Потомъ когда не осталось больше смѣльчаковъ которыхъ можно было бы критиковать за ихъ артистическіе порывы, публика пожалѣла своихъ критиковъ, лишенныхъ возможности продолжать ихъ полезную дѣятельность, и многіе изъ нея стали говорить:
— Не попросить ли намъ нашихъ мудрыхъ критиковъ покритиковать теперь насъ самихъ? Навѣрное, это принесетъ намъ большую пользу. Вѣдь заставили же они всѣхъ тѣхъ прежнихъ вѣтрогоновъ взяться за дѣло, a не тратить зря дорогое время. Пусть поучатъ теперь они и насъ уму-разуму.
Когда критики узнали о желаніи публики самой воспользоваться уроками ихъ мудрости, то, разумѣется, съ большою охотою принялись за дѣло переустройства не только всего общества, но и самого міра. И нужно отдать справедливость господамъ критикамъ: народъ они не лѣнивый; готовы критиковать восемнадцать часовъ въ сутки, лишь бы было что. Впрочемъ, они не прочь и придумать поводъ къ критикѣ. Я увѣренъ, что они и въ загробномъ мірѣ раскритикуютъ все въ пухъ и прахъ, и старику Плутону не мало будетъ возни съ ними.
Получивъ полную свободу въ странѣ моего соннаго видѣнія, критики развернули свой талантъ уже, какъ говорится вовсю. Когда кто-нибудь выстроитъ себѣ домъ, или y кого-нибудь курица снесетъ яйцо, сейчасъ же бѣжали къ критику и спрашивали его мнѣнія насчетъ дома и яйца. Обозрѣвъ съ важнымъ видомъ данный предметъ, критикъ пренебрежительно цѣдилъ сквозь зубы, что y современныхъ строителей нѣтъ ни малѣйшей оригинальности, и что всѣ ихъ произведенія являются лишь повтореніями старыхъ образцовъ: фундаменты дѣлаютъ попрежнему внизу, a крыши — наверху; двери и окна также не отличаются новизною ни по мѣсту своего нахожденія ни по цѣли своего устройства, — словомъ, ни на грошъ оригинальности. Яйца онъ, критикъ, разумѣется тоже не могъ похвалить, и высказывалъ изумленіе по поводу того, что куры въ теченіе тысячелѣтій своего существованія на землѣ все еще не могли додуматься придавать своимъ яйцамъ новыя формы и окраски и, вмѣстѣ съ тѣмъ, хотя нѣсколько, поразнообразить содержимое яицъ.
Вообще критики дѣйствительно не теряли своего времени даромъ.
Они не оставляли безъ разбора ни одного явленія. Такъ, напримѣръ, когда какая-нибудь молодая парочка собиралась пожениться и спрашивала совѣта критиковъ, тѣ такъ раскритиковывали жениха невѣстѣ, а невѣсту жениху, что свадьба разстраивалась, и несчастные умирали отъ горечи разочарованія.
Невѣстѣ критикъ говорилъ:
— Дорогая миссъ, вы только совершенно напрасно потеряете драгоцѣнное время, если выйдете замужъ за такого человѣка, какъ вашъ женихъ. Въ немъ совсѣмъ нѣтъ самобытности. Онъ такъ же глупъ, пошлъ и невѣжествененъ, какъ любой изъ его предковъ, и ничѣмъ не отличается такимъ, что отвѣчало бы потребностямъ и запросамъ новой эстетики.
Жениху же изрекалъ:
— Нѣтъ, дорогой мой, не совѣтую вамъ брать въ жены эту дѣвицу. Не могу понять, что вы въ ней нашли особеннаго? Вѣдь у нея ничего нѣтъ, кромѣ того, что было свойственно прежнимъ образцамъ: миловиднаго личика, тоненькой и стройной фигурки, ангельскаго характера, простого ума, подкупающей ласковости въ обращеніи. Но все это такъ старо… Подумайте только, вѣдь съ сотворенія міра такихъ образцовъ было навѣрное ужъ не мало! Такъ неужели вы хотите потратить золотое время только на то, чтобы жениться на такой дюжинной личности?
Само собою понятно, что это говорилось каждому изъ заинтересованныхъ лицъ отдѣльно, послѣ общаго осмотра.
Критики осуждали птичекъ за избитость ихъ манеры пѣнія и цвѣты — за избитость ихъ колеровъ и ароматовъ. Ругали погоду за недостатокъ самобытности (въ этомъ отношеніи они были правы, такъ какъ мы имѣли понятія объ англійской веснѣ) и самое солнце — за тривіальность манеры восхода и захода.
Когда молодая мать съ сіяющимъ отъ счастья и гордости лицомъ приносила своего новорожденнаго на показъ критику и съ наивною улыбкою говорила ему:
— Посмотрите, какая прелесть, не правда ли? Я увѣрена, что вамъ никогда еще не приходилось видѣть такого милаго крошку! Посмотрите, какія у него ручки и ножки! и какой онъ весь кругленькій, крѣпенькій и розовенькій!.. Вотъ и кормилица говоритъ, что никогда не видывала такого необыкновеннаго ребенка. Критикъ презрительно кривилъ губы и отвѣчалъ:
— Ровно ничего не вижу въ немъ. необыкновеннаго. Самый шаблонный ребенокъ: съ толстой головой, краснымъ лицомъ, огромнымъ ртомъ и тупымъ носомъ. Такихъ ребятъ вы можете встрѣтить въ каждомъ домѣ, и всѣ они являются плагіатами другъ друга. Вы только понапрасну потратили драгоцѣнное время, сударыня, чтобы произвести такого обыденнаго индивидуума. Если вы не можете дать міру ничего дѣйствительно оригинальнаго, то вамъ лучше бы заняться какимъ-нибудь другимъ болѣе полезнымъ дѣломъ.
