По бесмедрешу пробежала волна трепета.
— Подсудимый, — спросил краковский раввин, — вы слышали, что даен реб Шахне сказал о вас перед судом?
— Да.
— Что вы на это скажете?
Подсудимый молчал.
Реб Шахне вскочил с места.
— Скажи, что это не так! — его глаза метали искры. — Я заявил перед судом, что ты не Нохем, а Йоше-телок. Скажи, что ты не Йоше!
Тот даже не взглянул на кричащего даена.
Краковский раввин так затряс головой, что казалось, она вот-вот отвалится.
— Подсудимый! — рассерженно сказал он. — Суд спрашивает вас: кто вы такой?
— Я не знаю.
Краковский раввин вскочил.
— Вы сказали, что вы — Нохем, зять Нешавского ребе. Почему вы ушли от жены?
— Так было нужно.
— Где вы были?
— Ходил по миру.
— Перечислите города, в которых вы бывали.
— Их не перечислить.
— Вам знаком город Бялогура?
— Да.
— Вы бывали там?
— Я бывал всюду.
— Что вы делали в странствиях?
— Не знаю.
Ослабев, краковский раввин сел на место. Он не мог говорить.
— Теперь вы ведите допрос, — сказал он раввинам, сидевшим рядом.
Первым к делу приступил мудрец из Динабурга, «железная голова». Но он ничего не смог добиться. Торопливый, рассеянный, он сам спрашивал и сам же отвечал, говорил быстро, обрывая слова, ничего нельзя было разобрать — он лишь внес смятение в зал суда.
— Подсудимый, — сказал он, потирая лоб и сверкая беспокойными, бешеными глазами, — одна из сторон лжет. Одно из двух: если вы Нохем, то вы не Йоше, а если вы Йоше, то вы не Нохем, как Рувим не может быть Шимоном, а Шимон — Рувимом[184]. Это ведь само собой разумеется, да или нет? Э?
Он победно взглянул на подсудимого бешеными глазами и, не дожидаясь ответа, затараторил, глотая по несколько слов сразу, пересыпая свою речь книжными премудростями.
Но тот даже не посмотрел на него.
Прямо посреди речи «железную голову» перебил праведник из Лиженска, тот самый, которого люди хотели сделать своим ребе, а он не соглашался.
— Реб Шимон-Рефоэл, — приказал он, — сядьте.
«Железная голова» еще немного поартачился, как дикий жеребец, который не дает остановить себя на бегу, но потом все же сел. Лиженский праведник закрыл глаза, нахмурил высокий лоб и погрузился в глубокие раздумья, а потом таинственным голосом, нагонявшим на всех страх, повел разговор совсем в другую сторону. Вместо того чтобы допрашивать подсудимого, он принялся заново допрашивать свидетелей, прежде всего — женщин: Серл, дочь ребе, и Цивью, дочь шамеса.
— Дочь Нешавского ребе, — начал он, — ваш муж после возвращения ведет себя как все люди или нет?
Серл молчала.
— Он разговаривает с вами?
— Нет, — грустно сказала она.
— Что он делает?
— Сидит, закрывшись в комнате.
— Что еще?
— Он часто уходит ночью в поле и долго не возвращается.
— Ночью в поле? — повторил лиженский праведник. — Ну, а куда еще он ходит?
— На кладбище.
— На кладбище? — еще громче повторил он.
И вдруг, окинув Сереле взглядом, спросил:
— Он живет с вами как муж с женой?
Та опустила голову.
— Отвечайте, — велел он. — Суд должен знать.
— Иногда, — сказала Сереле, зардевшись.
— Вы видели, как он раздевается? — чрезвычайно важным тоном спросил праведник.
— Нет.
— Он прячет от вас свое тело?
— Не знаю.
— Вы видели его ноги?
— Нет.
— Можете идти.
Серл вышла. На ее место встала Цивья, шамесова дочь.
— Женщина, — обратился к ней лиженский праведник, — долго ли Йоше жил в доме твоего отца?
— Долго.
— Ты видела его по ночам?
— Да.
— Что он делал по ночам?
— Плакал.
— Плакал? — переспросил тот. — А ходил ли он ночью на кладбище?
— Да.
— Он говорил с тобой?
— Нет.
— Он когда-нибудь смеялся? Был весел?
— Нет.
— Ты видела, как он раздевается?
— Хи-хи, — залилась Цивья.
— Женщина, не смейся! — прикрикнул на нее лиженский праведник. — Ты когда-нибудь видела его ноги?
— Нет.
— Он прятал от тебя свое тело?
Цивья не поняла. Праведник окинул ее взглядом и велел идти на место.
Затем он начал расспрашивать бялогурцев:
— Откуда Йоше пришел в Бялогуру?
— Мы не знаем, — отвечали они.
— Он вел себя как все или вытворял глупости?
