При своем незлобивом характере Джимми готов был отвечать добром на добро. Но соответствует ли революционной этике вежливое обращение с королями? Разве не его долг — выказать чем-нибудь свое презрение к монарху? Ведь, может быть, его королевское величество еще никогда в жизни ни от кого не получал должного отпора! Чтож, в таком случае сегодня он его получит!
В палату влетела страшно взволнованная сестра и шепотом сообщила: «Идут!» Все сестры стали полукругом, нервно потирая руки, а больные со своих коек уставились на двери, откуда должно было появиться волшебное видение.
Наконец, показался мужчина в военной форме, которого Джимми ни в коем случае не принял бы за короля, если бы не видел прежде его портрета в иллюстрированной газете. Он был небольшого роста, худощав, сутуловат, розовощек, как все англичане, и носил коротко подстриженную темную седеющую бородку. Рядом с ним шествовал начальник госпиталя, а позади — сердитого вида дама в черном, сопровождаемая двумя здешними врачами. Группу замыкало несколько офицеров.
Король и королева остановились на видном месте и оглядели ряды коек. Оба, приветливо улыбаясь, сделали общий поклон и произнесли:
— Здравствуйте!
Разумеется, все заулыбались им в ответ, а сестры отвесили реверанс и сказали хором:
— Здравствуйте, ваши величества.
Надеюсь, все больные чувствуют себя хорошо? — поинтересовался его величество. Врач поманил к себе старшую палатную сестру. Та подлетела к гостям, сияя и кланяясь:
— Мерси, все прекрасно себя чувствуют.
— Это очень, очень приятно,— ответствовали их величества.
Королева обвела взглядом комнату и, обнаружив тяжело раненного, сплошь в бинтах, подошла к нему, присела у изголовья и начала о чем-то расспрашивать, а король, выйдя на середину палаты, вдруг заметил графиню Беатрис.
От Джимми, следившего за королем, не ускользнуло, как он сразу расплылся в улыбке:
— Ах, это вы! Как поживаете?
Девушка подошла к нему с таким видом, словно для нее было самым привычным делом разговаривать с королями.
— Ну, как тут ваши пациенты? — осведомился его величество.
— Прекрасно, поправляются,— отвечала она, на что его величество заявил, что он очень рад, произнеся эти слова с таким воодушевлением, словно говорил их впервые, а не повторял только что сказанное. Он глядел на больных приветливыми, усталыми глазами; и тут графиня Беатрис чисто женским маневром заставила его обратить внимание на своего любимца: она знала, что король пожелает побеседовать с кем-нибудь из больных, и чуть заметным движением направила его в сторону Джимми.
— Как ваша фамилия? — обратился к нему король и, получив ответ, спросил: — Ну, Хиггинс, как вы себя чувствуете?
— Очень хорошо,— твердым голосом сказал Джимми.— Хочется встать, да вот сестра не пускает!
— Знаете, в былые времена тираном считался король, а теперь,— его величество улыбнулся молодой графине,— вот они, медики. Вы—солдат американской армии?
— Нет, я механик, мое дело — машины.
— Что ж, это война машин,— милостиво отозвался его величество.
— Я социалист! — выпалил Джимми.
— В самом деле?
— Ну да!
— Но вы, я вижу, не из тех социалистов, которые идут против своего отечества.
— Был долго против,— признался Джимми.— Я считал, что нам незачем ввязываться в эту войну. Но теперь я думаю иначе.
— Отрадно слышать,— сказал его величество.— Бесспорно, пережитые вами события немало способствовали перемене в ваших взглядах!
— Еще бы! Но только я по прежнему социалист, вы это учтите, мистер король.
— Учту обязательно,— сказал его величество, взглянув на графиню Беатрис. И тут между ними произошел мгновенный немой разговор, какой умеют вести лишь очень, очень утонченные люди,— разговор, совершенно непонятный для механиков-социалистов из Лисвилла, США. Взгляд короля говорил: «Действительно, презабавный экземпляр!» А она отвечала ему: «Я знала, что это доставит вам удовольствие!»
Что касается Джимми, то его мозг в эту минуту был всецело поглощен одной мыслью: как получше использовать эту необычайную возможность в целях пропаганды.
— После войны будут большие перемены,— сказал он и поспешил пояснить: — Я говорю про жизнь рабочих.
— Всех нас ожидают перемены,— возразил его величество,— это понимают даже глупцы.
Но Джимми не унимался:
— Рабочий должен получать за свой труд полностью! Знаете, мистер король, у нас в Америке люди всю жизнь работают по двенадцать часов в день, а не могут отложить даже самую малость себе на похороны. Говорят, у вас в Англии бывает и похуже!
— Да, у нас все еще существует ужасная нищета,— подтвердил его величество.— Придется подумать, как ее искоренить.
— Чего ж тут думать? Есть только один выход — социализм! — воскликнул Джимми.— Вот займитесь этим вопросом, тогда сами поймете. Первым делом надо покончить с эксплуатацией, добиться того, чтобы рабочий человек получал за свой труд сполна!