Однако, послѣ нѣсколькихъ случаевъ подобнаго раскритикованія новорожденныхъ бэби наступила катастрофа. Оскорбленное, въ своихъ лучшихъ чувствахъ населеніе сонной страны возмутилось.
— Ну, довольно намъ васъ и вашей оригинальности! — раздались по адресу критиковъ негодующіе голоса. — Мы теперь поняли, что и сами вы вовсе не оригинальны и всѣ ваши сужденія не заключаютъ въ себѣ ни на грошъ самостоятельности. Вы только и умѣете повторять прежнихъ критиковъ, начиная со временъ Соломона, который былъ первымъ намъ извѣстнымъ критикомъ. Всѣхъ васъ слѣдуетъ перетопить, чтобы мы могли, наконецъ, вздохнуть свободно. Надоѣли вы намъ до смерти.
— Что такое?! — завопили критики. — Топить насъ?!! Да такого чудовищнаго преступленія никогда еще не было на свѣтѣ!..
— Вотъ и прекрасно! — иронически отвѣтили имъ:- по крайней мѣрѣ, хоть теперь вы не можете обвинять насъ въ недостаткѣ «оригкнальности». Вамъ вѣдь такъ хотѣлось ея. Ну, вотъ, и радуйтесь… Пожалуйте-ка въ воду… нечего упорствовать! Идите, идите!
Упорствовавшихъ критиковъ потащили къ рѣкѣ и утопили въ ея кристальныхъ струяхъ. Потомъ всѣ, съ радостными лицами и облеченными сердцами, вернулись домой. Такимъ образомъ критикѣ былъ положенъ конецъ…
Однако надо же мнѣ окончить разсказъ о томъ снѣ, во время котораго я видѣлъ, какъ съ меня сняли въ театрѣ ноги.
Мнѣ снилось, что снявшій ихъ капельдинеръ далъ мнѣ билетъ подъ номеромъ 19, и я во время представленія страшно безпокоился мыслью, что моими ногами захочетъ овладѣть номеръ 61, котораго я видѣлъ мимолетомъ (оставшись безъ ногъ, я сразу выучился летать). Мои ноги были молодыя, крѣпкія и довольно изящной формы, между тѣмъ какъ у номера 61 эти оконечности походили на пару лучинокъ. Къ счастью, я проснулся, не досидѣвъ до конца представленія, и это спасло меня отъ лишняго огорченія. Мнѣ уже казалось, что номеръ 61 пробирается къ выходу, чтобы овладѣть моими ногами, но изъ врожденной деликатности я все-таки не рѣшался слѣдить за нимъ. По, какъ уже сказано, милосердая судьба выручила меня, заставивъ проснуться и убѣдиться въ цѣлости моихъ собственныхъ ногъ.
Былъ у меня еще одинъ страшный сонъ: я видѣлъ, будто собираюсь жениться на тетѣ Дженъ. Положимъ, въ этомъ снѣ не было ничего необычайнаго. Люди часто видятъ подобные сны. Помню, какъ дядя разсказывалъ, что ему однажды приснилось, будто онъ женатъ на своей собственной тещѣ, и что сроду не былъ такъ обрадованъ, когда, проснувшись, онъ понялъ, что это только сонъ. Послѣ того дядя еще больше полюбилъ свою настоящую жену. По крайней мѣрѣ, въ теченіе цѣлой недѣли послѣ этого сна онъ жилъ съ ней въ ничѣмъ не смущаемой дружбѣ.
И вотъ вдругъ оказалось, что я собираюсь жениться на женѣ этого самаго дяди. Когда мнѣ пришла въ сознаніе вся чудовищность этого моего намѣренія, я съ ужасомъ спрашивалъ себя: «Боже мой! что же скажетъ на это дядя? Навѣрное мнѣ отъ него такъ достанется, что я до конца свой жизни не забуду… Но какъ же мнѣ теперь быть? Все уже готово къ вѣнцу, и тетя, повидимому, совершенно забыла, что она уже давно состоитъ въ женахъ моего кровнаго дяди. Отказать ей — она обидится…»
Но и на этотъ разъ все обошлось благополучно: я вспомнилъ, что вижу только сонъ, сдѣлалъ надъ собой усиліе и проснулся.
Большое счастье сознавать въ кошмарномъ снѣ, что это не дѣйствительность, а именно только сонъ, и имѣть возможность стряхнуть съ себя этотъ сумбуръ. При такихъ условіяхъ смѣло можно видѣть самые экстравагантные сны, не опасаясь отвѣтственности за нихъ.
Иногда сама жизнь преслѣдуетъ насъ кошмарными видѣніями, и самымъ счастливымъ изъ насъ будетъ тотъ, который ясно сознаетъ, что и этимъ явленіямъ когда-нибудь долженъ наступить конецъ, что все наше земное существованіе — не что иное, какъ болѣе или менѣе длящійся тяжелый сонъ, за которымъ слѣдуетъ пробужденіе въ совершенно иной обстановкѣ.
Но есть и такіе сны, безъ которыхъ жизнь была бы совершенно невыносима. Я говорю о тѣхъ снахъ, грезахъ и мечтахъ, которымъ мы имѣемъ возможность предаваться наяву. Что бы было съ нами, если бы у насъ не имѣлось дара строить изъ лучей надежды «воздушные замки»?