— Он был дурачок, — сказали люди. — Потому его и прозвали Телком.
— Йоше к кому-нибудь приставал?
— Нет, наоборот: когда его били, он молчал.
— Он разговаривал с кем-нибудь?
— Нет, молчал. Все время прятался от людей.
Лиженский праведник уставился на свидетелей пронзительным взглядом.
— Кто-нибудь из вас видел, как он раздевается? — спросил он.
— Нет.
— Кто-нибудь видел его ноги?
— Нет.
Он сдвинул шапку на лоб и снова закрыл глаза. Все сидели в страхе. Вскоре он открыл глаза и дрожащим голосом заговорил.
— Господа, — сказал он, — ясно как день, что ни одна из сторон, Боже упаси, не лгала перед судом. Верно?
— Верно! — послышалось из разных углов бесмедреша.
— Люди! — воскликнул лиженский праведник. — Нешавский ребе, имея на себе талес и тфилин, заявил, что подсудимый — его зять. Никто, Боже упаси, не посмеет заподозрить ребе в неискренности.
— Боже упаси! — закричали голоса.
Праведник задрожал.
— Подсудимый, — сказал он, — кто ты такой?
— Не знаю.
— А я знаю, — ответил праведник, — ты гилгул!
По бесмедрешу пробежала волна трепета.
— Да, да, — продолжал он, дрожа всем телом и глядя пронзительным взором в большие черные глаза подсудимого, — ты скитаешься повсюду, затеваешь каверзы и сам не знаешь, что творишь.
Люди окаменели. От ужаса у всех отнялся язык.
Лишь лиженский праведник все говорил и говорил:
— Ты и Нохем, и Йоше, и ученый, и невежда, ты внезапно появляешься в городах и внезапно исчезаешь, шатаешься по кладбищам, бродишь по полям ночью; ты приносишь с собой несчастье, мор, пугаешь людей на кладбище, вступаешь в брак, пропадаешь и возвращаешься; в твоей жизни, в твоих поступках нет никакого смысла, ибо ты блуждаешь в мире хаоса!
Глаза людей расширились вдвое, сердца заколотились. Как увечные, как слепцы, что вдруг открыли глаза и увидели собственное увечье, так все они увидели теперь то, что так долго мучило их, лежало тяжким камнем на сердце.
— Ой, горе, горе! — послышались вздохи в толпе.
— Скажи, что это не так! — закричал лиженский праведник. — Не молчи!
Подсудимый молчал.
Спокойно, холодно и прямо глядели его черные глаза — широко открытые, но не видящие ничего вокруг.
Некоторое время в бесмедреше было тихо, как в поле перед бурей. Вдруг реб Мейлех поднялся с места и вытаращил глаза на подсудимого. Остолбеневший, с разинутым ртом, подобным раскрытой могиле, со стеклянными глазами, что, казалось, вот-вот выскочат из глазниц, он пронизал зятя взглядом и шагнул к нему.
— Нохем, — сказал он.
Но в то же мгновение он пошатнулся и быстро, как рушится гора, осел на пол.
Все тут же метнулись к упавшему.
— Ребе! — закричали люди.
Исроэл-Авигдор быстро, с невероятной силой растолкал всех, подхватил на руки грузного ребе и усадил в кресло, но тело было застывшим, неподвижным.
Габай поднял мертвое тело и понес на биму, к столу для чтения Торы. Там он уложил его, как кладут свиток Торы, и накрыл талесом.
— Благословен Судья праведный! — громко произнес он.
Лишь один плачущий голос — мужской, но высокий, подобный женскому, — прорезал тишину в бесмедреше. Отчаянный, дрожащий голос.
Назавтра все пути, ведущие в Нешаву, заполонились народом.
Люди прибывали на поездах, на телегах, пешком — все спешили на похороны реб Мейлеха, Нешавского ребе. В галицийских деревнях непрерывно гудели мокрые от дождя телеграфные столбы, по проводам во все концы неслась дурная весть, пастухи не отходили от столбов.
После погребения пятеро сыновей ребе произнесли кадиш. Пять пар рук надорвали лацканы атласных капот. И сразу же каждого из сыновей окружила толпа, загалдев:
— Поздравляем Нешавского ребе!
Исроэл-Авигдор стоял поодаль вместе со своей группой людей и оглядывался по сторонам.
— Реб Нохем! — звал габай. — Где реб Нохем, Нешавский ребе? Мы хотим поздравить его!
Но его не нашли.
С палкой в руке, с залатанным мешком на плече — полупустым мешком, в котором лежали лишь талес, тфилин и камешек для равновесия, он шел по пыльным дорогам широким вольным шагом. За ним гнались деревенские собаки, пастухи бросали камни ему вслед, кричали: «Жид-халамид!» Он не обращал внимания и шагал вперед, минуя деревни, луга, ручьи, мельницы, все дальше и дальше.
