Шолом Алейхем - С ярмарки

Отец, понятно, был весьма горд этим, но малый радовался не столько талмуду, сколько тому, что сидит вместе со старшими. Он важничал и задирал нос.

Реб Хаим, раввин из Ракитно, приехал не один, с ним было два сына. Первый, Авремл, уже женатый молодой человек с большим кадыком, обладал хорошим голосом и умел петь у амвона; у второго, Меера, тоже был приятный голосок и большой кадык, но что касается учения – это не голова, а кочан капусты. Впрочем, он был не столько туп, сколько большой бездельник. С ним-то вскоре и подружился наш Шолом. Мальчик из Ракитно, да еще сын раввина – это ведь не шутка! К тому же Меер обладал талантом: он пел песенки, да еще какие! Однако был у него и недостаток – свойство настоящего артиста: он не любил петь бесплатно. Хотите слушать пение – будьте любезны, платите! По грошу за песню. Нет денег – и яблоко сойдет, по нужде – и пол-яблока, несколько слив, кусок конфеты – только не бесплатно! Зато пел он такие песни, таким чудесным голосом и с таким чувством – честное слово, куда там Собинову, Карузо, Шаляпину, Сироте и всем прочим знаменитостям!

Мальчишки слушали, изумлялись, таяли от удовольствия – а он хоть бы что! Настоящий Иоселе-соловей.[11] А как он пел молитвы! Однажды, когда учитель, отец его, раввин реб Хаим, вышел на минутку из комнаты, Меер стал лицом к стене, накинул на себя вместо талеса скатерть и, ухватившись рукой за кадык, совсем как кантор начал выкрикивать скороговоркой слова молитвы «Царь всевышний восседает», а затем закончил во весь голос «Именем бога воззвал!» – тут-то и появился учитель:

– Это что за канторские штучки? А ну-ка, выродок, ложись на скамейку, вот так!..

И началась экзекуция.

Но Меер из Медведевки отличался не только в пении, У него была еще одна страсть – представлять, играть комедии. Он изображал «Продажу Иосифа», «Исход из Египта», «Десять казней», «Пророк Моисей со скрижалями» и тому подобное.

Вот он, босой, с подвернутыми штанами, заткнув кухонный нож за отцовский кушак, изображает разбойника с большущей дубиной в руке. А глаза! Господи создатель – совсем как у разбойника! А Шолом выступал в роли бедного еврея. С толстой палкой в руке, с подушкой вместо горба, в шапке, вывернутой наизнанку, пошел он, бедняга, просить милостыню и заблудился в лесу. Лес – это ребята. И Шолом, сын Нохума Вевикова, нищий, ходит между деревьями, опираясь на свою палку, ищет дороги и встречается с разбойником Меером. Разбойник выхватывает из-за кушака нож и подступает к нему, распевая по-русски:

Бедняк Шолом слезно просит его сжалиться если не над ним, так над его женой и детьми. Она останется вдовой, а дети сиротами. Разбойник Меер хватает его за горло, кидает на землю… Но тут приходит учитель – и начинается:

– Ну, положим, этот, – он показывает на своего собственного сына, – так ведь он негодяй, бездельник, богоотступник. Но ты, сын Нохума Вевикова, разве он тебе ровня, этот выкрест!

Наш учитель, раввин реб Хаим, был в какой-то степени провидцем: много лет спустя его сын Меер из Медведевки, ставший впоследствии знаменитым артистом Медведевым, действительно переменил веру. Впрочем, нужно сказать, что заповедь «Чти отца своего» он выполнял, как добрый еврей, самым достойным образом: он купил дом в Ракитном для своего старого бедняка-отца, «осыпал старика золотом», приезжал к нему каждое лето, привозил подарки для всей родни. И раввин реб Хаим, не знавший, что сотворил его сын, для того чтобы называться «артистом императорских театров», имел счастливую старость. Но возвращаемся снова к его детству, когда Меер из Медведевки еще и не предполагал, даже во сне не видел, что он будет когда-нибудь называться Михаилом Ефимовичем Медведевым и прославится на весь мир.

Трясем грушу – получаем розги. – Учимся воровать. – Тишебов[12] у попа в саду. – Экзекуция.

Не удивительно, что приятели, Меер и Шолом, сильно привязались друг к другу. Между ними возникло некоторое родство душ, словно они предчувствовали общность своей судьбы. И предчувствие их не совсем обмануло. Лет двадцать спустя, когда они встретились (это было в Белой Церкви, Киевской губернии, как это мы дальше увидим), один из них был уже знаменитым артистом Медведевым, а другой писал фельетоны в газете «Идише фолксблат» – под псевдонимом Шолом-Алейхема.