— Нет уж, согласитесь, что первым делом надо побить немцев.— Тут король выразительно глянул на графиню Беатрис и, обращаясь к ней, молвил: — Наши американские гости могут нас кое-чему научить! — Затем он снова перешел на немой разговор, давая ей понять, что считает не очень-то желательным увлечение пациентов в военных госпиталях социалистической пропагандой. Тогда графиня Беатрис переключила внимание его величества на соседа Джимми. Выяснив, что фамилия больного Дикий и что он родом с мыса Код, король сказал, что Англия чрезвычайно нуждается в опытных орудийных наводчиках и он весьма благодарен тем янки, которые приехали на помощь британскому флоту. Джимми прислушивался, чуточку ревнуя,— не в личном плане, нет, причина была другая: он считал, что социализм во много раз важнее, чем орудийная наводка.
Только когда король поднялся и отошел к соседу, Джимми заметил, что в ногах его постели стоит офицер. Этот офицер являл собой законченный портрет аристократа, точно такого, какими их представлял себе Джимми — гладко выбритое лицо с крохотными усиками, застывшие бесстрастные черты, безукоризненная военная форма и диковинный щегольский хлыстик в руке, точно символ того, что он никогда не занимался ничем, даже отдаленно напоминающим труд. Джимми Хиггинсу показалось, что офицер глядит на него весьма надменно.
— Итак, мой друг,— промолвил офицер,— вы беседовали с королем.
Это было и без того известно.
— Ну и что? — сказал Джимми.
— Когда обращаются к королю, принято говорить «ваше величество», а не «мистер король».
Джимми вдруг почувствовал усталость: ему. не захотелось спорить, и потому, вопреки своему обыкновению, он не встал на дыбы.
— Меня никто не предупредил,— сказал он.
— Кроме того,— продолжал офицер,— в разговоре с королем не полагается выскакивать со своими мнениями. Надо подождать, пока король задаст вопрос, а тогда уж говорить.
Джимми лежал с закрытыми глазами; он едва приоткрыл их и буркнул:
— А мне-то врали, что это война за демократию!
Глава XXII ДЖИММИ ХИГГИНС РАБОТАЕТ НА ДЯДЮ СЭМА
Наконец, Джимми Хиггинсу было разрешено перекочевать на воздух. Два дня он провел на лужайке перед госпиталем в обществе других раненых. Тут были разные калеки —кто без рук, кто без ног, кто с ожогами от огнемета, кто неизлечимо отравленный газами. Как ни странно, Джимми нашел среди них немало собеседников, родственных ему по духу. Эти англичане нюхнули пороху, жизнь многому научила их! На кой сдалась им боевая слава! Пусть о ней брешут газетные писаки, кровожадные дьяволы! Сами-то небось отсиживаются по домам, а людей подбивают идти на войну умирать! Вот ты пошел, и тебя изуродовали, сделали на всю жизнь калекой, и никому ты потом не нужен! Мир жесток к беспомощному инвалиду. Да, соглашался Джимми, не менее жесток, чем к социалисту, мечтающему о справедливой жизни.
Ему по прежнему не давал покоя вопрос, который он не мог решить ни в Лисвилле, ни на океанском пароходе, ни здесь, в Англии: как же все-таки быть с немцами? Во всяком случае не протягивать им руку,— это все равно, что сунуть ее тигру в пасть! С ними надо драться, их надо разгромить, чего бы это ни стоило! И говоривший подкреплял свои доводы рассказами о немцах, которых ему пришлось видеть: о прусском офицере, выстрелившем в спину хирургу англичанину, после того как тот перевязал ему рану; о коменданте лагеря для военнопленных, прекратившем всякую медицинскую помощь больным во время тифозной эпидемии — пусть, мол, гибнут все, как крысы!
Значит, хоть там и ад, а дело нужно довести до конца; если ты мужчина, то обязан стиснуть зубы, сжать кулаки и, невзирая ни на какие ужасы, принять участие в войне. Будучи по-своему мужественным, Джимми стискивал зубы, сжимал кулаки и пытался поставить себя на место своего собеседника — несчастного калеки. Так Джимми Хиггинса бросало, точно теннисный мячик, между двумя могучими силами — милитаризмом и революцией. А тут как раз произошел новый опасный перелом в военной обстановке: немцы начали бешеное наступление во Фландрии — третью ипрскую битву. Англичанам пришлось отступать; и, хотя они отходили без паники, в любую минуту можно было ожидать катастрофы. На улицах городка по нескольку раз в день вывешивались военные сводки. Возле них толпился народ, и на лицах у всех был написан страх. Когда ветер дул с материка, он приносил с собой гул канонады; по ночам Джимми лежал с открытыми глазами и прислушивался к непрерывным глухим раскатам, похожим на отдаленный гром, думая об этой буре, порожденной человеком, о стальном ливне, низвергающемся на головы солдат, которые прячутся в воронках от снарядов и в наспех вырытых окопах. Да, когда ветер дул в сторону Англии, война казалась совсем рядом.
