми движениями ее головы, ее рук и что в его карих глазах появилось выражение глубокого, радостного восхищения.
Зиновия не желала терпеть такое. Она легонько толкнула Сергея локтем и улыбнулась ему; и всякий раз, когда Сергей поворачивался к Наталье, возобновляла эту игру.
Наталья ни о чем не догадывалась: она сама была тут, а ее любимый сидел напротив, и этого ей было довольно. Лишь однажды она посмотрела на него, но в этот единственный раз — прямо и откровенно, с простодушием невинного сердца, с мечтательной печалью, которая была такой безрассудной, такой по-детски наивной и трогательной, что этим единственным взглядом Наталья победила Зиновию, разорвала магическую сеть, которую та с грациозным коварством сплела вокруг Сергея.
Сергей и на сей раз не играл. Он сидел за столом с серьезным, почти грустным видом и наблюдал за происходящим, точно врач в сумасшедшем доме, но в конце концов атмосфера в тесном зале показалась ему слишком тяжелой, удушающей. Он встал и медленно прошел в соседнюю комнату, где было прохладно и пахло свежей лесной почвой; сел в кресло у камина и закурил сигару. Тут всевозможные мысли роем закружились в голове этого тихого мечтателя: мысли в образах добрых гениев, соблазнительных чертовок и седобородых гномов, корчивших ему гримасы; эльфов, которые, точно копьями, размахивали лилиями, розами и алыми маками, и других эльфов, которые плели из цветочных стеблей цепи. Однако Сергей очень недолго пребывал в одиночестве. Вот раздался шорох — тихий-тихий, точно шелест волн, из которых выходит русалка, точно шуршание дремлющих берез и ив, на которых раскачиваются дочери Лесного царя. И к нему подступила Наталья — и поставила ногу в вышитой золотом туфельке перед каминной решеткой, словно хотела ее погреть.
— Вы не играете, барышня? — робко обратился к ней Сергей.
— Поскольку не играете вы, — спокойно ответила она, кладя руки на каминную полку и поворачивая к нему голову, — я тоже больше не стану играть. У меня впечатление, что вы над всеми нами потешаетесь.