Но возвратимся снова к их детству, когда один из них назывался – Меер из Медведевки, а другой – Шолом, сын Нохума Вевикова, и оба они бегали босиком по воронковским улицам вместе с другими детьми. Нужно сказать правду, друзья не проявляли большого рвения ни к науке, которую раввин Хаим из Медведевки вколачивал им в головы, ни к благочестию, которое он им прививал. Их больше привлекали иные занятия. Например, обрывать зеленый крыжовник, трясти грушу или сливу, пусть даже в собственном саду. Это доставляло им гораздо больше удовольствия, чем корпеть над талмудом, с усердием молиться или читать псалмы, чего требовал от своих учеников раввин Хаим.

– Талмуд – не коза, никуда не убежит! Пропустишь молитву – бог простит, ну, а псалмы пусть читают старики.

Так наставлял Меер из Медведевки своего приятеля Шолома и обучал его совершенно иному: как взобраться одним махом на самое высокое дерево или как подпрыгнуть и схватить вишневую ветку так, чтобы вишни сами в рот полезли. А если после этого губы почернеют и по кончикам пальцев видно будет, что вы рвали вишни, – ну что ж! Высекут – только и всего.

Быть высеченным в хедере было так обычно для ребят, что они даже не чувствовали никакого стыда, о боли и говорить нечего! Что за беда, если ты получишь от учителя порцию «макарон»! До свадьбы заживет. Стыдно было только тому, кто уже был женихом. Да и то боялся он лишь одного, как бы об этом не проведала невеста; и не столько невеста, как ее подружки, которые лотом будут дразнить: «Поротый жених!»

Меер еще не был женихом и ничего не боялся. Поэтому он и вел своего товарища по «праведному пути»: учил его комкать молитвы, таскать в лавке из-под носа у матери рожки, конфеты, деревенские пряники и другие лакомства. Это не называлось, упаси бог, воровать, а только «брать», за это на том свете не карают.

Все, вероятно, сошло бы гладко, если бы с Меером не стряслась беда: бедняжка, одолев забор, забрался в поповский сад и насовал за пазуху груш. Но тут его увидела в окно поповна. Выскочил поп с собакой и поймал его. Собака порвала Мееру, простите за выражение, штаны, а поп сорвал с него шапку, затем отпустил на все четыре стороны.

И это было бы не большим несчастьем, не случись оно в тишебов. Как, все евреи ходят разутые, в одних чулках, рыдают, оплакивают разрушение храма, а он, сынок раввина Хаима, разгуливает без шапки и в разодранных штанах!

Экзекуция, которую выдержал бедняга, не поддается описанию в наш век чистого прогресса. Но это бы с полбеды. Главное, что Шолома забрали из хедера, а глядя на Нохума Вевикова, и другие отцы забрали своих детей. И бедняга-раввин остался без приработка. Профессии же раввина и кантора давали мало прибыли. Таким образом, он был вынужден возвратиться в Ракитно. Местечко снова осталось без раввина. Однако не беспокойтесь, ненадолго. Нохум Вевиков привез из Борисполя нового раввина, молодого, по имени Шмуэл-Эля, который тоже был человеком знающим, хорошо пел и к тому же мастерски играл в шахматы. Одним лишь недостатком обладал этот Шмуэл-Эля. Он был немного интриганом и льстецом, к тому же любил, когда никто не видит, поболтать с молоденькой женщиной.

Вот так наш герой потерял второго товарища.

Собака мудрая и благовоспитанная. – Сострадание к живому существу. – Оборотень. – Верный товарищ.

Я думаю, по одному имени уже нетрудно догадаться, что «Серко» – не человек, а пес, самый обыкновенный серый пес, почему его и назвали Серко.

Я говорю, обыкновенный пес, но вынужден тут же оговориться – нет, не обыкновенный, как мы в этом скоро и убедимся. Но прежде нужно в нескольких словах рассказать биографию этого пса. Откуда у еврея пес? История такова.

Когда Нохум Вевиков приехал из города в местечко и принял «почту», почтовый двор со всем инвентарем, во дворе оказалась и собака, совсем еще молодая, но очень понятливая, смышленая, настолько смышленая, что сразу же признала новых хозяев. Это во-первых. А во-вторых, к евреям она питала особое уважение, не кидалась, упаси бог, как другие собаки, у которых было обыкновение свирепеть, как только они завидят длинную капоту.[13]

Само собой понятно, что новым хозяевам Серко не навязывал своего общества, в дом и носа не показывал. Очевидно, ему заранее намекнули поленом по голове, что в еврейском доме собаке не место.